[468]. Юсуповы преуспевали, но к концу 1930‐х их финансовое положение значительно ухудшилось[469].
Еще четыре необычных надгробия на Сент-Женевьев-де-Буа.
У театрального режиссера и теоретика Николая Евреинова (с. 1953) стоит его портрет в бронзовом рельефном медальоне, водруженный на узкий двухмерный чугунный постамент с узором, напоминающим кладбищенскую решетку[470] (ил. 17). Портрет изготовила скульптор Клеопатра (Клео) Беклемишева[471]. Примечательно, что помимо фотографий на кладбище редко встречаются портретные изображения усопших или их скульптурные бюсты[472]. Памятник на могиле писателя Корсака (псевдоним Вениамина Завадского, с. 1944) необычен тем, что это копия конкретной сельской колокольни в Псковском районе (ил. 18). Корсак был автором романов о Гражданской войне и эмиграции, предназначенных для широкого русского читателя[473]. На стене под окнами выгравирована не только стандартная информация о Завадском, но и названия всех его произведений. В создании памятника по проекту его жены опять-таки участвовал Бенуа.
Ил. 17. Николай Евреинов. Портретный медальон на чугунном постаменте (Клео Беклемишева)
Ил. 18. Вениамин Завадский/Корсак. Надгробие в виде колокольни (Н. Добровольская-Завадская и А. Бенуа)
На Сент-Женевьев-де-Буа похоронен авангардист Антуан (Натан) Певзнер (с. 1962), брат Наума Габо (ил. 19); оба были конструктивистами, затем стали известными кинетическими скульпторами объектов, изображающих движение (время) в пространстве[474]. Певзнер был евреем, но исповедовал православие; на его могиле стоит большой православный крест, который здесь не виден, а рядом с ним – его абстрактная кинетическая скульптура «Последний полет».
Ил. 19. Антуан/Натан Певзнер. «Последний полет» (А. Певзнер)
Самый известный необычный памятник установлен на могиле кинорежиссера Андрея Тарковского (с. 1986), эмигранта брежневской эпохи. Надгробие в виде каменной глыбы с крестом (ил. 20), символизирующее Голгофу[475], воздвигли только в 1994 году[476]; на его открытии были зачитаны письма Ельцина и Горбачева. Крест, нарисованный в свое время Тарковским, стоит сбоку, а семь ступеней – по числу фильмов и, видимо, означающие голгофу Тарковского – ведут к верхней точке; расположенная слева эпитафия гласит[477]: «Человеку, который увидел ангела». В моем восприятии асимметричная композиция памятника по эскизу Ларисы Тарковской отличается некоторой дисгармонией[478], но она и создает необычность.
После смерти Тарковского положили в могилу никому не известного казацкого есаула Владимира Григорьева. Отпевание проходило в парижском соборе Святого Александра Невского, на паперти Мстислав Ростропович играл «Сарабанду» Баха, народ толпился в церкви и во дворе. Среди многих других на похоронах присутствовали певица Галина Вишневская, жена Ростроповича, Владимир Максимов, редактор влиятельного журнала третьей эмиграции «Континент»[479], вдова Владимира Высоцкого Марина Влади, французская актриса из семьи старых эмигрантов.
Ил. 20. Андрей Тарковский. Крест на Голгофе (Лариса Тарковская)
Помимо Тарковского и Нуреева, Сент-Женевьев-де-Буа стал некрополем и других известных эмигрантов, в основном тоже брежневской эпохи: поэта Галича (его памятник мы видели), диссидента Андрея Амальрика[480] (с. 1980), писателя Виктора Некрасова (с. 1987). Нуреев и Тарковский были невозвращенцами; они остались на Западе с разрывом в двадцать лет (первый в 1961 году, второй в 1982‐м); большинство остальных (Амальрик и Некрасов, как и Панин и Максимов) уехали из Советского Союза в середине 1970‐х.
Ил. 21. Памятник погибшим участникам Сопротивления и Второй мировой войны
Напоследок – о военном участке, который связан не с Белой армией, а с русскими, погибшими во время Второй мировой войны, и участниками французского Сопротивления. Памятник в виде часовни, скорее в готическом стиле (ил. 21), был установлен Анной Воронко-Вольфсон[481]; в первую очередь он увековечивает героиню Сопротивления Веру (Вики) Оболенскую (ур. Макарову), казненную нацистами в Берлине. В капелле установлена мемориальная доска – в честь нее и других участников Сопротивления, таких как мать Мария (Елизавета Скобцова), тоже погибшая в немецком концлагере. Здесь регулярно проходит церемония в память Вики; рядом похоронен и ее муж князь Николай Оболенский (с. 1979), тоже участник Сопротивления.
Интересно, что в той же могиле на участке Иностранного легиона захоронен друг Оболенских Зиновий Пешков (с. 1966), французский дипломат и генерал, к тому же старший брат Якова Свердлова, одного из руководителей большевистской революции, санкционировавшего, среди прочего, убийство Николая II и его семьи. Пешковым Зиновий стал потому, что его «усыновил» Горький, а Зиновием – после того как он крестился (крестным тоже был Горький). Видимо, роман с Саломеей Андрониковой – «Соломинкой» Мандельштама – в 1920 году побудил Зиновия вывезти ее за границу[482]. В соборе Александра Невского его отпевал Оболенский, ставший священником и настоятелем храма. Как пишет Носик о Пешкове, «кем он только не бывал на своем веку <…> каких высоких званий и орденов (французских. – О. М.) у него только не было!»[483]
Словно энциклопедия эмигрантской жизни, кладбище Сент-Женевьев-де Буа хранит память о людях, десятилетиями живших, по расхожему определению, в «изгнании». В 1927 году Нина Берберова по-другому определила их изначальную миссию за границей: «мы не в изгнании – мы в послании»[484]. Спустя тридцать лет литературовед Глеб Струве, сын Петра Струве, назвал свою книгу об эмигрантской литературе «Русская литература в изгнании» (1956) – к тому времени идея «послания» потеряла свое значение. Что касается «изгнания», лет тридцать спустя это можно было сказать о таких видных представителях советской культуры, как Галич, Некрасов, Тарковский, которые, скорее всего, и ощущали себя изгнанниками.
Вместо характерного для энциклопедии алфавитного списка известных людей, погребенных на кладбище (как у Грезина), или путеводителя по нему (по примеру Носика) я попыталась создать нарратив, в котором художественные и типологические стороны некоторых надгробных памятников играют не меньшую роль, чем достижения лежащих под ними. Как и у Носика, в моем нарративе присутствуют и история, и политика (последняя связана отчасти с Думой, Гражданской и Второй мировой войнами). Что касается надгробных жанров, я уделила больше всего внимания белой часовенной стеле в стиле модерн, так как она наиболее характерна для Сент-Женевьев-де-Буа и, вполне возможно, впервые появилась именно здесь. К сожалению, о ней почти ничего не написано, как и об эффигии на могиле Газданова.
Ставшие своего рода символом утерянной родины, варианты часовенного надгробия распространились и на другие эмигрантские кладбища. По инициативе и при финансовой поддержке Екатерины Фишер на русском кладбище Кокад, например, в 1967 году возникла часовня-усыпальница в память русских воинов (ил. 22), под которой сама она и похоронена[485]. Русское кладбище в Ницце на холме Кокад над Средиземным морем было основано еще при Александре II, в 1867 году, с названием Николаевское. На Лазурном Берегу жило немало русских аристократов, включая Романовых, многие из них лежат на Кокад[486].
Ил. 22. Кладбище Кокад. Часовня-усыпальница в память белых воинов
Русские из Советского Союза начали посещать Сент-Женевьев-де-Буа во второй половине 1960‐х. Роберт Рождественский, побывавший в Париже в 1968 году, написал стихотворение «Кладбище под Парижем», которое в 1990‐х годах стал исполнять певец Александр Малинин:
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне…
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало. А память – была…
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Всё-таки – русские. Вроде бы – наши.
Только не наши скорей, а ничьи…
(1970‐е)
С одной стороны, сентиментально и пафосно, с другой – иронично. Многие представители советской интеллигенции в семидесятые годы с долей иронии относились к старой эмиграции. Жившие по двум сторонам географических и политических барьеров, они действительно сильно различались. Впрочем, ирония была характерной для позднесоветской более элитарной интеллигенции.
Вернемся напоследок к