Огромная библиотека должна была олицетворять мощь Российской империи и «общенародный», «материнский» характер правления русской императрицы. А отнюдь не общую доступность, способствующую распространению вольнолюбия и якобинства. Понимая это, Иван Иванович Шувалов завещал свою богатейшую библиотеку Академии наук и Московскому университету, что и было сделано после его смерти.
После убийства императора Павла друг его юности Александр Строганов, взявший на себя функции директора строящейся библиотеки, сделал всё возможное, чтобы будущая Публичная библиотека «сохранила свое бытие». Строганов много занимался планами и возведением книгохранилища, разбором и классификацией книг и поставил своей задачей открыть библиотеку в самое ближайшее время.
Именно благодаря Александру Сергеевичу Строганову «Публичка» пополнилась рукописями Эразма Роттердамского, Лейбница, Вольтера и Руссо, архив библиотеки получил рукописные издания древнейших французских монастырей, а также интереснейшие государственные документы из архива Бастилии.
Однако, пройдет еще 15 лет… Россия переживет смену правительств, тяжелую войну — «грозу двенадцатого года». Именно после этой войны, поднявшей самосознание всех сословий российского государства, государственная власть признает, наконец, право на получение знаний «без разбора лиц» за всеми своими гражданами.
Преемник Строганова на посту директора Императорской Публичной библиотеки А. Н. Оленин писал в августе 1814 года: «Истинная цель открытого книгохранилища состоит в том, чтоб всякий, кто бы он ни был, мог требовать для своего употребления всякого рода печатные книги, даже самые редкие. и пользоваться ими безмездно, не унося их токмо домой».
Тридцать два года Оленин станет занимать это пост, который принесет ему уважение и почет в среде русской интеллигенции и вполне заслуженную похвалу историка Ключевского, писавшего: «…трудно вспомнить в ходе русского просвещения крупное дело или крупного дельца, не припоминая и Оленина. Не быв крупным светилом, он как-то умел бросить свой луч на каждое современное ему светлое явление в этих областях нашей жизни».
Любопытно, что по настоянию Оленина в «Положение о публичной библиотеке» было добавлено правило об обязательной бесплатной доставке в библиотеку в двух экземплярах всего, что выходит в свет из-под печатного станка в России. Таким образом раз и навсегда была решена проблема регулярного получения российских книг и других изданий.
«Как дерево посредством корня получает первоначальную свою растительную силу, так точно возрастание сего книгохранилища основано и утверждается на законе, которого действием приносится в оное из всей отечественной земли по два образца новых произведений книгопечатного искусства» — написал Оленин в одном из своих отчетов. Это своего рода наказ будущим директорам «Публички», от которого никто из них никогда не отступал.
Еще в 1778 году Великий князь Павел Петрович, осознав, пусть и не сразу, феномен первой в нашей истории «Публички» мецената-просветителя Ивана Ивановича Шувалова, отправил в дар шуваловской библиотеке несколько десятков прекрасно иллюстрированных книг по истории крестовых походов, животному миру и географии. В приложенном к этому дару письме Павла было сказано, что сам он вырос на этих книгах и вот теперь, посылая часть из них, он надеется, что они послужат «к расширению знания и живой склонности к фантазированию» у тех отроков, которым Иван Иванович сочтет нужным их дать.
Таким образом, сам того не ведая, Павел Петрович подал идею создания своего рода прообраза детского «филиала» общедоступной библиотеки. Но лишь через сто лет, в 1878 году, Россия получит свою первую общедоступную детскую библиотеку, которую откроет в Москве известный библиофил А. Д. Торопов. Перед Первой мировой войной детских библиотек в России будет уже (всего!) двадцать.
«…а сколь дивно провел я эти часы, отнюдь не жалея об несбывшемся уединении моем, — писал цесаревич Павел своему другу Нелединскому-Мелецкому, — а как расцветают мыслию, как одушевляются человеческие лица у самых разных сословий за занятием оным. приобретая схожие, точно самою природою положенные черты.»
И дальше: «А помнишь ли, как цитировал нам в детстве Никита Иванович великого Петрарку. (Никита Иванович Панин, воспитатель Павла и дядя Нелединского-Мелецкого. — Прим. авт.): «Нельзя держать книги запертыми точно в тюрьме, они должны непременно переходить из библиотеки в память».
«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 10/2015
Александр Самарин[16]«Научен от церковников читать и писать»
Изучая историю чтения в прошлом, сразу сталкиваешься с тем обстоятельством, что на протяжении столетий общение с книгой было занятием элитарным. Сегодня всеобщая грамотность представляется нам как нечто само собой разумеющиеся, но, как отмечают ученые, уровень в 90 % грамотного населения был достигнут в странах Западной Европы лишь в 1890-х годах. В конце же XVIII столетия, по разным оценкам, число потенциальных читателей в Старом Свете оценивается в 15–25 % от общего числа населения. Уровень грамотности в России эпохи Просвещения, о которой пойдет речь в этой статье, составлял примерно 4 %.
Одной из главных проблем, стоящих перед историком чтения, является выбор источников, по которым можно изучать читающую публику. Здесь используются сведения о покупателях книг, списки подписчиков, записи на книгах и, конечно, источники личного происхождения — дневники и мемуары.
Воспоминания представляют собой специфический вид исторического источника, их авторы, как правило, фиксируют в них только наиболее значимые в их биографии события. В связи с этим, чаще всего тема книги и чтения подробно прослеживается в мемуарах лишь на страницах, посвященных описанию детских и юношеских лет. Именно в эти годы книга служит важнейшим инструментом познания окружающей действительности, способствуют формированию представлений о природе и человеческом обществе, помогает найти пути социализации индивида. Как правило, в подростковом возрасте многие из мемуаристов знакомилось с произведениями, оказывавшими серьезное влияние на формирование их личности, а потому ставшими важными вехами в их жизнеописаниях. Описывая же свою взрослую жизнь, большинство авторов воспоминаний не уделяет внимания подробному описанию своих читательских пристрастий. Это совершенно не означает, что они перестают интересоваться книгой. Просто в их жизни появляется огромное количество событий (например, военная или гражданская служба, участие в военных операциях, личные любовные переживания, собственное литературное или научное творчество, общение с выдающимися современниками и так далее), которые теперь занимают главное место в текстах воспоминаний.
В связи с этим, мемуары позволяют, в первую очередь, подробно охарактеризовать мир чтения детей и молодых, только вступивших в активную жизнь, людей. Традиция записывать свои воспоминания появляется в России довольно поздно. Первые известные мемуарные произведения возникают в конце XVII — начале XVIII века. Но уже для второй половины XVIII столетия мы имеем достаточный массив мемуарной литературы, позволяющий рассмотреть чтение детей и подростков в этот период. Правда, абсолютное большинство мемуарных сочинений, повествующих об этом времени, принадлежит представителям дворянства, а значит и изучать мы можем, главным образом, читательские пристрастия детей этого сословия.
Приобщение к чтению почти для всех мемуаристов XVIII века начиналось вполне традиционно для России. Как и во времена Древней Руси, первыми прочитанными книгами, по которым и производилось первоначальное обучение чтению, были азбуки и буквари, а затем учеба продолжалась по апробированным столетиями религиозным изданиям, Псалтыри и Часослову. В этом были равны дети из самых разных слоев общества. «На третьем году возраста начали уже меня учить читать по старинному букварю и катехизису, без всяких правил», — вспоминал о своем детстве родившийся в 1766 году в семье офицера инженерных войск будущий участник войны 1812 года генерал С. А. Тучков. А еще через несколько лет «один унтер-офицер, знающий хорошо читать и писать, но без грамматики и орфографии, учил меня читать по псалтыри, а писать с прописей его руки».
Первыми учителями чаще всего были родители, священники или дьячки местных церквей, а для детей из дворянских семей — и их дворовые служители, позднее состоятельные семьи приглашали специальных преподавателей-иностранцев. Один из мемуаристов, Ф. П. Печерин, вспоминал, что его обучали все члены семьи: «Грамоте учили меня дома мать, сестра старшая и малой Николашка, а писать — отец мой; потом чтению Псалтыря — бабка Марфа Васильевна». Великий русский поэт Г. Р. Державин, родившийся и проведший первые годы жизни в Яранске, писал, что «за неимением в тогдашнее время в том краю учителей, научен от церковников читать и писать». Иногда чтение церковных книг выступало в качестве наказания. Так, А. А. Башилов вспоминал о своем детстве в Киеве в начале 1780-х годов, где его отец служил вице-губернатором: «Много раз за леность и шалость был я привязываем к ломберному столу за ногу и должен был читать Библию».
Примерно также начиналось и обучение сына небогатого украинского дворянина И. Ф. Тимковского, отец которого служил полковым почтмейстером в Переяславе. Он пишет: «Первому чтению церковно-славянской грамоты заучили меня в Деньгах (название деревни. — А. С.) мать и, вроде моего дядьки, служивший в поручениях, из дедовских людей, Андрей Кулид». Затем в семье, переселившейся под Золотоношу в свое имение, появилась дальняя родственница, монахиня одного из киевских монастырей, которой «отвели большую комнату на житье и ученье, и нас четверых (автора мемуаров и его сестер. — А. С.) отдали ей в науку читанья». С ней дети «учили молитвенник с канонами». Затем отец мемуариста «призвал дьяка, осанистого пана Василя, с длинною косою, и меня отвели к нему в школу на Часослов». В воспоминаниях находим описание этого сельского учебного заведения. Около церкви стояли две избы. «Одна с перегородкою, жилая дьяку семейному, другая порожняя, светлая, собственно школа, о трех длинных столах. Столы составляли род классов, на Букварь, Часослов и Псалтырь; последние два с письмом. Школьники по тому были мальчики, подростки и взрослые… Там я учил Часослов». Еще позднее для обучения детей из Переяслава был приглашен семинарист. Отец И. Ф. Тимковского снял «двора за два, супротив церкви, у семейного казака о двух хатах», одну из них «под квартиру учителя и ученья». Автор записок, его брат Елисей и сын одного из окрестных помещиков «сходились туда утром и после обеда». «Пан Никита, или, как отец мой звал его, пан-философ… учил нас каждого порознь Часослову и Псалтыри, чтению гражданскому, Латинской грамоте и письму на бумаге», — добавляет И. Ф. Тимковский.