Вс, 16:03. Сегодня солнца нет, +13 °C, а я наметил культпоход на Биеннале. Не самая лучшая погода для похождений из павильона в павильон, но попробую.
Вс, 16:04. Всю ночь снились сочные и яркие сны, в духе венецианской живописи, нарисованной точно вчера.
Пн, 02:51. После Биеннале срубило на пару часов бездонного сна. Вернулся без задних ног и мышц спины – здесь почему-то больше всего именно они задействованы.
Пн, 02:53. После Биеннале пробовал ужинать, но совершенно не чувствовал соли. Ни в одном блюде.
Пн, 02:54. Силы кончились уже в Джардини, где прописаны основные 29 павильонов. Зато начался дождь, и смеркалось раньше обычного. Сегодня уже не так тепло.
Пн, 02:55. Тем не менее доковылял до Арсенала, а там площадей и искусства раза в два больше, чем в Джардини. Все посмотреть не успел. Да, вероятно, и не надо.
Пн, 02:58. Билет на Биеннале – €25, на два дня – €30. По международному журналистскому прошел за €12. При мне, тут же в кассе, сделали персональный пластиковый бедж.
Пн, 02:59. Если Венеция и сама вне времени и пространства, то территория Биеннале вненаходима в квадрате. В кубе. Хотя искусство тут не очень интересное.
Пн, 03:02. Привыкаю все делать по колокольному перезвону. Очень, кстати, удобно. Телевизор не смотрел уже 12 дней. Новостной Интернет, кстати, тоже.
Пн, 03:03. Вряд ли я в Италии. Я в очень странном месте, которое обступает «большой водой» и не дает ни выдоху, ни продыху, нежно перемалывая чувства.
Пн, 06:27. Вот интересный вопрос: почему не тянет пересматривать то, где ты уже был?
Пн, 07:20. Почти вся Венеция – про расстояния и расставания: церкви похожи на вокзалы, а по Сан-Марко точно проходят незримые железнодорожные пути.
Пн, 07:21. Да и все эти разводы вечной сырости на фасадных физиономиях имеют отчетливо железнодорожный привкус. Как есть «зона отчуждения».
Венецианская биеннале. Национальные павильоны в садах Джардини (Giardini della Biennale) и «Энциклопедический дворец» в Арсенале (Arsenale)
1
Про Биеннале писать почему-то трудно; вероятно, из-за того, что она почти бессмысленна.
Смотр мирового искусства вне критериев и внятной программы – это, разумеется, интересно, но слишком уж трудозатратно. В «исторической части» города восприятие настроено на отрефлексированный, веками отобранный результат, про который очень хорошо понимаешь: он особенный, устоявшийся, оставшийся. На Биеннале слишком много мусора и суеты; сама система национальных павильонов, более близкая к спорту, вынуждает бегать высуня язык в гонке за новыми поворотами, что деморализует, заставляя сосредоточиваться не на объектах, но на самом процессе: «Так, в Австрии я уже был, а в Уругвае? А куда подевалась Австралия?»
2
Если бы я был журналистом и писал репортаж, вектор стал бы более конкретным. Можно, например, писать о геополитике.
Павильоны Германии и Франции, стоящие друг напротив друга, в этом году поменялись помещениями. Причем французы пригласили к себе, то есть, получается, в немецкий павильон, албанца с тонким видео про фортепианный концерт Равеля, а немцы выставили инсталляцию китайца Ай Вэйвэя с табуретками – демонстративно не новую, виденную уже в киевском PinchukArtCentre, где ее нельзя было фотографировать.
К американцам всегда самая большая очередь, пускают порционно, нехотя, точно ты за визой обращаешься и на тебя еще посмотрят, пускать или не пускать. А англичане сразу на входе выдают листы, на которые ты сам ставишь выбранный штамп, точно разрешают тебе на свою территорию въехать.
3
Или нужно обращать внимание не на политику, но на тренды и эстетические тенденции, радоваться, что живописи опять стало много, а видео – в разы меньше, чем в прошлые годы.
Что в моде странные маргиналы с почеркушками, в которых труда и времени больше, чем эстетического содержания.
Ну или что самые интересные экспозиции представлены в павильонах «временного содержания»: есть какая-то плавающая, но тем не менее закономерность в том, что, чем больше места занимает павильон и чем он красивее (наш строил Щусев), тем он более пуст и неочевиден.
Первачи и дебютанты стараются (в этом году впервые свою экспозицию показал Ватикан – в трех его залах интерактивное видео и фотографии Йозефа Куделки), тогда как завсегдатаи играют не с формами, но в основном с концептами.
С метарефлексией третьего уровня.
4
Впечатления сыплются градом, непережеванные падают в и без того забитый колодец восприятия; выходишь из павильона, тут же забыв, что же все-таки там было, поэтому важно все задокументировать. Сфотографировать, списать данные с этикеток. Таким образом, искусство еще более задвигается на задний план, выставляя вперед «проблемы и вопросы восприятия».
И пожалуй, главное: вдумчивое, внимательное рассмотрение всех подробностей и частностей национальных выставок в том виде, в каком они были задуманы, а не в том ураганном темпе, в каком смотрятся – да еще с попытками восстановления местного контекста, на который намекают многочисленные художники, получившие наконец интернациональную трибуну, – растягивает осмотр, делая его бесконечным.
Теряешься. Теряешь.
5
Биеннале самодостаточна и закрыта; думает она и говорит только о себе, о самом факте присутствия на этом могучем смотре-конкурсе, поэтому единственное, о чем здесь можно писать, так это о самом процессе потребления.
Лувр тоже большой, громадный, и от него тоже устаешь. В любом гранд-музее, однако, есть своя логика, ферментом помогающая переваривать увиденное.
На Биеннале важен момент необычности: все время ждешь, что посольство искусства очередной страны поразит тебя до невозможности. Таким образом, то, что уже просмотрено, перестает иметь хоть какую-то эмоциональную стоимость.
Тем более что ни одна страна не показала чего-то совершенно улетного – такого, чтобы можно было честно сказать: «О да, вот этот павильон – самый лучший!»
Все оно какое-то крайне честное, но, как елочные игрушки из анекдота про новых русских, почти не радует.
Апеллируя не к чувству, но к разуму.
6
И по мне, пожалуй, это самая важная тенденция нынешней Биеннале, хотя, возможно, дело не в общем кризисе современного искусства, но в моем собственном выгоревшем изнутри эмоциональном состоянии, а кризиса-то никакого и нет – все кружит, бурлит, пузырится и пенится, как тогда.
Как тогда…
То есть если ты уже попал в Венецию, то без Биеннале как бы не обойтись: не поставив галочку, станешь мучиться тем, что не увидел самого главного…
На самом деле этому ощущению обездоленности все равно за что цепляться – за очередную случившуюся на твоем пути закрытую церковь или иное какое проявление несамодостаточности.
Тщательнее надо с самим собой работать, Дима, тщательнее…
7
Все-таки для очистки совести и репортажности ради следует упомянуть некоторое из того, что понравилось.
Колокольный перезвон в павильоне Польши: звуковая инсталляция за закрытыми дверями – люди стоят у павильона и слушают оглушающие бум-бумы. Что внутри, не знаю, заходить не стал, побоялся за голову, но прикольно же.
В здании Израиля тебя встречает видео с диджеем, микширующим музычку – тыкс-тыкс-тыкс. Венесуэла расписала свои стены граффити и громко включила народную музыку. В одном из зальчиков процесс рисования граффити со словом «шок» засняли и превратили в мультик.
8
Дальше идешь по Виа Гарибальди на закат – в сторону Арсенала, где биеннального искусства ничуть не меньше, чем в Джардини. А может быть, даже и больше.
Самым затейливым тут вышел индонезийский зал, но его инсталляции описать невозможно: скульптурная, многофигурная и многосоставная инсталляция из традиционного искусства, мультипликационных образов и полнейшей инопланетности.
Египтяне выставили скульптуры, похожие на золоченые мумии, и отдельно от них стоящие саркофаги с окошками, в которых видны работающие компьютеры. И все это, разумеется, гораздо больше обычных человеческих размеров.
В румынском павильоне экспозицию заменил бесконечно длящийся перформанс трех танцоров, многозначительно импровизирующих, сидя на полу. На этом фоне экспозиции Украины и Азербайджана, кстати, выглядят весьма содержательно.
9
Честнее всех в Джардини поступили кураторы из Южной Кореи. К ним в павильон, переливающийся изнутри бензиновыми разводами всех оттенков, стоит терпеливая очередь.
Вас сначала разбивают на группы, затем выдают персональные номерки, заставляя подписать бумагу о том, что вы не подвержены клаустрофобии или приступам паники.
Затем наконец запускают, потребовав снять обувь.
Внутри зеркальный павильон с зеркалами и разноцветными отражающими поверхностями оказывается пуст. Все ждут своего сеанса, чтобы можно было зайти в таинственную комнату в самом углу выставочного центра. Но туда пускают тоже не сразу.
Вы маетесь и ждете, когда подойдет очередь; служитель переворачивает цифры на табло, отправляя за закрытую дверь по нескольку человек с талончиками, соответствующими номерам.
Всего-то на минуту. Но отчего-то томительно растягивающуюся. Снова ждете. Звучит тревожная суггестивная музыка.
Ожидание нагнетается. Без очереди пытается прорваться дама в инвалидном кресле, и ей в качестве исключения разрешают не разуваться.
Кто-то пришел с детьми (даже грудничками), все терпеливо ожидают, когда их вызовут, сидя на прозрачных зеркальных полах.
Инвалидная коляска выезжает с потрясенной дамой, которая настойчиво благодарит служителей за «предоставленную возможность».
Потом наконец ты подходишь к заветной двери, и тебя снова инструктируют, что можно делать, а чего нельзя.
Ну и запускают в кромешную темноту.
В тишину, когда слышно лишь шебуршание соседей и ничего более.
Так ты стоишь внутри абсолютного нуля, где ничего не происходит, затем дверь открывается и тебя выпускают. На свет.
Можно надевать ботинки, не глядя на тех, кто был с тобой рядом.
И на тех, кто терпеливо ждет своей очереди.
С одной стороны, это очень смешная пародия на всеобщую погоню за удовольствиями и экзотикой, но с другой – это же минута полного покоя, хотя бы ненадолго дающего возможность прийти в себя. Передохнуть.
10
Корейский павильон стоит на задах русского, рядом с японским, превозмогающим трагедию Фукусимы, и английским, в котором топят яхту Абрамовича, поят чаем и поджигают «субарбию».
Больше всех повезло Испании, Бельгии и Нидерландам: их выставки находятся у самого входа в Джардини, оттого-то они и запоминаются больше прочих. Точно они как бы вынесены в эпиграф и задают общее настроение всей Биеннале.
Испанский павильон забит грудой битого щебня. Большая, до потолка, куча строительного мусора, вокруг которой расположились кучки поменьше: стекла, дерева, песка, чего-то неопределенного – точнее уже не вспомнить.
В бельгийском – полумгла и от стены до стены лежит старое поваленное дерево со всеми своим корнями, ветками, странностями ствола с дуплами, преобразованное художницей в тело сказочного существа, похожего на дракона.
Из аннотации узнаешь, что на самом деле это не природный объект, но скульптура из воска.
11
А дальше ты входишь в павильон основной экспозиции, в которой понамешано всего и с избытком и которая перешибает вкус напрочь.
Из него примерно минут через сорок выходишь полностью пережеванным и утомленным, хотя это ведь только самое начало!
Скандинавы, как всегда, озабочены проблемами экологии. В латиноамериканском помещении на полу стоит инсталляция из приправ, из-за чего нос начинает щипать от куркумы и разных видов перца.
В зале Чили стоит большой бассейн с зеленой водой, из которой внезапно начинает подниматься дотошно исполненный макет садов Джардини со всеми национальными павильонами. Немного постояв над водой, все это богачество с деревьями и архитектурными излишествами вновь уходит под воду.
12
Впрочем, Чили, латиноамериканцы, Индонезия, Босния, Турция, Аргентина и много еще кого находятся уже в Арсенале.
Как и Литва, на территории которой раскачивается в разные стороны подвешенное к потолку длинное дерево.
На улице идет дождь, а у нас идет концерт.
13
Главный кураторский проект Арсенала и всей остальной Биеннале – «Энциклопедический дворец», собранный Массимилиано Джони с особым тщанием: проходных объектов здесь минимум, все со смыслом и значением, нарастающим от зала к залу.
Скульптуры становятся все предметнее, инсталляции – все заковыристее и остроумнее.
Другое дело, что залов этих – десятки. Мозг перестает воспринимать художественную и метафорически насыщенную информацию еще в садах, сюда доползаешь обескровленным и обезвоженным. Так что местный куст выставок (а есть ведь еще Грузия и Китай, все тот же Ватикан и рядышком с ним Аргентина, собственно итальянский павильон и пара-другая коммерческих выставок, связанных со стеклом и чем-то, чем-то еще) придавливает восприятие мраморной плитой.
В такие моменты воспринимаешь – и тем более запоминаешь – уже просто самое яркое, брутальное, китчевое.
Или огромное.
14
Но здесь совсем другая публика. И несмотря на то, что Арсенал стоит на берегу с классическими венецианскими видами, а сады Джардини разделяются каналами на две неравные части, ощущение Венеции странным образом пропадает.
Во-первых, люди другие, каждый сам по себе – отдельный, отборный экспонат. Много молодежи с живыми глазами, это вам не тупые туристические потоки муравьев, разглядывающих витрины.
Во-вторых, обилие разноплеменного искусства выводит тебя за скобки не столько времени, сколько пространства.
Особенно после того, как стемнеет.
15
Другие берега – огни в жилых домах напротив, многочисленные кампанилы, гоняющие голубей, пронзительно розовый закат над Салюте – превращаются в картонную декорацию, вырезанную из фольги.
Ведь если любая козявка, раздутая до размеров монументального зала, в котором раньше собирали суда, претендует на живописность, автоматически включая поиски смыслов, то самоигральные венецианские окрестности даже и не требуют никакого такого усилия.
16
Ад беззастенчивого, безостановочного потребления; жажда интерактива, который, кстати, судя по всему, пошел на убыль, и безоговорочных развлечений. Видимо, в таком же хроническом ступоре наши предки ходили по ярмаркам смотреть на бородатую женщину и человека-слона.
Механизм, кажется, тот же самый, ну или сильно на него похожий: глазеть раскрыв рот на нечто, обслуживающее самые разные твои потребности и интересы. Другое дело, что должны же быть «умные вещи» и «неразменные рубли», которые выхолащивать, полностью выхолостить невозможно.
Интеллектуальные потребности тоньше и горше ярмарочного балагана, пусть и затеянного с самыми добрыми намерениями.
Впрочем, о чем это я?
Механизм запущен и бесперебойно работает, а что там в сухом остатке, уже не важно. Московская биеннале особого смысла тоже не имеет, но неужели же лучше, если ее не будет?
Разумеется, нет.
17
Сейчас много пишут о кризисе кинофестивалей, так вот Биеннале – несмотря на то, что, в отличие от кинофестов, выставляет единичные вещи, – погрязла в еще большей проблематичности: информации становится все больше, и все больше художников, стран, течений, явлений, стремлений – нужны, вероятно, новые, какие-то иные подходы.
Может быть, менее насыщенные, менее абстрактно сформулированные? А то устроители смотров-конкурсов подобного рода любят завернуть нечто возвышенно-пафосное ни о чем…
Иначе в садах Джардини и в Арсенале мы получаем «дубль Венецию», «Venice-штрих» – переполненный «сокровищами» и «тварями» ковчег, на котором есть место всем, кроме тебя.