братья, и он рыдал как ребенок, извиняясь перед Альенде за демонстрацию подобной слабости. Нет, я не захотел говорить про «Ла Монеду».
В следующий раз я увидел Хоркеру мартовской ночью на инаугурации Эйлвина. Он присоединился ко мне в баре неподалеку от «Ла Монеды» вместе с несколькими сенаторами левого крыла, чтобы выпить за возвращение демократии. Мы пили писко сауэр, когда слабые подземные толчки заставили всех поспешить на выход.
Пока мы ждали на улице окончания толчков, я сказал Хоркере:
– Знаешь, у меня к землетрясениям странное отношение. Я вроде как им радуюсь.
Он недоуменно посмотрел на меня.
– Когда я оказался в Чили в возрасте двенадцати лет, – объяснил я, – в первые годы я замечал, что люди вдруг спешат выйти на улицу – на вечеринках, на сборищах, в кино и на концертах. Они росли с крайней чувствительностью к самым слабым толчкам, а я ничего не ощущал. А потом однажды – мне было лет восемнадцать – я почувствовал, что земля колышется, а окна чуть позвякивают – и пришел в восторг. Я стал чилийцем! Это похоже на то, как я в детстве впервые зашел в Тихий океан. Вода была ледяная: течение Гумбольдта охлаждало все своими антарктическими водами, я выдержал считаные минуты… а потом однажды взял и нырнул: свидетельство того, что я стал членом чилийского сообщества.
– Значит, – уточнил Хоркера, – никакой боязни землетрясений?
– Абсолютно никакой.
Мы вернулись в бар. Он закурил сигарету и выпустил дым в уже и так вонючий воздух.
– Полная противоположность Альенде, – отметил Хоркера. – Землетрясения были единственным, чего он боялся. При малейшем сотрясении – даже если это мимо ехал грузовик – он первым бросался бежать. Как-то раз, Ариэль, мы пошли на небольшой обед в одно посольство, и посол… красивая дама… сказала ему примерно то же, что ты мне только что рассказал, Ариэль: что она пока не испытывала знаменитых чилийских tremblors, не говоря уже о землетрясении. И Чичо, галантно ее обхаживавший, сказал, что он как президент прикажет Земле чуть сдвинуться, качнуться, чтобы дать ей этот опыт. И спустя час (уже было далеко за полночь) действительно случился толчок, и Альенде выскочил через стеклянные двери в сад – а за ним я и другие гости… и недоумевающая посол. Альенде старался не показать своего смущения из-за такой демонстрации, которую прекрасная дипломатка могла счесть отсутствием самообладания. «Придется сделать выволочку устроителям толчков. Я приказал устроить их ровно в полночь, а они опоздали. Видимо, спорили, достаточно ли здесь революционная обстановка, согласна ли та или другая партия… никто меня в этой стране не слушается. Прошу прощения». Однако полностью скрыть свой страх он не смог. Вот еще одна причина, по которой его сопротивление в «Ла Монеде» стало таким героическим. Ведь бомбардировка должна была пробудить в нем атавистический страх, что стены вокруг рухнут. Однако он не допустил, чтобы этот страх, как и любой другой страх, победил его в конце жизни.
Карлос ждал моей реакции. Возможно, он понял, что ступил на территорию, которую мы тщательно избегали, – или, может, просто смаковал это воспоминание под писко сауэр. Как бы то ни было, я не сделал следующего шага, не стал задавать вопросы о тех последних минутах, а поменял тему:
– И та дипломатка: ты не готов назвать ее имя? Между ней и президентом что-то было?
– Мои уста на замке, – ответил Эль Негро Хоркера.
И то же можно было сказать о моих – по крайней мере, в отношении сведений о мужестве Альенде в конце его жизни: мои уста были на замке в ту мартовскую ночь – и, возможно, это состояние сохранится и после моего возвращения в Чили. Изменится ли хоть что-то, когда я в следующий раз встречу Хоркеру или кого-то из других выживших в «Ла Монеде»? Как я объясню им мое упорное погружение в тему, которую демонстративно избегал все это время?
Предвидя встречу со всеми этими вопросами, ответа на которые от меня будет ждать Орта, со всеми людьми, которые должны будут передо мной раскрыться так, чтобы я при этом не выдал собственных сомнений и неуверенности, я задумался, не следует ли мне воспользоваться этим длинным списком как предлогом сказать Орте, что я предпочитаю отказаться от участия в проекте, понимая, что не справлюсь.
– Что-то не так?
Что он скажет, если я прямо сейчас откажусь от напряженной миссии, на которую он меня подряжает, какое объяснение мне ему дать? Что скажет мне жена? Уж не то ли, что я снова пытаюсь избежать подведения итогов моего прошлого?
– Потому что, если что-то не так, вам надо об этом сказать, Ариэль, ничего от меня не скрывать.
– Все так, – соврал я.
– Значит… никаких проблем?
Я не знал, что говорить – просто сидел, онемев от смятения, изображая задумчивость. И когда он настойчиво переспросил:
– Нет проблем?
– Да, – ответил я, – абсолютно никаких проблем.
Часть IIПриезды
7
Рано утром 17 августа 1990 года – ровно через тридцать дней после нашего приезда в Чили – в нашем доме в Сантьяго зазвонил телефон. Он меня не разбудил, потому что я уже давно открыл глаза, вперяясь в серый свет, сочащийся сквозь занавески маленькой спальни, и размышляя о том, что мне писать Орте о своих неумелых и безнадежно неполных расследованиях… и я сразу понял, что это звонит он. Месяц закончился, и он ни разу не побеспокоил меня с начала мая, когда мы расстались в Дареме. Чудо, что он не позвонил сразу после полуночи!
Анхелика заворочалась во сне, протянула руку, жалостно шевеля пальцами, и проворчала:
– Ответь, нафиг.
– Это Орта. Уверен, что это он.
– Ответь ему или кто там звонит. Пока он не разбудил Хоакина, ребенку надо…
– Да-да, знаю. Мне жаль, что ему так трудно… жаль…
– Прекрати извиняться и ответь на звонок!
Он прекратился, но, я уверен, должен был зазвонить снова.
– Слава богу!
Анхелика вздохнула и повернулась на бок.
– Он позвонит снова. Он одержим, определенно.
– Тем более надо ему ответить. Вы с ним созданы друг для друга.
Телефон снова зазвонил.
– Ответь ему ты, Анхелита. Скажи, что меня нет, что я в Вальпараисо расследую тамошнюю жизнь Альенде, что поехал на его могилу в Винья-дель-Мар… Отчасти это так. Он же не может знать, что я вернулся вчера поздно ночью.
– А ты ему этого сказать не можешь?
– Не успею я поздороваться, как он спросит относительно тех трех приоритетных задач, которые он наметил на первый месяц.
– Но ты же можешь объяснить, почему не отыскал доктора Кихона.
– Причина довольно неубедительная. И я мало что выяснил про тех офицеров, которые хвастали, будто убили Альенде, и ничего не узнал про исчезнувшие материалы экспертизы. Если бы у меня было еще несколько дней…
Телефон замолчал.
– И если бы добавить еще несколько дней, то что бы ты сделал по-другому?
– Мне нужно время, чтобы это понять. Пожалуйста, ответь на его звонок. Вот он снова: он никогда не сдается.
Как это ни странно, она согласилась, любезно ответила Орте (ну, кому же еще!) и начала мило врать о том, какой я был деятельный, успокоила его так убедительно, что я чуть было сам ей не поверил – почти уверился в том, что с самого приезда не прекращал расследовать смерть Альенде.
Однако под конец разговор принял тревожный оборот.
– Где? – спросила Анхелика, у которой глаза округлились. И, выслушав ответ: – О! Да. Я передам Ариэлю, когда он утром вернется из Вальпараисо и Виньи, он должен быть здесь чуть позже. Он поехал на могилу Альенде, имеет массу важной информации. Да, придет… да, конечно. В два часа, да, я ему скажу. Рональд Карсон, да.
Она закончила звонок.
– Он здесь.
– Здесь?
– В Чили. Орта здесь. Остановился в отеле «Каррера».
– В «Каррере»?
– Да, сказал, что смотрит прямо на «Ла Монеду», она под ним. Полна тайн, которые Ариэль раскроет. Восьмой этаж, как он сказал. Люкс номер 801. Зарегистрировался под именем Рональда Карсона. Ждет тебя в два.
– Что он здесь делает?
– Что я сделала бы на его месте. Лично проверяет, не зря ли тратит деньги. Подозревай всех, пока они не докажут обратное, – такой у него, наверное, девиз. Как и у меня. Может, эти его инстинкты хищника подсказали ему, что не все идет так гладко и быстро, как следовало бы.
– Но что, черт побери, мне ему говорить? При личной встрече, Господи Всемогущий: обдурить человека при личной встрече гораздо труднее, особенно мне: меня видят насквозь, словно я стеклянный, а уж Орта тем более, с его шестым, седьмым и восьмым чувством. При письменном отчете все иначе: можно прятаться за словами, играть ими. Эй, может, ты пойдешь с ним встретиться? Что я…
Она оборвала меня, почти раздраженно:
– Можешь попробовать сказать ему правду. – И добавила: – Будь осторожнее, а то станешь таким же, как все жители этой страны, которые постоянно врут.
– Господи, меня бесит, когда ты вот так преувеличиваешь. Не все и не всегда.
– Почти всегда, почти все. А те, кто сейчас у власти, не говоря уже о тех, кто только что лишился власти, постоянно! Просто скажи ему правду, Ариэль. Разве это не будет приятным разнообразием?
Вот только правда была слишком запутанной и мутной. Я даже Анхелике целиком не смог ее передать, не говоря уже о таком, как Орта.
Подумать только: до нашего отъезда в Чили все шло так гладко, что дальнейший путь казался простым и ясным. В конце июня мне позвонила Изабель Альенде. Днем раньше, 26 июня, когда ее отцу исполнилось бы восемьдесят два года, она со своей матерью, Тенчей, объявила, что у Сальвадора Альенде будут похороны, которых его лишила диктатура. Это второе погребение должно было состояться 4 сентября, в двадцатую годовщину победы Альенде на выборах, после чего намечены мероприятия, организованные фондом, созданным семьей Альенде. Изабель спросила, готов ли я войти в совет фонда и в этом качестве внести значительный вклад в их усилия.
Я ответил, что они могут на меня рассчитывать, я свяжусь с ними, как только мы устроимся в Сантьяго. Повесив трубку, я ликовал: для меня было честью присоединиться к чествованию моего героя, и к тому же вызов Изабель также обещал успех моему расследованию: в ходе подготовки к похоронам и после них наверняка должны были представиться шансы бесцеремонно расспросить близких, друзей и последователей Чичо об обстоятельствах его смерти.