Тайна и то, почему передовой по убеждениям, выдвигавший в качестве своих помощников крепостных и вольноотпущенных крестьян, демократ Баженов связывает свои надежды с Павлом, живым воплощением крайнего произвола, крепостничества, солдафонства, политической реакции.
Таинственно и последнее звено в жизни Баженова. В своем завещании, написанном незадолго до смерти, а умер он 2 августа 1799 года, Баженов писал: «…и весьма желаю быть положенным в Глазове». Что это за Глазово, почему в Глазове? Опять тайна. И хоронят Баженова на Смоленском кладбище в Петербурге, а потом разрешают зимой перевезти в Глазово. Какое? Куда? В нижегородской вотчине, пожалованной Баженову Павлом, не было никакого Глазова. Упоминается в документах какое-то Глазово около Павловска, где в последние годы царствования Екатерины находилась резиденция будущего Павла I. Может быть, там и нашли упокоение останки Баженова. Может быть. Но место могилы самого выдающегося русского зодчего и сейчас остается тайной, которую мы едва ли когда-нибудь разгадаем.
А вот еще одна цепочка тайн. 4 апреля 1765 года умер Ломоносов. Еще гроб с телом Ломоносова стоял в его доме на Мойке, а его кабинет с книгами, рукописями, перепиской был опечатан фаворитом Екатерины II графом Григорием Орловым. В тот ли день, когда поразившее современников «огромное стечение народа» провожало Ломоносова в его последний путь, на кладбище Александро-Невской Лавры, или назавтра, но Григорий Орлов забрал во дворец и библиотеку и рукописи Ломоносова. Одни авторы объясняли это тем, что Орлов очень ценил Ломоносова и увлекался физическими опытами. Другие пишут, что он купил рукописи у вдовы. Но согласитесь, что опечатание кабинета сейчас же после смерти Ломоносова — весьма странная форма проявления любви, что же касается покупки или уговоров, то эта версия уж очень надуманна. Всесильный фаворит императрицы «уговаривает» что-то ему уступить или продать?! Да и сама вдова Ломоносова, отвечая Академии наук, которая пыталась получить от нее книги, взятые Ломоносовым из академической библиотеки, совершенно недвусмысленно писала, что эти книги забраны во дворец, вместе со всеми бумагами и книгами покойного, графом Г. Г. Орловым. Забраны, но зачем? Может быть, Григорий Орлов так и фигурировал бы в роли бескорыстного почитателя ученого, если бы до нас не дошли частные письма И. Тауберта, руководителя академической канцелярии, весьма близкого к двору Екатерины человека. Сообщив об опечатании кабинета Ломоносова, он объяснил и причину этого: «Без сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки».
Краешек тайны начинает приоткрываться. Но, что же это за бумаги, которые «не желают выпустить в чужие руки», почему боятся, что они попадут в «чужие руки»? Ответ на этот вопрос упирается в новую тайну. Бумаги Ломоносова и его библиотека во дворце бесследно исчезли. Их нет ни в архиве, ни в библиотеке, и все их поиски, длящиеся более двух веков, безрезультатны. Уничтожены? Утрачены по небрежности? Как получилось, что один из близких к Екатерине людей ссылается на Ломоносова при характеристике событий XIII века, когда «Древняя российская история» Ломоносова заканчивается 1054 годом? Как получилось, Что Академией была опубликована лишь первая часть этой книги, а вторая, содержащая аргументацию, тексты и анализ исторических документов, не появилась в печати?
Наконец, ясно, что не работы по физике или химии боялись выпустить в чужие руки, но тогда что же?
Несколько клочков бумаги случайно избежали конфискации, были подобраны и сохранены малолетней дочкой Ломоносова Еленой, а затем, десятилетия спустя, переданы ее потомками Академии наук. На этом клочке Ломоносов записал темы восьми основных и шести дополнительных статей, которые он считал особенно важными, статей по жгучим социально-экономическим вопросам жизни и развития страны. Одна из этих статей до нас дошла, и судьба ее говорит о многом. Понимая, что без поддержки опубликовать ему эту работу не удастся, Ломоносов решил действовать через фаворита императрицы Елизаветы И. И. Шувалова. 1 ноября 1761 года он преподнес Шувалову рукопись «О сохранении и размножении российского народа». Но фаворит не только не помог ее публикации, но и никому никогда не говорил о ней. Она была обнаружена только при разборке шуваловских бумаг много лет спустя после его смерти. Лишь в 1819 году она была впервые опубликовала с большими цензурными купюрами. Но и цензурные купюры не помогли: цензор, давший разрешение на печатание работы Ломоносова, был уволен со службы и получил строгий выговор. Министр духовных дел и народного просвещения князь Голицын заявил, что эта работа содержит «мысли предосудительные, несправедливые, противные православной церкви и оскорбляющие честь нашего духовенства», а поэтому она не должна была печататься. Министр внутренних дел распорядился, чтобы «распространение письма Ломоносова в публике было запрещено». Лишь после крестьянской реформы статья смогла увидеть свет целиком, и то на страницах специального научного журнала, а в собрание сочинений Ломоносова она вошла лишь после революции.
Но Шувалову попала лишь одна работа из четырнадцати перечисленных на упоминавшемся листке. Зная содержание первой, мы видим, что у Екатерины и ее окружения были все основания опасаться, что бумаги Ломоносова попадут в чужие руки. А если мы вчитаемся во второй чудом сохранившийся листочек, на котором Ломоносов всего за месяц до смерти набросал план своей так и не состоявшейся беседы с Екатериной II… Сколько в этих строках горечи, гнева, возмущения: «Да все! И места нет. Нет нигде места и в чужих краях… Многое принял молча, многое снес, во многом уступил. За то терплю, что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство… Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют». И великолепная, грозная последняя строка на листке, строка, показывающая, что и умирающий великий помор был полон мужества и достоинства: «Ежели не пресечете, великая буря восстанет!».
Тайну исчезновения рукописей Ломоносова мы можем если и не раскрыть полностью, то во многом приоткрыть. И верится, что, дойди они до нас, совсем иным выглядел бы этот великий сын народа, которого время и судьба заставили писать торжественные и пышные оды ничтожествам, сидевшим на русском троне. Недаром Ломоносов еще в 1759 году с горечью писал Шувалову: «Мои манускрипты могут ныне больше служить, нежели я сам, не имея от моих недоброжелателей покоя». Вот эти-то бесценные ломоносовские манускрипты и погубили Екатерина II и ее приближенные…
Мы знаем великого Ломоносова — ученого и поэта. Ломоносова — великого публициста у нас украли.
А кстати, в листке с темами статей есть еще одна тайна: под номером 8 значится тема «О сохранении военного искусства и храбрости во время долговременного мира», а к ней добавлена дополнительная тема — «Олимпические игры»!..
Олимпийские игры? Но позвольте, ведь они прекратили свое существование в конце IV века нашей эры и возродились вновь лишь через 133 года после смерти Ломоносова. Как-то даже не укладывается в голове — неграмотная, забитая крепостная Россия XVIII века и вдруг — Олимпийские игры. Да еще в качестве важнейших проблем, решения которых требуют общенациональные интересы, рядом с вопросами «о исправлении земледелия», «о просвещении народа», «о лучших пользах купечества», «о исправлении и размножении ремесленных дел»… Как видим, проблема Олимпийских игр рассматривалась Ломоносовым в ряду важнейших задач общегосударственного значения, задач, решения которых нельзя откладывать и тем более забывать. Ну, а как Ломоносов мыслил себе решение этой проблемы, что он в нее вкладывал, в каких формах предлагал осуществить — еще одна тайна. Что привело его к этой проблеме, ведь Олимпийские игры в XVIII веке были давно забыты, — еще тайна. И лишь цель — «сохранение храбрости», воспитание мужества, стойкости, закалки — это уже не тайна. Вспоминать бы об этом нашим олимпийцам и участникам международных соревнований почаще. А как соблазнительно было бы протянуть прямую ниточку от Ломоносова к современному спорту, да рвется ниточка об одну из тайн XVIII века.
Нет, все-таки странный он, этот XVIII век, странный и таинственный!..
«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 12/1969
Александр КаменскийВремя медленной новизны
В наших «усадебных» материалах этого года мы не раз говорили о повседневной, бытовой жизни тех времен, окна в которые открывал нам каждый из музеев-усадеб. Теперь настало время задуматься о том, как вообще жили люди в России во время, когда стали возникать усадьбы как особая форма жизни. Кого же и расспрашивать об этом, как не одного из ведущих отечественных специалистов по истории нашей страны конца XVII — первой четверти XIX века и, в частности, — городской жизни XVIII столетия? С нашим корреспондентом Игорем Харичевымо жизни в эпоху зарождения усадебной культуры говорит доктор исторических наук, руководитель школы исторических наук факультета гуманитарных наук НИУ-ВШЭ Александр Каменский.
— Александр Борисович, расскажите, пожалуйста, какова была повседневная жизнь разных групп населения России в XVIII веке?
— Прежде всего, говоря о повседневной жизни, надо понять: о чем, собственно, речь? «Быт» — это, прежде всего, то, что связано с домашней жизнью внутри дома. А «повседневность» — понятие более широкое, включающее в себя практики, характерные для образа жизни соответствующего времени или региона. «Повседневные практики» — это то, что люди делают не обязательно каждый день, но с известной регулярностью.
На протяжении XVIII века, начиная с петровского времени и до конца столетия в жизни людей происходили резкие изменения. С другой стороны, многие повседневные практики сохранялись — в силу того, что быт — устройство жилища, предметы, окружавшие людей, — менялся довольно медленно. Понятно и то, что сильно различались повседневные практики и разных социальных слоев, и людей, с одной стороны, в Москве и Петербурге, с другой — в небольших городах. А таких было большинство: даже до середины XIX века абсолютное большинство городов в России не насчитывало и 10 000 жителей.