Удалось мне также узнать историю памятников младших Соловьевых. Могила Владимира находится слева от могилы сестры[278]. Это одинаковые фрагменты черных часовенных столбов с колоннами и килевидными арками (ил. 3) – о них шла речь в главе о Донском некрополе. Различие между надгробиями двух поколений сразу бросается в глаза. В 1916 году Саладин писал, что могила философа, на которой стоял временный деревянный крест, «дожидается достойного памятника»[279]. В исследованиях Е. В. Скрынниковой и А. А. Хомутова[280], а также у Николая Сомина я прочла, что на могиле Владимира Соловьева изначально стоял большой белый православный крест, который можно увидеть на архивной фотографии 1929 года, снятой А. Т. Лебедевым, в статье Сомина[281]. А в советское время на могилах брата и сестры Соловьевых установили фрагменты памятника с чьей-то «бесхозной могилы». Как пишет Н. Ф. Трутнева, «стилизованная часовня (начала ХX века) с утраченным завершением (крест) была распилена по вертикали. Вторая половина памятника установлена на могиле сестры»[282]. О том, что надгробие установлено в советское время, свидетельствует и то, как написано о Владимире Соловьеве: сначала «публицист» и только потом «философ». Надо полагать, все три надгробия недавно почистили (памятник отца летом 2018 года был безукоризненно белым).
Что касается эпитафий, о которых я пишу во Вступлении к московским кладбищам, вот шуточная, почти ерническая, автоэпитафия (1892) Соловьева:
Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ.
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг.
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
Как у Грея и Жуковского, эпитафия обращена к прохожему, но с иным содержанием. Стихотворение Соловьева явно отсылает к макабру, который, помимо своего прямого назначения, часто становился источником шуток. Напомню читателю, что в Европе в Средние века, а затем в эпоху барокко использовались макабрические изображения разлагающихся трупов в оформлении надгробных памятников[283].
Надгробная часовня на могиле философа-теоретика Льва Михайловича Лопатина сделана в том же стиле, что и у младшего поколения Соловьевых; надгробие могилы его жены представляет собой глыбу-голгофу, со следами стоявшего на ней креста. Близкий друг семьи Соловьевых, Лопатин дружил с Владимиром с детства (и тоже стал философом-идеалистом, но с иным уклоном). Их «личные отношения» продолжились и на кладбище.
Из декабристов здесь похоронены П. И. Колошин, А. Н. Муравьев, М. И. Муравьев-Апостол, М. Ф. Орлов и С. П. Трубецкой. Во время реконструкции кладбища в 1935 году могилу Муравьева-Апостола (с. 1886) переставили к могиле Трубецкого. У Матвея Ивановича стоит беломраморный памятник в жанре раскрытой книги (обычно символизирующей книгу жизни) на постаменте под покрывалом с кистями (ил. 4). В отличие от подобных надгробий второй половины XIX века это более декоративно; кроме того, чугунная стена за постаментом покрыта богатым растительным орнаментом. Длинная надпись сообщает о том, что Муравьев-Апостол ветеран войны 1812 года; с другой стороны выгравирована эпитафия на церковнославянском: «Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся»[284]. Вопрос о том, когда надгробие было изваяно и установлено, остается для меня открытым.
Новое надгробие в том же жанре (ил. 5) стоит на могиле врача и консервативного литературного критика Н. И. Соловьева (с. 1874). Здесь любопытным образом сочетается старая орфография имени с современной надписью на книге: «Искусство и жизнь. Санитарные вопросы». To, что памятник восстановили «почитатели» Николая Соловьева, на нем указано.
Из ученых в монастырском некрополе лежат (в алфавитном порядке) один из первых славистов О. М. Бодянский; филолог и искусствовед Ф. Буслаев; историк Н. А. Дювернуа; хирург Ф. А. Рейн, один из основоположников женского медицинского образования в России[285]; археолог А. С. Уваров, специалист по российским древностям[286]. В 1903 году там был похоронен математик Николай Бугаев, о чем его сын Андрей Белый вспоминает в своих мемуарах[287]. В юности Белый любил гулять по монастырскому кладбищу с друзьями, сидеть там на скамейке. Он пишет: «Шли порой <…> отмахивать в окрестности Новодевичьего монастыря, поражая прохожих изображаемым галопом кентавров»[288]. Могила его отца сохранилась, сам Белый похоронен на новом Новодевичьем кладбище.
Ил. 4. М. И. Муравьев-Апостол. Раскрытая книга
Ил. 5. Н. И. Соловьев. Раскрытая книга (новый памятник)
Из военных там лежит генерал Алексей Брусилов, прославившийся Брусиловским прорывом – успешной военной операцией Первой мировой войны. Он умер в 1926 году, а в тридцатых могилу снесли. Однако вскоре после Второй мировой Сталин разрешил восстановить памятник – возможно, это было частью программы по возрождению национального духа (к тому же Брусилов перешел на сторону красных еще во время Гражданской войны). Рядом расположена могила другого царского генерала, Р. Н. Яхонтова, состоявшего в штабе Брусилова (ил. 6). В 1992 году националистическое монархическое общество «Память» установило ему надгробную плиту с лавровым венком и Георгиевским крестом посередине[289].
О другом: единственная в Москве эффигия – лежащая фигура генерала А. Ф. Багговута (с. 1883), участвовавшего в колонизации Кавказа, – была установлена именно в Новодевичьем некрополе[290]. Она не сохранилась. Как пишет О. А. Трубникова, скорее всего, это была реплика эффигии Рейссига в Петербурге[291] (см. с. 118).
Ил. 6. Ген. Р. Н. Яхонтов (Общество «Память») (Н. Павлов)
Самый необычный и красивый из уцелевших памятников на монастырском кладбище (ил. 7) стоит на могиле московского купца и общественного деятеля А. В. Бурышкина (с. 1912). Гранитный триптих с барельефом, созданный скульптором Константином Крахтом в 1916 году, не так давно был отреставрирован. Памятник напоминает трехстворчатый складень в стиле модерн, каждую часть которого завершает стилизованный купол с крестом. В центре – распятие с экстатической головой Христа и устремленными вверх пригвожденными руками: как бы предвестие воскресения. В боковых створках стоят Богоматерь и Иоанн Креститель, над ними – крылатые серафимы[292]. Между створками в нижней части мы видим нечто вроде растительного орнамента, повторяющегося на решетке вокруг могилы и на повязке на чреслах Христа. В структурном отношении движение вверх усиливается стремлением к вертикалям, которое создает и треугольная конфигурация куполов в верхней части.
Ил. 7. А. В. Бурышкин. Триптих (К. Крахт)
Как у Иосифа Левченко (см. с. 139) на Донском кладбище, на Новодевичьем (прямо за могилами Соловьевых) стоит усыпальница в виде часовни (ил. 8). Ее заказал богатый промышленник Н. И. Прохоров, предпоследний владелец знаменитой «Трехгорной мануфактуры», основанной в самом начале XIX столетия[293]. Часовню в древнерусском стиле, вошедшем в моду на рубеже XIX – ХX веков, построил архитектор В. А. Покровский (1911–1916). Шлемовидный позолоченный купол с крестом стоит на невысоком круглом барабане, покрытом орнаментом. На каждой из четырех стен – двухъярусные килевидные кокошники (арки) с золотым окаймлением. На одной стене – рельефное изображение Спаса нерукотворного (ил. 9), которое держат коленопреклоненные ангелы; их стилизованные ноги вплетены в необычный орнамент. (Вспомним древнерусские двухъярусные и трехъярусные часовни с богатым орнаментом.) В отличие от усыпальницы Левченко, где золото отсутствует (см. с. 139), густой декоративный орнамент характеризует некоторые части Прохоровской часовни. Перед ее входом стоит резная каменная ограда, но, к сожалению, я не смогла войти в часовню (она, как и ее декоративные колонны с капителями, летом 2018 года находилась под реставрацией) и рассмотреть мозаичные иконы, и поэтому не сумела совместить ее внешний облик с тем, что находится внутри.
Ил. 8. Часовня-усыпальница Н. И. Прохорова (В. А. Покровский)
Ил. 9. Лик Христа (усыпальница Прохоровых)
Ведь красивые памятники кладбищенской гетеротопии (музея) предлагают зрителю отключиться от смерти, предавшись созерцанию искусства, к чему призываю и я.
Сталинская реконструкция Москвы конца 1920‐х – середины 1930‐х годов подразумевала ликвидацию многих кладбищ, не только монастырских. К этому добавилась активная антирелигиозная кампания, принявшая особо жесткие формы в 1929–1934 годах; процветал вандализм. Хотя монастырские кладбища были закрыты Московским городским советом вскоре после революции, захоронения на них продолжались.