— Сестра говорила, — обратился ко мне искусствовед, — что ты прежде собирал разные артефакты. Было?
— Было дело… — охотно ответил я, — но давно. Все уже в прошлом. Почти все раздал, раздарил и распродал.
— Почти?
— Оставил себе несколько предметов на память.
— А что так? Почему прекратил?
— Надоело. Интерес пропал, да и деньги понадобились. Продал коллекцию.
— Это бывает, — легко согласился искусствовед. — Дело обычное.
— Угу… Среди моих бывших друзей тоже дело обычное.
— Слушай, а как вообще тебе моя лекция? — с некоторой хитринкой в голосе спросил мой сотрапезник.
— Видишь ли… — замялся я, — ведь не специалист я в данной области, поэтому не могу в полной мере оценить…
— Не соврал! — вдруг засмеялся мой собеседник. — Вот это — уважаю! А то все такие: «было очень увлекательно!» или: «вас слушать — искреннее наслаждение!» или: «вы так интересно говорите!» Чушь какая! Все привыкли врать по всякому предлогу и без всякого повода. Многие давно уже не мыслят себя без вранья, только и думают: с какой целью собеседник врет? Ладно, это я так… Не было там ничего интересного в моей лекции… да и не могло быть. Сплошной филологический мусор и словоблудие. Не моя тема вообще. Это — халтура, за которую немного платят в рамках проекта — «Открытые университеты Санкт-Петербурга». Да, читаю не по своему предмету, да и вообще не поймешь по какой тематике и о чем. Зато главное — всегда могу сказать на собственной службе, что занимаюсь преподавательской и просветительской деятельностью, за что положены разные бонусы. Лекции у меня нечасты, усилий не требуют. А болтать вот так ни о чем, «плести кружева», я сколько хочешь могу — специфика работы, переходящая в профессиональную деформацию. Ладно… Тебя сильно беспокоят нарушения в здешнем меню? — спросил Степан, с интересом разглядывая мою поскучневшую физиономию.
— Да нет… — спокойно ответил я, — просто как-то не так настроился.
— Я тоже так не настраивался. День сегодня неудачный выдался. Не та смена готовит. Надо было вчера приходить. Ну, или завтра. Как любит говорить моя жена, «каждому месту своя цена, а каждому времени свое место». Вот если бы мы захотели не просто поесть, а действительно вкусить полноценной итальянской пищи, то надо было идти совсем в другое заведение. На Фонтанке имеется одно приятное местечко, там даже шеф-повар — итальянец. Настоящий! Марку держит. Как и принято в подобных заведениях, он постоянно выходит пообщаться с гостями. Отличная пицца, мороженое, десерты, кофе. Пробовать-выбирать можно сколько угодно, пока не определишься с заказом. Удачное расположение, милая атмосфера…
«Интересно, — думал я, — как его подвести к нужной мне теме?»
Но искусствовед меня опередил.
— Так, что? — спросил Степан, когда мы все съели и даже выпили, а обсуждение еды обоим начало надоедать. — Поехали к бабушке? Только сразу предупреждаю — ты передашь мне все вопросы, а говорить буду я. Она сейчас не очень-то жалует неизвестных ей людей.
Глава XXIII,где главный герой попадает в дом ветеранов
До интерната ветеранов, где теперь имела место жительства бабушка Степана, мы доехали довольно-таки легко: в пробках не стояли. Пока ехали, я рассказал, что хочу спросить. У самых ворот Степан кому-то позвонил и сказал несколько обычных слов, уже не помню каких. Типа — «мы приехали» или «мы уже здесь».
Учреждение было похоже на обычную муниципальную клинику как внешне, так и внутренне. Тот же стандартно-медицинский интерьер, такие же стены и общая тревожная атмосфера. Может, я накручивал и придумывал что-то лишнее потому, что о больницах у меня сложились только тягостные воспоминания и нехорошие впечатления.
В вестибюле нас встретила молодая блондинка, облаченная в плотно сидящий на фигуре медицинский халатик и кокетливые розовые тапочки. Видимо, медсестра. Была она крепенькая и, наверное, сильная, чем-то похожая на российскую чемпионку по тайскому боксу. На халате было крупно вышито синими печатными буквами имя «Лиза».
— Только не очень утомляйте, — предупредила блондинка. — Сегодня она не в настроении. Надевайте бахилы.
Пока облачались, Степан как-то резко поскучнел. Потом мы куда-то шли, я разглядывал тоскливые интерьеры и размышлял, что могло означать предупреждение медсестры о настроении. По стенам висели крупные оптимистичные рисунки и яркие цветные картинки большого формата. Несмотря на жизнерадостность оформления, почему-то впечатление производили они крайне удручающее. Как выяснилось, именовалось это заведение «Надежда». Вот уж действительно… Мы миновали пару лестниц, коридор, на удивление красивый зимний сад, еще какой-то коридор, и, наконец, прибыли.
Это была небольшая комната, обставленная со старомодным квартирным уютом. Стены, выкрашенные в светло-бежевый цвет, железная эмалированная кровать с четырьмя блестящими шариками на столбиках по углам, два старых кресла, круглый стол под бахромчатой скатертью. На одной стене висели многочисленные фотографии в рамках, какие-то блеклые картины и пара гравюр. На мой взгляд — старинных, но тут можно и ошибиться, тем более дилетанту типа меня. Другая стенка была совершено пуста. В кресле, недалеко от этой стены, неподвижно сидела очень старая на вид женщина. Ей могло оказаться и девяносто, и сто лет. Она находилась в такой позе и с таким выражением лица, с каким пожилые люди обычно смотрят интересные им телесериалы. Только место телевизора занимала бессодержательная стена.
— Бабушка, здравствуй! — громко обратился к своей родственнице искусствовед, но та никак не отреагировала на приветствие внука. Как написали бы в старых романах — «ни один мускул не дрогнул на ее лице».
— Бабушка? — с вопросительной интонацией повторил Степан. Ответа не последовало. Тогда хранитель Эрмитажа подошел к креслу и повертел растопыренной пятерней перед лицом старухи. Та не изменила ни положения головы, ни выражения лица и так же увлеченно продолжала созерцать стену.
— Не выходит, кажется, — с извиняющейся ноткой сказал Степан, повернувшись в мою сторону. — Не наш сегодня день, не получается. Это у нее бывает иногда. Может, и пройдет к вечеру, но вряд ли. Обычно весь день так. Да, как-то не везет тебе сегодня. Можем подождать, но я не думаю, что…
Я тоже не думал, что. Общая атмосфера дома престарелых производила исключительно гнетущее впечатление и навевала удручающие мысли.
— Так чего у бабушки хотел выяснить? Может, знаю? Что тебя конкретно интересует? Напрямую говори, без разных ненужных метафор, эпитетов и фразеологических оборотов. Язык изящной словесности сейчас ни к чему.
«А почему бы и нет, — подумал я, — мужик, вроде, нормальный, может помочь».
Кивнув, я кратко изложил суть своих интересов, сжато объяснил, что мне нужно получить, и почему я уверен в его помощи.
— У твоей бабушки где-то хранится предмет, похожий на крупный бронзовый крест.
— Ну, наконец-то, а то все ходил вокруг да около. Тебя интересует посох святого Иакова. С этого и надо было начинать.
— Ты что-нибудь знаешь об этом? — спросил я, внимательно разглядывая физиономию искусствоведа. Или мне показалось, или он действительно прятал глаза при разговоре со мной.
— Знаю, конечно. Но мало что. То, что с ним что-то не так, давно всем стало понятно. Много лет все охотятся, и я никогда никому не отдал бы его и не продал. Но сейчас оказался в скверной ситуации, а сестрица говорит, что на тебя можно рассчитывать. Поэтому сделаем так: ты достаешь нужные мне предметы, а я обеспечиваю посох Якова.
— Значит…
— Значит, придется тебе возвращаться в Москву, — кисло сказал Степан, когда мы уже садились в его машину. — Нужные мне вещи сейчас там. Сам бы съездил, но нахожусь под подпиской о невыезде и уезжать из города не могу. Иначе — арест. Тебе, как бывшему коллекционеру-артефактору это будет сильно легче, чем кому бы то ни было. Места знаешь, да и люди тебе хорошо известны.
— В Москву? — эхом отозвался я, думая о том, что моя поездка в Питер скучной все-таки не была.
— Да. «В Москву, в Москву». Помнишь, песня была такая дурацкая?
— Нет, не помню, — буркнул я.
— В общем, так. Вытряси необходимые мне предметы и возвращайся. Я тебе все подробно объясню. Где и у кого. Тем более, по моим сведениям, ты отлично знаешь всех тех людей, что сейчас владеют нужными мне артефактами. Собственно, поэтому моя сестра и согласилась иметь с тобой дело. Очень уж мне помочь старается. А без этих вещей меня упекут на долгие годы, а я не хочу.
— А как это все…
— Если не выйдет ничего, и меня все-таки посадят, — продолжал искусствовед, — сестра тебе этого никогда не простит. Если все удастся, приезжай. Снова буду рад тебя видеть. Тогда и получишь свой посох Якова.
— Он не мой, а Якова, — неумело и не к месту пошутил я.
— Что? — почему-то не понял искусствовед.
— Посох не мой.
— Знаю. И не мой, если говорить откровенно. Все равно получишь. Главное — верни эти египетские артефакты. Без них никак. Ладно, давай по делу. Посох Иакова, официально, моя частная собственность, полученная по наследству. Достался от деда, а как уж этот посох попал к самому деду — история темная. Ты об этом хотел с бабушкой поговорить? Бесполезно, ничего бы ты от нее не узнал. Сам посох она просила вместе с ней положить в могилу. Почему — не знаю, но на это я никогда бы не пошел, несмотря на священность воли завещателя. Погоди радоваться. Сестра тебе говорила, что меня сейчас следователи прижали? Я ни при чем, но некоторые кражи из Эрмитажа хотят повесить на меня, тут и думать нечего. Выход один — случайно «найти» эти похищенные предметы и заявить об этом. Трудностей с таким «нахождением» быть не должно, знаешь, какие у нас завалы? У, там сам черт ногу сломит. Главное эти предметы получить, а потом — дело техники. Подкинуть и списать на расхлябанность.
— Что за предметы? — спросил я.
— Думал, знаешь.
— Откуда? Твоя сестра сказала только, что тебя трясут, и намекнула, что без моей помощи не отстанут. А я понять ничего не мог.