Получат ли компенсацию те из пожелавших самоприватизироваться. кто весит менее 60 килограммов? Похоже, государство платить не намерено. Между тем эти лица, еще не вполне свободные, уже сейчас требуют компенсировать недостаток их живого веса хотя бы мясными консервами. Что же будет, когда они освободятся полностью?
Как быть с детьми? Считать ли их всех освобождающимися по достижении 16 лет или только тех из них, кто родился после апреля 1985 года? Или после августа 1991-го? Распространяется ли на детей статус родителей? Кем вообще рождается человек – теоретический спор в газетах, которому конца не видно, – рабом или свободным? Очень, очень много вопросов.
Наконец, такой: не таит ли в себе опасность социального взрыва совместное общежитие тех. кто хозяин сам себе, и тех. кто сам себе не хозяин? Кстати, последние в большинстве, они консервативно бойкотируют самоприватизацию. Молчаливое большинство, этот вечный недруг всякого радикализма, заметно встревожено. Говорят, те, кто не захочет самоприватизироваться, рискуют попасть на свободный рынок товаров, если их пожелают в один прекрасный день принудительно приватизировать (но, разумеется, с разрешения местных властей) некие сторонние силы. Я ничего не понимаю в этом, но общество, говорят, получит уникальный шанс утолить свой товарный голод.
Другом не назову, просто старый знакомый, мы работали с ним в одном институте – давно. Нет, не друг, но, когда открыл ему дверь и увидел его в полном здравии (в полном ли здравии? – вот в чем вопрос…), улыбающегося, довольного, и когда спросил он весело: “Узнаешь?” – я настолько за него обрадовался, настолько рад был встрече, что и сам дал волю эмоциям: обнялись мы.
Илья принес зачем-то кастрюлю. Он принес кастрюлю вареных сосисок.
– Извини, если не так. Давай перекусим.
Я тоже к столу достал кое-что. Но на жест мой вопросительный он ответил:
– Не пью.
Я не стал уговаривать. Сосиски ели. Он рассказывал о пережитом. Я слушал. Слушал и все не мог понять, кончились ли его злоключения.
– Не поверишь, я ведь начальником стал.
– Вот как?
– Да. Я заведую пищеблоком.
Оказывается, заведующий пищеблоком – это очень высокая и почетная должность. При назначении будто бы учитывался опыт работы на кафедре.
Мне не понравились его объяснения. Я спросил осторожно:
– Илюша… ты по-прежнему… там?
Он сказал:
– Я к тебе на минутку.
Я понял. И сразу же как-то скис. Радость моя была преждевременной.
– Извини, на минутку. Много дел. Я теперь, поверь, уважаем. Сильные мира сего почитают за благо получить мой совет.
Я молчал.
– Отвечай: в чем оригинальность нашего положения?
Он сам и ответил:
– Наш Сумасшедший Дом, запомни это, отличается от всех иных сумасшедших домов тем, в первую очередь, что в нем обезумело руководство. Особенно главный врач. Главный врач объявил себя Самым Главным Врачом и обещал все вылечить.
– Что – все?
Лучше бы я не спрашивал.
– Ты не знаешь? Все. Все, что его и нас окружает. Людей, зверей, птиц, рыб, насекомых…
– А, – как бы понял я, соглашаясь.
– Но не только. Кроме одушевленных он лечит и неодушевленные предметы, а также, представь себе, отношения. В первую очередь экономические, политические, эротические, плутократические, централистические, гедонистические и характеристические. Также лечит понятия и категории, законы, причины и следствия. Что до законов, то – исторические, логики и государства. Иными словами, он лечит все, что – первое: попадает ему под руку, – второе: приходит ему в голову. Можешь не сомневаться, он сумасшедший.
– Ты в этом уверен? – спросил я неуверенно.
– Абсолютно уверен. Ешь, ешь, не стесняйся. Я еще принесу.
Как-то не елось.
– И главное, – вновь заговорил Илья, – нигде никогда не было ничего подобного. Случай массового безумия в верхнем эшелоне власти! А? Каково? Поверь мне на слово, к нашему Сумасшедшему Дому приковано внимание лучших психиатров Европы, нет, всего мира! Благо сам Самый объявил двери Дома открытыми. От иностранных делегаций отбоя нет. Присылаются наблюдатели. Постоянные. Все хотят наблюдать руководство в естественных для него условиях. О, наш Сумасшедший Дом уже давно стал заповедником, уникальной лабораторией, храмом науки…
– Должен тебе сказать, – продолжал Илья, убедившись, что я не возражаю, – иностранные специалисты проявляют максимум деликатности и осторожности. Открою секрет: наблюдать Самого Главного Врача всего любопытнее, когда он выступает на конференции, – иностранные специалисты их для того и организуют, чтобы на него посмотреть. Прямо в нашем Сумасшедшем Доме. Кстати, доклады, им прочитанные, представляют для науки исключительный интерес. Но ты, кажется, мне не веришь?
– Нет, почему же, – пробормотал я поеживаясь.
– Кроме того, они приглашают его к себе, туда, за рубеж, показывают друг другу, устраивают ему там выступления. Он читает у них лекции. Они поощряют его. Награждают премиями, чтобы он ничего не заподозрил. Берут интервью, которые печатаются в медицинских журналах. Как тебе это все нравится? Ответь.
– Поразительно, – деланно удивился я услышанному. Мой голос прозвучал, должно быть, слишком печально. Илья стал меня успокаивать:
– Не волнуйся, я все контролирую. Пока я рядом, он глупостей не наделает. Все-таки я заместитель. Ты же видишь, все схвачено, я отвечаю за продовольствие. Это очень ответственный пост. К тому же я единственный нормальный человек в его окружении.
– Если так, то конечно, – кивнул я.
Илья встал.
– Извини, но мне надо спешить. Меня ждут в представительстве иностранной державы. Самый Главный поручил мне заверить его почтение и возвратиться домой к половине седьмого. Ему нельзя волноваться.
– Да, да… волноваться…
На площадке я крепко пожал руку: Илья, дескать, держись, друг. Он торопливо спустился по лестнице.
Размышляя о горестной судьбе моего бывшего сослуживца, я возвратился на кухню, к столу. Меня ждали сосиски.
Однако, сосиски… черт бы их побрал.
Да… но сосиски!
Ведь они что-то доказывают.
Марина Константиновна и Андрей Сергеевич. Последний в темных очках.
Марина Константиновна. Довольно, Андрей Сергеевич, поговорили. Мы уже с полчаса обсуждаем погоду, но вы, надеюсь, не за этим приехали? Ближе к делу, пожалуйста.
Андрей Сергеевич. «Ближе к делу… ближе к делу…» Как у вас, Марина Константиновна, все теперь по этому… по-деловому…
Марина Константиновна. И имейте в виду. Я не сделаю ничего, что бы шло вразрез с деятельностью моего мужа.
Андрей Сергеевич. О, кто бы мог на это рассчитывать!
Марина Константиновна. И без политики, понятно? Я давно ушла из политики. Меня тошнит от политики. С меня достаточно и того, что мой муж… заметный политик.
Андрей Сергеевич. Вы так скромничаете: заметный политик… – о муже…
Марина Константиновна. Не беспокойтесь, вашей деятельности я воздаю должное.
Андрей Сергеевич. Я тронут.
Марина Константиновна. А что до иронии, Андрей Сергеевич, так вы знаете, как я к ней отношусь. У меня плохо с юмором. Говорите. Я слушаю.
Андрей Сергеевич. И рад бы сказать, да что теперь скажешь? После таких условий, Марина Константиновна, мне что остается? Раскланяться и удалиться…
Марина Константиновна. А я и не задерживаю.
Андрей Сергеевич. Потому что не знаете, не можете знать, каких мне усилий стоило заставить себя принять это решение – к вам пойти!..
Марина Константиновна….В отсутствие мужа!
Андрей Сергеевич. В присутствии мужа… мое присутствие… увы!
Марина Константиновна. Еще бы! После ваших публичных заявлений…
Андрей Сергеевич. После наших публичных заявлений.
Марина Константиновна. Ваших.
Андрей Сергеевич. Наших. Его и моих.
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. И вот я прихожу к вам… в отсутствие мужа… боясь быть узнанным… в черных очках… с приподнятым воротником…
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. Почему вы так неласковы со мной?..
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. Теперь, когда наши разногласия…
Марина Константиновна. Короче. Короче.
Андрей Сергеевич. Да хоть что-нибудь вы мне дадите сказать? Вы же видите, я взволнован! Должен я или нет что-нибудь подобающее сказать… данному положению?
Марина Константиновна. Какой жалкий лепет! И как знаменит этот оратор!
Андрей Сергеевич. Политика… о которой вы мне запрещаете упоминать и о которой я слова больше не скажу… вот увидите… делается, как вы прекрасно знаете, не в белых перчатках. Мы уважаем право наших оппонентов, да и они, уверен, не отказывают нам в аналогичном праве… праве на жесткость, а то и жестокость… в определенных, зачастую нелицеприятных ситуациях… Есть правила игры, но бывают игры без правил… Но есть и такое понятие, как достоинство, наше общее достоинство, не сказать о котором…
Марина Константиновна. Нельзя ли все-таки покороче, Андрей Сергеич?
Андрей Сергеевич. Можно и покороче, Марина Константиновна. (Снимает очки, кладет на стол.) Можно и покороче… Я хочу, я хочу, Марина Константиновна, чтобы вы по старой дружбе отдали мне ту фотографию. Буду вам очень признателен. Вот и вся моя просьба.
Марина Константиновна. Фотографию? Это которую?
Андрей Сергеевич. Вы прекрасно знаете, которую. Ту самую.
Марина Константиновна. Ту самую… ту самую… Это не ту ли самую, где вы держите на вытянутой руке кошку… извините, за… за…