– Зачем Верлибру одному столько картошки? – спросил я.
– У него две семьи, – сказала Элоиза. – Ты думаешь, с пяти соток будет много картошки? Пять мешков. Мелкой, курживой, с проволочником и фитофторой.
– И зачем же она такая? – риторически спросил я.
Под обжигающим солнцем июня граждане стали дружно вскапывать сухую раскаленную землю, тюкать тяпками по толстым жилистым сорнякам. В глазах их было то темно, то ярко. Люди ворошили землю, словно готовили ее для себя.
У Элоизы был участок, вообще не годный для картошки. Глина глиной. Я яростно углубился в глину. Словно из этой глины хотел создать человека в себе. Элоиза перевязала лицо, как казачка, белым платком и размеренными сильными движениями полола траву и окапывала картошку. Себя я почувствовал колоссом на глиняных ногах. Я отшвырнул сигарету и подошел к Элоизе.
– Тут же одна глина, – сказал я ей.
– А в жизни нашей разве что-то другое? – спросила она.
В город мы вернулись в пятом часу, на градуснике было тридцать четыре градуса. Всё тело мое покалывало от укусов солнца и слепней. И ноги подкашивались, как у того самого колосса. Мы вышли неподалеку от дома Элоизы. В глазах моих было темно. В глотке пересохло.
– Купим водки, – предложила Элоиза.
На площадке возле квартиры курил незнакомый мужчина. Второй сидел на подоконнике. Явно они поджидали нас. У меня дрогнуло сердце.
– Шувалова? – мужчина показал красное удостоверение. – Разрешите?
– Мы с картошки. Подождите минутку, ополоснемся, – устало сказала Элоиза.
Мужчины, поглядев на часы, прошли в комнату и уселись на диван. К ним подошел кот, и они стали по очереди гладить его, разглядывая обстановку. Перебросились парой слов.
– Кто такие? – спросил я в ванной Элоизу.
– Следователи. Скорее всего, нашли украденное из музея в День открытых дверей. Каждый год так. Я с картошки, а они уже тут как тут.
– Может, с картошкой завязать?
Вопрос мой рассмешил Элоизу, и она истерически рассмеялась, но тут же и замолкла, вытолкнув меня из ванной. Через пять минут я сменил ее, а когда вышел, она сидела напротив следователя и смеялась вместе с ним. Второй гость с серьезным видом гладил кота.
– Вот пришли, интересуются, знаю ли я что-нибудь о фотографе? Говорят, с четверга нет его нигде – ни дома, ни в студии. Он в пятницу был в музее?
– Не был.
Следователь с помощником распрощались, отказавшись от чая.
Мы с Элоизой распили водку. Я сразу же отключился и очнулся под утро от того, что меня тряс Верлибр и кричал:
– Где Перхота? Куда вы дели Перхоту?
Элоиза сидела на кровати, скрестив под собой ноги. Голая грудь ее просилась в работу фотомастера класса Перхоты.
– Прикрылась бы хоть, – бросил ей Верлибр.
– А зачем? – парировала она. – Перхота хочет снять меня с голой грудью. Где он? Пантелеев!
В дверь без стука вошел Пантелеев. На нем были только трусы в цветочек. Начальник охраны зевал и чесался.
– Пантелеев, как тебе моя грудь?
– Круто! – рявкнул Пантелеев. – Не откажусь!
– Потому и не предлагаю. А вот он, – Элоиза ткнула пальцем в Верлибра, – хочет ее прикрыть. Перхота где?
– Из эбсэнд! Настоятельно рекомендуется обождать! До девяти ноль-ноль!
– Грудь не ждет, грудь со временем превращается в груди. Найти Перхоту!
– Слшс! – Пантелеев, раздирая рот в зевке, ушел.
– Пантелеев! – вернула его Элоиза.
– Чего изволите? – спросил тот из коридора.
– Для иллюстрации доставить сюда Шенкель.
Начальник охраны зашел в комнату, взял листок бумаги, записал на нем «1. Перхота 2. Шенкель», протянул его Элоизе: «Распишитесь!» Элоиза расписалась, и он ушел. Вернулся: «Дату еще! И расшифровку подписи».
Первой он привел Шенкель. Та была в просторной ночной рубашке. Элоиза стащила с нее через голову рубашку и усадила рядом с собой.
– Ну как, права я?
– Так точно, груди! – рявкнул Пантелеев.
– Дать ей шенкеля! Перхоту ко мне!
Быстро с Перхотой не получилось. Рассвело, а Пантелеева всё не было. Верлибр стал дремать. Элоиза стояла у трюмо и рассматривала свою грудь. Мне она нравилась со всех сторон.
– Что-то нет Пантелеева, – сказал я.
– А его и не будет, – бросила Элоиза.
– Как не будет? – встрепенулся Верлибр.
– Так. Не будет, и всё. Перхоты нет – значит, не будет и Пантелеева.
– Где он?
– Почем я знаю? Где-нибудь. В мастерской или на пленэре. Он свободный художник. Для него любая баба – мастерская и пленэр.
В семь утра Элоиза стала делать утреннюю гимнастику. Верлибр с интересом следил за ее грудью. Когда Элоиза стала отжиматься, Верлибр вскочил петушком и тоже попробовал отжаться, но на втором отжиме стукнулся носом об пол. Из носа у него потекла кровь.
– Нет в жизни счастья. Прав был кореш Вася. Как жаль, что сгнил, бедняга, в лагерях, – гнусаво пропел Верлибр.
И тут я проснулся.
В двенадцать ноль-ноль были: Верлибр, Салтычиха, Салтыков, Вова Сергеич, Скоробогатов, Пантелеев, Элоиза; из приглашенных: я, Шувалов, Шенкель. Федул где-то загулял. Вел заседание следователь Куксо, секретарем был его помощник Усть-Кут.
Я опоздал на несколько минут. Куксо продемонстрировал мне красное удостоверение.
– Сядьте! Вы нам тоже понадобитесь. Кстати, не помешало бы взглянуть на ваш паспорт.
Я вспомнил, что у меня его забрал Вова Сергеич, обещал вернуть еще в прошлый понедельник и не вернул.
– Первый раз слышу о каком-то паспорте, – пожал плечами Вовчик.
– Ограничимся этим, – сказал Куксо. – В повестке вопрос один: о Перхоте. Для ясности: нам стало доподлинно известно, господа, что Перхота… убит.
Следователь цепко впился сразу во всех взглядом, вдруг кто вздрогнет или крикнет: я, я убил! Зря старался, мент! Эта новость протухла еще вчера.
– Труп пока не обнаружен. В четверг, после утреннего общения со всеми вами Перхота как в воду канул. Вышел из музея и никуда не пришел, ни домой, ни в студию, ни к одной из своих тринадцати любовниц.
– На чем основано ваше убеждение, что Перхота убит? – спросил Верлибр.
Для директора главное уметь сформулировать вопрос и внятно произнести его.
– На тринадцати любовницах? – предположил Скоробогатов.
– Ни на чем, – ответил Куксо. – Найден кусок его разодранной рубашки в крови.
– Где? – Верлибр нахмурил брови.
– Тайна следствия. Неподалеку.
– Почему именно его? Рубашка может быть чья угодно.
– Может, но она его. У нас криминалисты деньги за так не получают.
– Как и наши специалисты, могу заверить вас.
– Сочтемся амбициями потом. – Следователю, похоже, надоели пустые препирательства. – Пусть каждый вспомнит, о чем и когда он в последний раз разговаривал с Перхотой. Во всех подробностях, пожалуйста. Во избежание повторения, матери учения.
Разумеется, все припомнили мельчайшие подробности, опровергнуть или подтвердить которые мог только Перхота.
Если сложить всё, что все припомнили, получалась полная неразбериха, как в атомной физике. Перхота одновременно находился на разных этажах музея, но только с половины девятого до девяти, а после этого провалился как сквозь землю.
– Может, действительно, того… провалился? – задумался следователь. – Так, прервемся. Где у вас колодцы, ливневка?
Следователь, Верлибр и я спустились вниз. В колодцах и прочих сливных местах музея Перхоты не оказалось.
– Да и чего ему там делать? – спросил Верлибр.
– А тут что у вас? – ткнул Куксо на вход в подвал.
– Там хранилища, лаборатория, таксидермия, экспедиционный инструмент, – важно ответил Верлибр.
Куксо на мгновение задумался. «Отпуск похерен, хоть выходные погулять», – подумал он.
– Потом. Что-то душно. Продолжим в понедельник.
В понедельник нашли Перхоту.
Вова Сергеич пришел на работу как обычно, к половине девятого, не спеша спустился в подвал, открыл настежь входные двери, подпер их деревянными брусками, проверил печати на дверях складов и экспедиционной, осмотрел разные закоулки, а потом только зашел к себе. И тут же вылетел наружу, вытолкнутый запахом разложения.
Вызвали следователя, выдернули с утреннего заседания комитета Верлибра.
На полу лежал растерзанный труп мужчины. В нем нельзя было признать Перхоту, но все признали именно его. Даже следователь, никогда в жизни не видевший его.
Включили вентиляцию на полную мощь.
После этого за дело взялись криминалисты, которые установили, что Перхота скончался от потери крови в результате тяжких телесных повреждений. Множественные рваные раны предположительно были нанесены хищным зверем. В кулаке Перхоты был зажат клок рыжей шерсти, принадлежащий, скорее всего, рыси. Прилипшие к убитому отдельные волоски тоже принадлежали рыси. Вова Сергеич квалифицированно подтвердил это еще до результатов экспертизы. В помещении были обнаружены многочисленные следы зверя, но в коридоре не было и малейших свидетельств его присутствия.
– Это что такое? – следователь ткнул пальцем в ствол дерева, прислоненный к стене.
– Карагач.
– Я вижу, что карагач. Что он изодран так, вроде как когтями? Вон кора валяется, щепки… Драл кто?
– Да кто ж его знает, кто?
Куксо задумчиво смотрел на чучело рыси. Он не знал, что сказать. Можно, конечно, было говорить, что угодно, но получалась сплошная белиберда. Вдруг он обратил внимание на темные пятна на морде рыси. Установили: это была кровь Перхоты. Была кровь и на когтях чучела.
– Как вы объясните это? – устало спросил следователь у таксидермиста. Он понял, что дело швах. Тут не несчастный случай, а умышленное, с особой жестокостью… Быстро не свернешь. Отпуска летом опять не видать. Кровь нанесли на пасть и на когти специально, чтобы завести следствие в тупик. Ладно!
– Никак, – пожал Вова Сергеич плечами. – Чучело не кусается.