На пятом году жизни он присоединился к старшим брату и сестре, которым пригласили учительницу Фанни Дюрбах. Она преподавала французский, немецкий, географию, азы истории. Кроме того, крестный протоирей Василий Блинов преподавал Закон Божий и русскую словесность. Четырехлетний Петруша, увидев, что с Колей занимаются, а с ним нет, обиделся и начал так горько плакать, что ему разрешили учиться вместе с Колей, и он сделался лучшим учеником.
Работа доставляла ему колоссальное удовольствие. Он говорил: «Для меня бросить сочинять равносильно лишению себя жизни». Он любил, когда его торопят, подгоняют, когда у него накапливается работа. С удовольствием писал музыку на заказ. Каждый день, встав рано утром, помолясь, почитав Священное писание или сочинения Спинозы, либо позанимавшись английским языком, шел гулять в парк. Не завтракал, по словам брата Модеста Ильича, пил только чай или кофе пустой без хлеба. В 10-м часу уже сидел в спальне за рабочим столом, который был сделан по его просьбе сельским мастером-краснодеревщиком: стол должен быть из простого дерева и не шатающийся. За этим столом, где сейчас лежат наброски Шестой симфонии, сделанные размашистым торопливым почерком со множеством исправлений и зачеркиваний, Чайковский работал ровно до часу дня.
В час обедал, затем каждый день в любую погоду: в мороз, дождь, ветер — обязательно два часа ходил пешком быстрым шагом, чтобы поддерживать хорошее состояние своего здоровья. Если погода была хорошая, с удовольствием гулял в поле или в лесу. По словам Модеста Ильича, он относился к этим прогулкам с суеверием, не позволяя себе сократить себе их время даже на 5 минут, опасаясь проблем со здоровьем.
Главное — во время этих прогулок оживала его внутренняя музыка. Он всегда брал с собой карандаш и записную книжку, чтобы на ходу вносить туда те мелодии, которые возникали, будто вспыхивая в его голове. Надо было лишь оказаться в уединении и тишине.
Вернувшись домой и напившись чаю, Петр Ильич снова садился за рабочий стол до самого ужина, приводя в порядок то, что было сделано в течение дня. В семь часов ужинал, затем отдыхал, чаще всего с книгой в руках, называя чтение «величайшим блаженством», а книги — «друзьями и собеседниками».
По словам Модеста Ильича, ни одна нота его произведений не была написана ночью. Как-то по окончании консерватории, сочиняя свою Первую симфонию «Зимние грезы» и работая ночами, Чайковский довел себя до состояния, которое называл «удариками» и возвращения которого очень боялся. Поэтому ложился спать часов в одиннадцать, перед сном, по традиции того времени, делал дневниковые записи: благодарил Бога за день, который тот послал, и вспоминал, что было хорошего. Писал назывными предложениями. Расшифровывать их — дело кропотливое, серьезное, потому что нужно восстанавливать музыкальный, исторический, бытовой контекст жизни Чайковского. Огромное подспорье в этом — письма, которых Чайковский написал за свою жизнь более 5000, с 8-летнего возраста до последних дней. Они представляют собой самое детализированное, интересное, глубокое жизнеописание гения, сделанное его собственной рукой, да еще и великолепным литературным языком, который наводит на мысль, что, если бы Чайковский не избрал себе музыкальный язык — он мог бы стать писателем.
Петр Ильич говорил, что всякая мелодия является ему вместе с гармонией и инструментовкой. Они звучали в нем во время чтения стихов и появлялись на страницах стихотворных сборников, на любом клочке бумаги — на конверте, на письме. Так было со стихами, которые прислал ему незнакомый молодой человек, Даниил Ратгауз: читая письмо, Чайковский между строф писал мелодии.
В спальне композитора, кроме основного рабочего стола, есть стол ломберный. Петр Ильич раскладывал его и на двух столах одновременно размещал листы партитуры, где одна строка занимает всю страницу снизу доверху: от струнных до высоких духовых. Он писал партитуру для дирижера от начала до конца. Затем переписчик превращал это в партии, которые раздавались каждому исполнителю.
История взаимоотношений Чайковского с музыкой очень точно рассказана в книге Модеста Ильича, которому, в свою очередь, об этом рассказывала Фанни Дюрбах. Модест обратился к ней с просьбой прислать ему воспоминания о первых годах жизни брата, так как сам родился на 10 лет позднее. В доме родителей принято было музицировать вечерами. Однажды Фанни увидела, что ее любимец Пьер загрустил и ушел в детскую, где она застала его в слезах. В ответ на вопрос, что случилось, он хватался ручками за голову и жаловался: «О, это музыка, музыка, избавьте меня от нее, она не дает мне покоя, она у меня здесь, здесь, здесь…» То есть музыкальные звучания осаждали его с самого раннего детства. Это — то, от чего потом спасала уединенная работа в тиши и прогулки в одиночестве, чтобы направлять эти звучания в определенное русло, в определенные формы, а не носить их в себе. Иначе голова разрывалась или, как писал сам Чайковский, «инструмент разобьется, струны лопнут», если все время переживать такое вдохновение.
Был еще один случай — о нем тоже рассказывал Модест Ильич. Мальчика застали в застекленной галерее воткинского дома. Он пытался воспроизвести свои музыкальные фантазии на оконном стекле с таким воодушевлением, что одно из них разбилось, он порезал ручку, а мудрые родители поняли — надо приглашать учительницу музыки. Ею оказалась крепостная пианистка Мария Марковна Пальчикова. Хорошим она была музыкантом или нет, неизвестно, но мальчик на пятом году был уже Чайковским — он быстро догнал Марию Марковну в ее умении. Они часто играли в четыре руки, и это стало любимым занятием Чайковского на всю жизнь. А когда родители выбирали для ребенка, которого называли «жемчужиной семьи», учебное заведение в Петербурге — они выбрали Училище правоведения, где были самые лучшие учителя музыки.
Музыкальных учебных заведений в России того времени просто не было. В Петербурге музыку преподавали в разных местах, в том числе и в Горном корпусе, и в Пушкинском лицее. Училище правоведения было основано внуком Павла I, страстным меломаном принцем Ольденбургским, там давали лучшие концерты, в них принимала участие даже Клара Шуман, а среди учителей был друг Шумана — Адольф Гензельт.
В год окончания Чайковским училища, 1859-й, в Петербурге открыли Русское музыкальное общество. При нем были устроены Общедоступные музыкальные классы, а в 1862 году они были преобразованы в Консерваторию. И Чайковский сразу же туда поступил.
Начав службу в столице в чине титулярного советника (это была привилегия окончивших Училище правоведения), Чайковский легко продвигался по службе, перед ним открывалась блестящая юридическая карьера. А он вдруг, бросив все в 22 года, вновь садится за парту.
Одновременно ему приходилось работать концертмейстером: службу он оставил, а занятия надо оплачивать. Прежде, чем получить эту работу, он вообще для начала устроился ночным сторожем на Сенном рынке. Не тянуть же из папеньки Ильи Петровича! Чайковский очень трогательно писал: «Какое счастье, что судьба не послала мне в отцы тиранического самодура, коими она наградила многих музыкантов». Илья Петрович, кстати, не возражал против его нового студенчества, хотя в целом в семье были страшно огорчены: ну совершенно же не вызывающее уважения занятие! Больше всех обиделся любимый дядюшка — старший брат Ильи Петровича, Петр Петрович — герой войны 1812 года, почетный раненый, участник пятидесяти двух сражений: опять, мол, Петя учудил, какой срам, юриспруденцию на гудок променял. А гудок — это была скоморошья скрипка, в которой две струны «гудели», а на третьей игралась мелодия.
Чайковский поступил в класс основателя консерватории Антона Григорьевича Рубинштейна. Это был класс по специальности, и о том, как Чайковский относился к этим урокам, говорит, например, следующий факт. Рубинштейн, задавая ученикам написать вариации на определенную тему, говорил, что успех дела зависит не только от качества вариаций, которые будут написаны, но и от их количества. К ближайшему уроку Чайковский написал их… иногда спрашиваешь у своих слушателей: как вы думаете, сколько? Кто говорит — восемь, кто — двенадцать. Чайковский написал более двухсот вариаций.
Позже его забирает из Петербурга в Москву Рубинштейн-младший, московский, Николай Григорьевич — в Консерваторию, которая открывается в сентябре 1866 года, в качестве профессора музыкально-теоретических дисциплин. Чайковский 12 лет преподает, пишет учебники, делает переводы. Первый учебник по гармонии в России написан Чайковским. Среди переводов с французского, с немецкого есть и перевод с итальянского для оперной студии московской Консерватории оперы Моцарта «Свадьба Фигаро». Когда мы распеваем: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», — мы поем стихи Чайковского. И все остальные стихи из этой оперы, разошедшейся на пословицы и поговорки — это стихи Чайковского. Он рифмовал очень легко. Еще в детстве гувернантка Фанни называла его «маленький Пушкин».
В то же время Чайковский цепляется за каждую возможность писать музыку. Он дружит с Николаем Рубинштейном — блестящим пианистом и дирижером. Забракованную в Петербурге Первую симфонию Рубинштейн-младший исполняет так, что Чайковский сразу посвящает ему симфонию «Зимние грезы» и пишет специально для него фортепианную музыку.
В это же время композитор начинает писать увертюры и другие симфонические сочинения на литературные сюжеты. Знакомится с Островским — и просит либретто для оперы «Гроза». Но такую оперу уже пишет другой композитор, и писатель предлагает комедию «Сон на Волге». Петр Ильич вместе с Островским пишет свою первую оперу «Воевода». Вслед за ней появляется опера «Ундина», которую заказывают, но не ставят на сцене Мариинского театра. Затем славу ему приносит опера «Опричник». Он пишет для своих племянников, детей сестры Александры Ильиничны, маленький домашний балет «Озеро Лебедей» по сказке Музеуса, а потом получает заказ на балетную музыку к бенефису балерины Карпаковой. Тогда он берет «Озеро лебедей» с темой лебединых кликов, которые проходят через весь балет, добавляет музыку из непоставленной оперы «Ундина», и получается «Лебединое озеро» — первый опыт Чайковского в балетном жанре. В те времена считалось, что серьезному человеку не пристало интересоваться балетом, и Чайковский отдает написанный балет в дирекцию театра, сказав о нем — «сущая дрянь». Продолжает писать квартеты, скрипичные концерты, инструментальные пьесы, дюжинами и полудюжинами, как он говорил Юргенсону, и романсы, выполняя любые заказы.