Некоторые из исследователей полагают, что в темном, тревожащем фоне можно разглядеть неких монстров, мучащих композитора. Такая легенда легко ложится в ряд более достоверных фактов: не секрет, что в момент написания портрета Чайковский чувствовал себя крайне нестабильно, мучился сомнениями и депрессией. Его душевные метания, отображенные на портрете, очень хорошо видны и очень понятны почти каждому современному человеку.
Поговаривают также, что Чайковский уже тогда был во власти мысли о добровольном уходе из жизни, и версия о том, что он специально выпил стакан сырой воды в момент эпидемии холеры, получила большое распространение. Однако вряд ли такой красивый, эстетически развитый человек выбрал бы способ ухода из жизни, менее всего соответствующий какой бы то ни было красоте. Скорее всего, его душевное нездоровье повлекло за собой ряд трагических случайностей, которые и привели к концу.
Но все исследователи гениального композитора единодушны в одном: в последние годы Чайковскому особенно не хватало покоя, как душевного, так и физического. Красивый мужчина, он выглядел гораздо старше своих пятидесяти с небольшим лет — его седина и бледность нередко приводили к тому, что ему давали все семьдесят. О кузнецовском портрете часто говорят, что в нем сосредоточены самые лучшие качества композитора, хвалят пронзительность взгляда, гениальность ума, проскальзывающую в его чертах… Однако, на мой взгляд, портреты Кузнецова — и портрет Чайковского в частности — прежде всего говорят нам о человеке без прикрас. Правдивость и безыскусность, прямота, которую мы имеем счастье наблюдать в его портретах, говорят нам о человеке гораздо больше, чем его статус гениальности или иной величины, важной в глазах общества. Чайковский предстает нам во всей своей неповторимой уязвленности и неспокойствии — робкий, стеснительный взгляд, который скорее подошел бы кающемуся грешнику на полотне какого-нибудь Иванова, тяжелая, грузная поза, которую трудно было бы поддерживать, если бы он не опирался рукой на раскрытую нотную тетрадь. Всматриваясь в этот живой образ, каждый из нас волен думать и о страданиях, которые таила в себе душа композитора, и о радости и печали творчества.
Все портреты кисти Кузнецова в равной степени прекрасны. Однако портрет Чайковского стоит в этом славном ряду особняком, потому что на его примере мы можем наблюдать, как гениальное преломляется в человеческом, и простота и жизненность выходят на первый план. Выявляя это, художник сам вместе с тем поднимается до гениальных высот своей модели. Такой диалог, обогащающий и художника, и композитора — а в итоге, и нас с вами — мы можем читать, глядя на этот портрет.
«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 6/2017
Юлия Кудрина[26]«Распространение искусства есть дело государственной важности»
Кратковременное царствование императора Александра III — 13 лет на престоле — многими его современниками расценивалось как чрезвычайно значительное и благотворное.
В наше время оценки этого царствования очень неоднозначны, но мы не будем говорить о его политике, внутренней и внешней, кстати, весьма успешной, не будем говорить и о состоянии экономики и финансов. Остановимся на аспекте весьма неожиданном — сфере прекрасного. Неожиданном потому, что Александр III в историографии прослыл человеком грубым, без сантиментов, этаким солдафоном, лишенным тонкости в понимании, чего бесспорно требует искусство. Чего уж ждать от такого в области культуры! Но… не будем спешить. Известный искусствовед и художник Альберт Бенуа считал, например, что «расцвет русской культуры, который продлился в течение всего царствования Николая II, начался при Александре III» и им стимулировался.
О том же говорят и пишут сами художники и люди, причастные к искусству. В воспоминаниях «передвижников» — И. Е. Репина, И. Н. Крамского, В. А. Серова, В. Д. Поленова, А. П. Боголюбова, А. Н. Бенуа — очень много говорится о государе и государыне, их важной роли как в жизни художников, так и развитии изобразительного искусства в целом. Но тут нужно сказать несколько слов о Марии Федоровне, супруге Александра.
С первых дней пребывания в России цесаревна Мария Федоровна, ставшая в 1883 году императрицей Марией Федоровной, проявила огромный интерес к русской культуре — литературе, музыке, изобразительным искусствам. Оба августейших супруга были художественно одаренными людьми, тонко чувствовали прекрасное и готовы были служить ему. Эта взаимная готовность, взаимное понимание укрепили их брачный союз на долгие годы.
Мария Федоровна была прекрасной рисовальщицей. Она рисовала сепией, акварелью, работала масляными красками. Руководил ее занятиями художник Боголюбов. В российских музеях представлены несколько ее картин: «Скряга», «Портрет кучера Григория», «Натюрморт» — все они производят сильное впечатление. Помимо этого, в фондах Государственного архива Российской Федерации сохранилось около 50 рисунков и акварелей императрицы Марии Федоровны конца 1850-х — начала 1860 годов.
К моменту вступления на престол император Александр III был покровителем Финляндского общества поощрения художеств (1846), Московского археологического общества любителей русских древностей (1865), Карамзинской библиотеки (1867), почетным попечителем Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже (1877–1881) и еще почетным любителем, членом, попечителем многих, многих обществ, университетов и академий. И надо сказать, что и став императором, он осуществлял высочайшее покровительство всех историко-культурных и художественных институтов с большим вниманием, никак не формально, уделяя особое внимание развитию национальных черт культуры и искусства.
Августейшие супруги поначалу стали коллекционировать живописные картины. Год за годом их коллекция росла и становилась прекрасной основой для создания музея Аничкова дворца. В двух залах дворца были размещены различные предметы искусства, а картин было так много, что висели они на всех стенах, стояли на мольбертах и даже на стульях.
Малоизвестный факт — цесаревич и цесаревна нередко сами проводили мелкие реставрационные работы, вновь покрывали картины лаком, подбирали подходящие рамы.
В середине XIX века художественная жизнь в Росси била ключом, выставки открывались одна за другой, началось формирование художественного рынка. Цесаревич и цесаревна были постоянными посетителями всех крупнейших столичных выставок. Они хорошо знали многих художников, критиков, скульпторов, коллекционеров, среди которых были такие известные художники, как Д. В. Григорович, А. В. Прахов, Д. А. Ровинский, П. М. Третьяков, М. М. Антокольский, Александр и Альберт Бенуа, А. П. Боголюбов, В. М. Васнецов, Н. Н. Каразин, И. Н. Крамской, Ш. Е. Месмахер, М. В. Нестеров, А. М. Опекушин, В. Д. Поленов, И. Е. Репин, В. А. Серов, В. И. Суриков, И. И. Шишкин и многие, многие другие.
Процесс демократизации общественной и культурной жизни в середине XIX века привел к появлению в различных сферах искусства, в том числе изобразительного, большого числа разночинцев — выходцев из низших слоев населения. Художник И. Е. Репин был сыном военного поселенца, И. Н. Крамской — мелкого чиновника, В. И. Суриков — сибирского казака, а И. Левитан происходил из бедной еврейской семьи, Н. Е. Сверчков родился в семье старшего конюха придворных конюшен, А. И. Куинджи был сыном бедного сапожника-грека, Ф. А. Васильев — московского почтового служащего, а скульптор Опекушин А. М. — сыном крестьянина. Однако это никак не отражалось на отношении к ним государя и на его художественных пристрастиях.
Во второй половине 70-х годов цесаревич и цесаревна стали интересоваться картинами Товарищества передвижников. Передвижники с их интересом к российской природе, истории, жанровым сценкам, обличительным или, напротив, развлекательным, ироничным, были симпатичны Александру III и понятны своей реалистической манерой.
В 1882 году император и Мария Федоровна посетили X выставку передвижников. Художники встречали их в полном составе. Для «передвижников, которым… несладко жилось, это было целое событие» — писал известный искусствовед Прахов. Многие члены Товарищества — А. М. Васнецов, В. Е. Маковский, В. И. Суриков, В. Д. Поленов, В. В. Верещагин, В. А. Серов — стали получать регулярные заказы царской семьи, и их картины также вошли в коллекцию Аничкова дворца, а позже стали достоянием Русского музея.
В 60-х годах XIX века Товарищество передвижников бросило вызов академическому искусству. Между Академией художеств и передвижниками сложились сложные взаимоотношения. Сравнивая две выставки 1891 года, император Александр III говорил: «…[передвижная] очень хороша, а академическая совсем плоха».
О своих впечатлениях от визита августейшей пары на выставку Товарищества 1883 года вспоминал И. Н. Крамской: «.В субботу прошлую приехал и государь с императрицей из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: «Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка отрывается обыкновенно?» — «На первой неделе поста, в воскресенье.» — «Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте.». Мы же все были настроены так, что ждали, как бы Государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места. И вдруг! Словом, посещение Государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал.»
Художник-пейзажист Е. Е. Волков вспоминал: «Александр III благоволил к нам, передвижникам, и раз навсегда было высказано желание, чтобы Государь всегда первым открывал нашу выставку, а мы никому бы не продавали картины».
По словам Прахова, передвижники были провозглашены императором «олицетворением современной национальной культуры».