Впрочем, дяде поэта не в меньшей мере присущи были и капризы вельможи, и глухота к интересам и чувствам других, и частое раздражение всем на свете и брюзжание по любому поводу — как и опытность пожившего и много повидавшего человека. Мы знаем эти черты по образу Фамусова, для которого дядюшка Алексей Федорович послужил прототипом. Черты Алексея Федоровича — Фамусова были намечены уже в комедии «Студент», в образе Звёздова. Исследователь творчества Грибоедова Сергей Фомичёв не раз обращал внимание на то, что образы Звёздова и Фамусова восходят к одному и тому же прототипу — грибоедовскому дядюшке. В «Горе от ума» нашел отражение даже дядюшкин лексикон — например, выражение «я, брат.», часто звучавшее в поучениях Алексея Федоровича, которые племяннику приходилось выслушивать постоянно. А очерк «Характер моего дяди» полностью посвящен жизни и личности этого родственника поэта.
В беседе с Чацким Фамусов среди первейших обязанностей русского дворянина упоминает управление имением и службы:
Сказал бы я, во-первых, не блажи,
Именьем, брат, не управляй оплошно,
А главное, поди-тка послужи.
Скорее всего, Грибоедов не раз слышал подобное от собственного дядюшки и в Москве, и в Хмелите.
Мальчиков, будущих владельцев имений, с детских лет обязательно обучали основам управления имением, девочек — умению вести домашнее хозяйство в усадьбе. Девушки на выданье умели варить варенье «до 4-х и 5-ти пудов», ухаживать за цветами, разводить домашних птиц, «которых бывало до тысячи разного сорта», смотреть за пряжей холста в девичьих, заготавливать вместе с экономкой «разные пития». В обязанности молодых девиц, в том числе и сестер писателя, входило наблюдение «за работой горничных, которые, по обычаю времени, наполняли девичьи, вышивая по тюлю, кисее и плетя кружева по задаваемым урокам». Впрочем, у взрослых дворянок вышивание, бисерное шитьё, кружевные работы тоже были типичными занятиями.
Желания многих будущих родственников невест со стороны мужа совпадали с портретом Наташи из грибоедовской комедии «Своя семья, или Замужняя невеста»:
…неприхотлива
И угодительна, ловка и бережлива.
Смолянка М. С. Николева так вспоминала о своем первом выигрыше в лото: «Составили партию, человек 15-ть; позволили и мне участвовать. Тут я, выиграв, в первый раз сделалась обладательницей целого рубля, что привело меня в восторг. Я тотчас сшила приходно-расходную тетрадь и записала на приход мой первый рубль. Нам никогда не давали денег в руки: родители распоряжались нашими нуждами по своему усмотрению.
Практические и теоретические знания самого Александра Грибоедова в области ведения хозяйства не раз подтверждаются в его произведениях и в полной мере проявились в его грандиозном проекте об учреждении Российской Закавказской компании.
Разумеется, к привитию хозяйственных навыков воспитание юных дворян никак не сводилось. Между прочим, именно хорошее домашнее образование подготовило почву для дальнейшего успешного обучения самого Грибоедова. Причем занятия науками и иностранными языками не прекращались даже летом в усадьбе.
В Хмелите, в Казулине, в Погорелом молодые люди имели возможность брать уроки не только у собственных учителей (которыми часто бывали дворовые — представители крепостной интеллигенции), но и у специально приглашенных профессионалов. Например, знания по истории, живописи, архитектуры и вообще искусства можно было получить у архитектора М. М. Тархова, ученика Академии художеств. Он был вызван из Москвы в 1800 году для строительства новой Казулинской церкви, прожил в доме Лыкошиных около двадцати лет и «был строителем многих соседних храмов».
Обязательным для дворянских детей было обучение верховой езде. В Хмелите были свои конюшни, конный завод и манеж. Впоследствии навыки, полученные там, не раз пригодились Грибоедову в пору воинской и дипломатической службы.
Система воспитания была авторитарной, что вызывало протест не только у вольнолюбивого и язвительного Александра. Современник его В. И. Лыкошин, вспоминая собственную юность, тоже считал необходимость «зависеть от других» и беспрекословно подчиняться старшим большим «промахом в тогдашнем воспитании». Он писал, что «это отклоняло всякую возможность иметь собственное мнение», часто мешало свободно объясняться, «но хуже всего раздражало» в минуты, когда молодежь чувствовала свою правоту, но вынуждена была избегать «неприятных столкновений». «Хорошее воспитание, выдержка. светская любезность, — свидетельствовала и М. С. Николева, — ценились в обществе больше, чем душевные качества.» Именно это потом высмеивал в своей комедии Александр Грибоедов.
Броские приметы усадебной жизни, запомнившиеся юному Александру, он воссоздавал потом в ярких и точных образах своих произведений. Ещё в юности ему, наблюдательному и саркастичному, была противна любая зависимость, и «более всего ненавидел он рабство духа», которое замечал у многих представителей смоленского дворянства. Той же саркастичностью и неприятием рабства он позже наделил Чацкого в комедии «Горе от ума».
К концу XVIII — началу XIX века в атмосфере вольной усадебной жизни, когда «обеды, ужины и танцы…» были непременным атрибутом существования. «Несколько поколений дворян, — писал в своих воспоминаниях А. И. Барышников, — выросли в сознании необходимости украшать свою жизнь всем, чем можно. И даже кажущееся смешным обучение танцам и «хорошим манерам» в глубокой своей сущности было настоятельно необходимо для эпохи, где всё в жизни было признано достойным заботы и воспитания.» Дети дворян с малых лет росли в особом мире понятий и идей, в котором, как писал в свое время известный русский искусствовед, барон Н. Н. Врангель, «ребенок еще у мамушек и нянюшек привыкал к мысли о великой необходимости религиозно верить в красоту».
«Красивейшая Хмелита», «любимый родственный дом», привлекала к себе всю округу. В воскресные дни и праздники владельцы имений и их многочисленные гости всегда стремились собраться у соседа побогаче.
Алексей Федорович Грибоедов, знаменитый хлебосол, известный всей Москве своими балами и увеселительными затеями, перенес уклад своей зимней столичной жизни в летнюю смоленскую резиденцию.
Эпикурейские вкусы и беззаботное прожигание жизни молодого Александра Сергеевича были сформированы не только столичной и гусарской средой. Любимый племянник своего дядюшки наблюдал их в детстве и юности в Хмелите, когда Алексей Федорович поражал всю округу своими усадебными приемами и забавами. никогда не имея на это достаточных средств.
Балы в Смоленской губернии часто называли «редутами». Как и повсюду, они проходили при съезде родственников и знакомых со всей округи. Смоляне посещали друг друга в усадьбах за 40–80 верст.
На смоленском «редуте», как и в «Горе от ума», собирались «прелестницы с толпой вздыхателей послушных», наблюдались известные уловки «матерей, чтобы избавиться от зрелых дочерей», залы наполнялись «любезниками», «которых нынче тьма». Их психологические черты были подмечены Грибоедовым в ранние годы и улавливаются еще в ранних его пьесах.
«Многолюдство» (грибоедовское слово), злословие и сплетни по пустякам были приметами этих съездов. В рукописи исследователя истории смоленского дворянства А. М. Фокина мы находим меткие характеристики представителей смоленской знати. Так, «Храповицкие отличались своей жестокостью», «Аполлон Григорьевич Оловенников был глуп необыкновенно (это фамильная черта Оловенниковых, которых по-уличному звали Простаковыми)». «Екатерина Парфёновна Верховская фигурой и дородством — гренадер, голос имеет грубый и звонкий, одевается в затрапезу из холста…, подвязывается платочком, говорит по-мужицки.» Рассказ о том, как одну Толстую назвали графиней, и она очень обиделась, Фокин сопровождает пояснением: «Толстые (просто) гораздо сановитее графов Толстых».
Многие мемуары смоленских жителей содержат подробности обсуждения дамами новинок французских модных туалетов, продававшихся в лавках на Кузнецком мосту, и всевозможных хитростей в умении, как это назвал их знаменитый земляк, «…себя принарядить / Тафтицей, бархатцем и дымкой». Современники Грибоедова не раз описывают «дамские шинельки», «соломенные шляпки с ландышами», белые кисейные платья, «прически буклями» и «в виде небольших райских птичек», бриллианты, «бархат и соболи». О нарядах княжон Соколинских на одном из балов М. С. Николева вспоминает: «Бабушка их, Каховская, нарядила их на бал, покрыв пестрыми букетами крупных цветов в таком количестве, что они казались ходячими комнатами цветов».
Многие столичные родственницы и соседки привозили сюда своим подругам модные туалеты из Москвы и Петербурга. Менее состоятельные дворянки довольствовались платьями собственного пошива или одеждой своей богатой родни. Местная жительница Д. И. Уварова часто «сбывала соседкам поношенные наряды, привозимые ею во множестве из зимних её поездок в Петербург, и выменивала их на более существенные вещи: нитки, чулки, птицу и другие хозяйственные потребности».
Большой популярностью у смолян пользовались костюмированные балы: участники наряжались как в национальные русские костюмы, так и в костюмы народов других стран. Особый интерес вызывали экзотические наряды стран Востока — Китая и Индии.
В усадьбе Энгельгардтов Овиновщине, недалеко от Погорелого Барышниковых, давали маленькие детские балы, а Лыкошины иногда ставили театральные представления, в которых участвовали и дети. Многим обитателям смоленских имений был известен танцмейстер по фамилии Жуть, переучивший танцам детей половины губернии.
Балы сопровождались обязательными обедами «до двенадцати и более перемен», концертными выступлениями оркестра и хора крепостных, театральными представлениями и танцами. В выборе блюд к званым обедам помогали «большие кухонные книги» и повара, проходившие по обыкновению обучение кулинарному искусству в Московском Английском клубе (у богатых дворян) или ученики этих поваров (у дворян мелкопоместных).