Он убрал со стойки грязные стаканы, сменил пластинку на проигрывателе – в общем, суетился понемногу, как обычно. Я не отрываясь смотрел на «Зеркало».
Раздалось два звонка, резких и громких. Джек почемуто не объявлял выступление. Я оглянулся и увидел, что он, сжав микрофон в руке, испуганно таращился на дверь.
В зал вошли двое полицейских, Ханнеган и Фейнштейн. Наверное, Джек испугался, что залетел под облаву. Да только патрульные полицейские не таскаются по облавам. Я понял, зачем они сюда пришли, еще до того, как Ханнеган слепил Джеку улыбочку и махнул рукой, показывая, что все нормально – они просто пришли бесплатно поглазеть на девочек под предлогом наблюдения за моралью публики.
– А сейчас мы представляем «Магическое зеркало», – раздался из колонок голос Джека.
Кто-то влез на табурет рядом со мной и просунул ладонь мне под локоть. Я обернулся. Рядом сидела Хейзл.
– Тебе же надо быть не здесь, а там, наверху, – пробормотал я, как дурак.
– Ладно, успокойся. Так Эстелла сказала. Я объясню после представления.
На балконе стало постепенно светлеть, из колонок зазвучал «Грустный вальс». И снова на сцене был алтарь. Эстелла распростерлась на нем пуще прежнего. Когда стало совсем светло, я заметил у нее возле груди красное пятно и торчащую рукоять кинжала. Хейзл успела рассказать мне о каждом акте; это была так называемая «Жертва на алтаре», которую по программе полагалось показывать в час ночи.
Я опечалился, не увидев Хейзл в работе, но, надо признать, сцену проставили удачно – настоящий драматизм с тошнотворным привкусом, душераздирающее сочетание садизма и сексуальности. Красная жидкость, которую я принял за кетчуп, стекала вниз по голому боку Эстеллы, а рукоятка театрального кинжала торчала так, словно клинок действительно вонзили в тело, – публике это очень понравилось. Сцена была естественным продолжением «Жертвоприношения солнцу».
Хейзл завизжала прямо мне в ухо.
Ее первый крик оказался сольным. Но потом, через секунду или две, завопили все женщины в зале – контральто, альт, немного тенора, но в основном визгливое сопрано. Сквозь шум и крики прогремел мощный бас Ханнегана:
– Всем оставаться на местах! Эй, кто-нибудь, включите свет!
Я схватил Хейзл за плечи и встряхнул ее.
– В чем дело? Что там наверху?
Она ошеломленно тыкала рукой в направлении балкона и монотонно причитала:
– Эстелла мертва. мертва. она мертва!
Хейзл сползла с табурета и метнулась в подсобку. Я последовал за ней. Свет в зале резко вспыхнул, огни на балконе продолжали гореть. Мы проскочили первый, второй и третий пролеты лестницы, пробежали через маленькую костюмерную и ворвались на сцену. Я почти догнал Хейзл. Фейнштейн наступал мне на пятки.
Мы застыли, сгрудившись в дверях и щурясь от яркого света. Признаюсь, зрелище открылось нам безотрадное. Она действительно была мертва. Кинжал, который следовало прижать рукой к груди, предварительно смазав кетчупом для создания иллюзии. этот причудливый клинок, это гибкое стальное лезвие оказалось на три дюйма ближе к ее грудной кости, чем полагалось по сценарию. Его вонзили прямо в сердце.
На полу у алтаря на расстоянии вытянутой руки от Эстеллы, скрытые от глаз публики, стояли песочные часы для варки яиц. И когда я взглянул на них, упали последние песчинки. Хейзл потеряла сознание, я подхватил ее (сдобная девочка!) и уложил на кушетку.
– Эдди, – сказал Фейнштейн, – звони в участок. Передай Ханнегану, чтобы никого не выпускал. А я останусь здесь.
Я дозвонился до участка, но Ханнеган обошелся без наших советов. Он усадил народ по местам и настоятельно посоветовал никому не вставать. Джек по-прежнему находился за стойкой, оцепенев от изумления; яркий свет от пульта придавал ему вид мертвеца.
В пятнадцать минут первого ночи появился Спейд Джонс – лейтенант из отдела по расследованию убийств, – и началась обычная рутина. Лейтенант хорошо знал меня и даже помогал в работе над книгой, которую я писал для его шефа; наверное, поэтому он тут же вцепился в меня в поисках хоть какого-то объяснения. В полпервого он был уже почти уверен в том, что никто из посетителей не мог совершить преступления.
– Эдди, мальчик мой, я, конечно, не утверждаю, что никто из них не убивал ее, – это мог сделать любой: выбрать нужный момент, рвануть наверх, схватить нож и воткнуть его девчонке в ребра. Но мало вероятно, чтобы у кого-то из посетителей была возможность так точно выбрать время и способ убийства.
– Любой – но не обязательно из посетителей, – уточнил я.
– То есть?
– Прямо перед лестницей расположен пожарный выход.
– Ты думаешь, я этого не заметил?
Он отвернулся и приказал Ханнегану отпустить всех, кто мог предъявить документы с местным адресом. Остальных он велел отвезти в управление, чтобы ночные дежурные могли опросить их как свидетелей. «Возможно, кого-то из них придется задержать для дальнейшего расследования, но в любом случае – чтобы здесь он их больше не видел!»
На балконе деловито суетились фотографы и эксперты, снимавшие отпечатки пальцев. Появился помощник судмедэксперта, за ним хлынули репортеры. Через несколько минут после того, как заведение очистили от зевак и посторонних, по лестнице спустилась Хейзл. Никто из нас ничего не сказал, но я похлопал ее по спине. А когда чуть позже вниз снесли накрытые носилки с завернутым в одеяло телом, я обхватил ее рукой, и она уткнулась лицом в мое плечо.
Спейд допрашивал всех поодиночке. Джек ничего не сказал. «Я не такой умный, чтобы говорить без адвоката», – вот и все, что удалось из него вытянуть. Я подумал про себя, что Джек не прав: лучше было ему поговорить с лейтенантом сейчас, чем потом потеть под яркими лампами. Тем более, что мои показания снимали с хозяина клуба все подозрения, пусть даже лейтенант и узнал бы о ссоре Джека и Эстеллы перед выступлением. Спейд никогда не стал бы подтасовывать факты. Он был честным полицейским – с копами это иногда бывает. Я и сам встречал честных полицейских. Даже двух, по-моему.
Лейтенант выслушал меня, взял показания у Хейзл и снова обратился ко мне:
– Эдди, мальчик мой, помоги мне докопаться до сути. Как я понимаю, в двенадцатичасовом показе должна была выступать эта девушка Хейзл.
– Да, верно.
Он повертел в руках одну из программок Джой-клуба.
– Хейзл говорит, что без пяти двенадцать она пошла наверх – подготовиться к шоу.
– Совершенно точно.
– Да. И она была с тобой, верно? Она сказала, что поднялась в костюмерную. Потом пришла Эстелла и заявила, что хозяин велел поменять местами два представления.
– Я об этом не знал.
– Естественно. Хейзл сказала, что немного поартачилась и спустилась вниз, где и составила тебе компанию. Верно?
– Верно.
– Хм-м. Тогда твое замечание по поводу пожарного выхода может иметь смысл. Хейзл рассказала мне о дружке Эстеллы. Он дует в трубу на танцульках через дорогу. И этот парень мог прошмыгнуть сюда, чтобы приколоть подругу. Делов-то на пару минут. Ведь трубачи, сам знаешь, подудят, подудят и отдохнут – а то и губу протереть недолго.
– Но откуда он узнал, когда прийти? Выступать-то должна была Хейзл.
– М-да. Что ж, может, он был в курсе. Похоже, что Эстелла назначила свидание – вот чем объясняется изменение программы, и это же предполагает мужчину. Потому-то ее приятель и знал, когда прийти. Один из моих парней проверяет эту версию. Теперь о том, как шли выступления. Покажешь мне, что тут к чему? Ханнеган пытался, но добился лишь того, что его долбануло током.
– Могу попробовать, – сказал я, поднимаясь на ноги. – Тут нет ничего сложного. Так говоришь, Хейзл утверждает, что Джек разрешил Эстелле поменять программу? А ты спрашивал его – почему?
– Это единственный вопрос, на который он согласился ответить. Настаивает, что не знал о замене выступлений. Говорит, что ожидал увидеть в «Зеркале» малышку Хейзл.
Пульт управления только казался сложным. Я объяснил Джонсу назначение реостата и рассказал, что Джек одним поворотом ручки не только плавно уменьшал накал ламп в зале, но и усиливал освещение сцены. Позади реостата я обнаружил дополнительный обходной переключатель, который был рассчитан на нынешние условия – когда свет горел и в зале, и на сцене. Мы нашли также аварийный выключатель освещения балкона и пару кнопок для подключения микрофона и проигрывателя к колонкам музыкального автомата. Рядом находился звонок – небольшой черный ящик с двумя штырьками, от которых тянулись провода наверх, к сигнальной кнопке. Нажимая на нее, девушки сообщали о своей готовности. В центре стойки, прямо под крышкой, крепилась 150-ваттная лампа, подключенная к электрической сети отдельно от реостата. Кроме шнура этой лампы, все остальные провода исчезали в стальной изоляционной трубе под стойкой бара. И именно эта лампа слепила мне глаза во время одиннадцатичасового представления. Она казалась слишком яркой – на мой взгляд, сгодилась бы лампа и послабее. Наверное, Джеку нравился яркий свет.
Я объяснил Спейду устройство пульта и дал ему пощелкать кнопками. Потом я перевел реостат в положение «Зал» и отключил обходной переключатель. Зал продолжал сиять огнями, «Магическое зеркало» погасло.
– Итак, оставалось пять минут до полуночи. Хейзл помахала мне ручкой и пошла наверх. Я пересел на другой табурет, как раз напротив того места, где сейчас стою. В полночь появился Джек и спросил, был ли сигнал. Я сказал, что не слышал. Он немножко покрутился, убрал со стойки стаканы и так далее. Потом раздалось два звонка. Джек взял микрофон, но на несколько секунд задержал показ: он заметил Ханнегана и Фейнштейна. Ханнеган дал зеленый свет, и Джек объявил начало.
Я поднял микрофон и произнес в него:
– А сейчас мы представляем «Магическое зеркало»!
Положив микрофон на пульт, я нажал клавишу проигрывателя. Там стояла та же пластинка, и из колонок зазвучал «Грустный вальс». Хейзл сидела за несколько столиков от стойки и, положив голову на скрещенные руки, пристально смотрела на меня. Возможно, воссоздание событий действовало ей на желудок: выглядела она как больной цыпленок. Я медленно вывернул ручку реостата из положения «Зал» в положение «Сцена». В помещении потемнело, а на балконе стало светло.