Вт, 15:39. Посреди Сан-Марко, на ноябрьском солнышке, прямо на каменных плитах, постелив покрывало, сидел огромный метис в декольтированном платье.
Вт, 15:40. Грудь его была обнажена; рядом стояла миниатюрная сумочка и отставленные в сторону туфли на каблуке. Негр делал вид, что загорает, как на пляже.
Вт, 15:41. В этом было что-то очень точное: бальное платье на мускулистом мужике смотрелось так же странно, как обнаженные плечи на ноябрьском ветру.
Вт, 15:43. Как и то, что трансвестит кривлялся, никого не замечая, точно на площади больше никого не было. Хотя вокруг тусили голуби и китайцы.
Вт, 17:12. А Биеннале-то закрылась, пока я ездил. Еще позавчера.
Вт, 17:13. Хотя сегодня так солнечно, что ни о какой зиме не может быть и речи. Особенно если выйти на набережную, где припекает и кажется, что…
Вт, 19:15. Сегодня наконец иду в Ла Фениче на пятиактную полузабытую оперу «Африканка» Джакомо Мейербера с либретто Эжена Скриба.
Вт, 19:16. Место действия «Африканки» в 1500 году: «Лиссабон, Индия и океан между ними…» Кажется, спектакль идет четыре часа. Но надеюсь вытерпеть.
Ср, 02:01. В зале Ла Фениче на пять ярусов пыль стоит столбом. Зал как в тумане. Золотой декор матов. Ложи не блещут. Много пустых мест. Дают увертюру.
Ср, 02:02. Спектакль начинается с видеотрансляции на всю сцену. Вместо кораблей Васко да Гама самолеты, спутниковые тарелки и даже космический корабль.
Ср, 02:02. Звонков не давали, поют по-французски, титры итальянские и французские, но и без того слышно каждое слово. Акустика превосходнейшая.
Ср, 02:02. Постановка традиционная, костюмная, в черном кабинете, куда спускаются четыре люстры, на которых специальный человек зажигает десятки свеч.
Ср, 02:03. Будь я режиссером, сделал бы свечи ароматическими.
Ср, 02:03. В носу пощипывает. Оркестр правильно рыхловат, важен, нежен. Музыка богатая на украшения, с массой сольных выступлений. Очень кинематографичная.
Ср, 02:04. Жаль, что у нас эту оперу никогда не поставят. Странный, приятный микс из всего-всего-всего – от Верди и Бизе до Нино Рота и мюзиклов. Ранний романтизм коммерческого толка.
Ср, 03:49. Сегодня, как никогда, часто слышал русскую речь. Одна дама громко сказала в телефон: «Ненавижу!»
«Африканка» Джакомо Мейербера в Ла Фениче (Teatro La Fenice)
На самом деле африканка была лишь в первом варианте либретто, написанного Эженом Скрибом. После многолетних переделок появилась индийская (?) принцесса, выкупленная Васко да Гама из рабства; при португальском дворе ее всячески гнобили, но, когда мореплаватели попали в шторм и корабли потонули, нищая красавица стала правительницей.
Либретто, конечно, кудреватое, в духе «все умерли» (Тургенев писал, что «г-н Скриб смотрит на историю в уменьшительное стекло»), событий в опере масса, тянущая на мыльную оперу, из-за чего пять действий наполнены самой разной музыкой с множеством апофеозов, неожиданных поворотов и ложных финалов.
Музыка следует логике пьесы. Она живая, внутренне подвижная, постоянно меняющая темпы, весьма чувствительная, разнообразно мелодичная – точно композитор старался всем понравиться и всем угодить.
Не очень, конечно, глубокая, но при этом мастерски оркестрованная и эклектичная, внезапно вскипающая мелодиями прошлых и нынешних времен и стилей: именно Мейербер считается отцом «большой французской оперы», хотя «Африканка» уже в момент сочинения оказывалась изначально устаревшей, избыточно велеречивой, грузной.
Тургенев весьма точно характеризует его стиль: «Мейербер превосходен в изображении борьбы страстей и слабеет только там, где само действие останавливается, где борьба разрешилась. Отчего, например, его каватины большею частью неудачны… […] Вообще Мейербер не слишком счастлив в своих быстрых движениях – этом пробном камне всех композиторов».
Идеальное сочинение времен раннего романтизма с типическим побегом героя «в экзотические обстоятельства», она, тем не менее, лишена традиционной для музыки середины XIX века матовой неконкретности: меланхолического сфумато и выпрямленной драматической логики.
Такое ощущение, что за один вечер ты получаешь сразу несколько (по числу актов) опер – столько в нее всего понапихано: праздный парижанин, пришедший на спектакль в театр на бульварах, не имел права заскучать ни на минуту.
Для меня именно этот стилистический перенос и оказался особенно лакомым – вмиг улететь из ноябрьской Венеции с ее отчаянным, но румяным декадансом в условный парижский центр с его блеском и блестками. Таков уж зал Ла Фениче – пафосно покрытый позолоченной лепниной и пыльным бархатом; несмотря на то что после пожара его полностью обновили, обстановка здесь та еще – ветхозаветная (тем более при исполнении окончательно забытой оперы).
В воздухе висит пыльная взвесь, из-за чего софиты материализуют воздушные потоки едва ли не до материальной упругости; нос постоянно щекочут дополнительные ощущения; все это: традиционная, костюмная, добротная постановка, а также легкая (но не легкомысленная) музыка, прекрасный непричесанный оркестр и удивительно слаженный хор – сливается в ощущение подлинности и правды.
У них там, на сцене, все по-настоящему. Поют сильно, славно, играют точно, без пережимов, вязнут в пучине мелодраматических страстей, что, кажется, тоже вполне соответствует последним парижским модам позапрошлого века.
На такие спектакли раз за разом бегал Стендаль – в Париже ли, в Милане, – чтобы послушать бисовую партию Васко да Гама в третьем акте и пообщаться за кулисами с актрисами.
Мейербер умер на следующий день после того, как поставил точку в партитуре; некогда весьма исполняемый, он оказался в тени Вагнера, которому помогал, и прочно забыт.
Зря, конечно, ибо «Африканка» весьма колоритна и увлекает не меньше иных широкоформатных исторических полотен.
Хотя, повторюсь, и погружена в «мелкотемье», в брызги частнособственнических интересов.
Для того чтобы придать им хоть какой-то глубокий смысл, постановщики начинают каждое действие с видеопроекции – небольшого клипа, отчаливающего от наших времен и постепенно углубляющегося в складки эпох.
Спектакль начинается с запуска космического корабля, спутниковых тарелок и взлетающих самолетов, чтобы затем уступить место фотографиям старинных флотилий и видам древних карт, на которых еще нет Латинской Америки.
Возле одной такой карты и начинается действие оперы, вместе с томными томлениями невесты Васко да Гама, ждущей от него весточки и принуждаемой отцом выйти замуж за выгодную партию.
Приходят печальные сообщения, что вся португальская экспедиция, ищущая путь в «страну пряностей», погибла, но тут же, собственной персоной, появляется Васко и пытается увлечь совет во главе с Великим Инквизитором новой экспедицией, за что злые интриганы его сажают в тюрьму…
Совет происходит на слегка наклоненном помосте, по бокам от которого неожиданно опускаются четыре люстры, и специальный человек всю вторую картину зажигает свечу за свечой, после чего люстры взмывают под колосники.
В третьем действии тюрьму с решетками освещает один большой факел на заднем плане, в четвертой картине этих факелов уже два – зная историю Ла Фениче с его неоднократными пожарами, можно предположить, что именно эти не слишком заметные детали кажутся постановочной группе особенно радикальными.
Мизансцены статичны, фронтальны, миманс вял и необязателен. Декорации минимальны, бутафории никакой (кроме пары стульев совета в самом начале).
Кораблекрушение изображено мельтешением софитов, дрыганьем миманса на реях, но главное – роскошной партией ударных в оркестре: нарочито старомодно, с демонстративной «театральщиной», малыми усилиями, но без уступок зрелищности и вкусу.
Аккуратненько.
Действие сосредоточено на «крупных планах» протагонистов с сильными и красивыми голосами, играющих без иронии и остранения. Оркестр мягкий и нежный, хотя и без иллюстративности.
Короче говоря, все, что нужно для качественного вечернего времяпрепровождения. И это тоже очень по-венециански – давать ровно то, чего от тебя ждут, и ничего сверх. Быть предельно честным в отношениях с приезжими, но при этом держать непробиваемую дистанцию, необходимую для самосохранения.
«…В искусстве двигать целые громады музыки (если можно так выразиться) на сцене и в оркестре никто не может сравниться с Мейербером. Конечно, могут на это возразить, что мелодия его не течет свободно и обильно, подобно воде из родника, как у Россини; что и его произведения, как первые речи Демосфена, „пахнут маслом“, отзываются трудом; что вообще он не столь великая музыкальная натура, сколько даровитая и многосторонняя организация, со всем настойчивым упорством, свойственным еврейской породе, обратившаяся на разрабатывание своего музыкального капитала; что он эклектик… Мы со всем этим готовы согласиться, но мы тут же прибавим, что это нисколько не уменьшает ни его достоинств, ни его оригинальности и что такое счастливое и гармоническое соединение разнообразных способностей так же редко, как и исключительное, даже гениальное развитие одной из них; что самые ожесточенные противники его таланта (немцы, например) не могут отказать ему в необыкновенном знании сцены и глубоком чувстве драматического эффекта; и что, наконец, место, завоеванное им в истории музыки, останется за ним. Влияние Мейербера на современников несомненно, даже итальянцы ему подчинились – стоит вспомнить о Верди; мотивы из его „Роберта“ поются в Китае, на Сандвичевых островах».
28 ноября 2013 года
Чт, 19:59. В каждом новом городе не оставляет чувство, что ты приехал сюда как на гастроли. Но в чем же состоит выступление?
Чт, 20:00. У венецианских домов не фасады, но лица.
Чт, 20:09. Ехал в вапоретто рядом с католической красавицей в драных штанишках. Читала книгу. Подумалось: дырки на коленках джинсов – сублимация стигматов.
Чт, 20:18. Что я еще не успел? Так и не забрался ни на одну из кампанил, так и не попал в вивальдиевскую Пьету. Не попробовал вкуса венецианской водички.
Чт, 20:21. Вапоретто стартует в аэропорт с Сан-Марко, плавно собирая людей по набережным, заходит на Лидо, огибает северный край Венеции, заходит на Мурано.
Чт, 20:22. В итоге прощание с городом затягивается на чуть больше часа, можно видеть страну Венецию со всех сторон и ракурсов, долго плыть по лагуне…
Чт, 20:25. Главное – выйти слегка пораньше (Венеция позволяет) и ничего не бояться: ни задержаться, ни опоздать, ни самой Венеции, доступной практически любому. Все зависит от твоих собственных притязаний…
Чт, 20:26. Главное перед выходом в долгую дорогу – сходить попрощаться с церковью Мираколи и еще раз, последний, пройти мимо бронзового всадника на коне.
Чт, 20:27. Делая вид, что ты просто гуляешь, а не прощаешься. Монетки брошены в канал возле Музея сакрального искусства. Прего!
Чт, 20:29. Взлет самолета напоминает вхождение в сон: по мере удаления от земли окоем становится все более нереальным, погружаясь в облачное млеко.
Чт, 20:31. Сюда я ведь тоже летел в практически пустом самолете.
Чт, 20:36. Снижение самолета переживается как ощущение погружения под воду для жизни на дне, возможно, из-за показа «Человека-амфибии» во время полета.
Чт, 20:38. Всегда были таинственны и непонятны томления людей в проходах. Трап еще не подали, а все уже собрались и стоят. Скорее покинуть место страха?
Чт, 20:46. В России вся земля белая. Во Внуково на взлетном поле лежат вполне сформировавшиеся сугробы.
Чт, 20:50. Нашему Boeing долго не давали места приткнуться. Объехали весь окоем. Спящие самолеты вокруг стоят на летном поле рядами, точно гондолы у пирса.
Чт, 20:54. Все хорошо, что хорошо кончается. Ну или так: все хорошо, что кончается так, будто бы его и не было вовсе.
Чт, 21:02. Залез на погодный сайт. В Москве облачно, в Венеции, Флоренции и в Барселоне – преимущественно ясно, а в Чердачинске – «дым». Выброс, что ли?
Пт, 02:20. Ловишь, стараешься поймать незаметное, потому что оно никому не принадлежит. И его как бы нет, а ты даешь ему жизнь.
«И храня все это в своей памяти, зная, что здесь есть музей с комнатой, наполненной орудиями такой страшной пытки, какие мог измыслить только дьявол, сотни попугаев устно и в печати целыми часами поносят времена, когда в Венеции строится железная дорога через пролив. Они поносят наше время, безмозглые болтуны, вместо того чтобы на коленях благодарить небеса за то, что живут в эпоху, когда из железа делают дороги, а не тюремные решетки и не приспособления, чтобы загонять винты в череп ни в чем не повинного человека. Богом клянусь, от этой мысли я становлюсь столь кровожадным, что готов был бы перестрелять попугаев на нашем острове так же спокойно, как Робинзон Крузо стрелял их на своем».
Письмо Кости Львова, полученное в Москве, на следующий день после возвращения из Венеции
«Здравствуйте, Дмитрий!
Внимательно изучил маршрут Вашего венецианского путешествия.
Прекрасно. Где Вы там только не побывали за месяц! Есть небольшие дополнения.
1. Фонд Атенео Венето (напротив Ла Фениче), прежде там была Скуола Сан-Джироламо, иначе Скуола Доброй смерти; ее члены сопровождали приговоренных к месту казни. Там входишь в зал – темнота, но по стенам развешаны закопченные Веронезе, Строцци и др.
2. Иезуитский комплекс – Джезуити, около остановки вапоретто „Фондаменте Нове“. Кажется, в сакристии выдающийся Тициан – „Мученичество святого Лаврентия“, картина очень мрачная и темная: святого насадили на вертел, и даже будто пахнет жареным.
3. Церковь Сан-Джованни ин Брагора („брагора“, скорее всего, от „рыбалки“). Сан-Джованни – Иоанн Креститель, потому в алтаре замечательное „Крещение Христа“ Чимы да Конельяно. Еще там есть его же диптих „Обретение Креста“ – святые Елена и Константин. Сейчас там работает что-то вроде англоязычной школы (курсов) органной игры (мы просто случайно зашли в январе, когда там шла лекция). В этой церкви крестили Вивальди.
4. Кроме Ла Фениче, есть еще вторая оперная сцена – театр имени Марии Малибран (за церковью Джованни Хризостомо, в которой Вы были). Это перестроенное палаццо семейства Поло. Там практически нет фойе – входишь, и через пару метров уже начинается зал. Там идут некоторые спектакли Ла Фениче – короткие оперы-буфф Россини или опусы современных композиторов. Вот за месяц до Вашего путешествия я там слушал „Асперна“ Шаррино. А так там обычное венецианское захолустье: маленькая площадь, жилые дома, кошки.
5. Насколько я понял, Вы не были в Военно-морском музее? Мне кажется, что без этого музея невозможно понять адекватно историю и дух города – это же Слава Венеции! Это нечто большее, чем развлечение для мальчиков разного возраста!
6. А попугаев у Тинторетто нет даже на картине „Сотворение птиц, рыб и животных“ в Академии. Возможно, Тинторетто было трудно представить попугая летящим вниз головой? У Веронезе тоже их не видел. Этого материалиста, похоже, больше интересовали существа хищные (охотничьи) или съедобные. А попугаев даже римляне „эпохи апостата“ ели неохотно. Зато попугаи есть у Карпаччо: картина в Музее Коррера с буржуазными женами или продажными женщинами (по мнению Шницлера, разницы почти нет); в Скуола Сан-Джорджо, на той картине, где Георгий крестит селенитов; в Ка’д’Оро – „Благовещение“ из разрозненной серии „Жизнь Марии“. Еще чудесный отдельный попугай есть в Ка’Реццонико у Тьеполо-младшего. Тот, что рядом с „Новым миром“ и горбунами…»
Карьера карьера
Мост Риальто – венецианский вариант Эйфелевой башни
Растущей не вверх, но вширь и вглубь. В основание
Буквализацией метода погружения
Чем шире канал – тем живее вода: в уличных каналах-промельках вода совсем ленивая
До тех пор, пока ее не потревожит случайная лодка, превращая потоки в радиоволны
Почувствовать дыхание города – значит отчасти понять его
Из открытых каналов – подсознание; минус второй этаж, вывернутый наизнанку, выставлен на всеобщее обозрение
Город со вскрытым черепом: все извилины наружу
Лоботомия по-венециански: под куполом Салюте собираются все окрестные сны
Живопись, покрывая стены, позволяет им не окаменеть окончательно, сохранить мягкость и нежность
Уникальность покрытий мирволит теплоте, теплящейся в стенах жизни, точно они нагреты, как солнцем, и не успевают остыть
Оказывается, не всем дома стены помогают: если Тинторетто надо смотреть в Венеции, и только в Венеции, то Тициан здесь не самый лучший
Точнее, не самый яркий
Есть отдельные картины, во Дворце дожей или в Академии, и даже алтарная картина во Фрари (багряная «Ассунта», немыслимая без этого интерьера), но все остальное находится как бы в тени
Ну, например, Веронезе, который и сам порядком выцвел
Потемнел и заболотился, обезвожился. Обездвижел
Да и сам Веронезе, после того как загорел и прокоптился, уступает хотя бы Карпаччо или тем более Джованни Беллини
Которым, возможно, просто больше повезло с реставраторами
Но святой Виталий в Сан-Видаль светится так, что его можно заметить даже с улицы: сквозь открытые двери алтарь точно плывет навстречу уличному потоку
Беллини вспыхивает витражным окном (блуждающим огнем) то в капелле справа, то в капелле слева
Как в Сан-Франческо делла Винья
Как в Сан-Дзаккарии
Как в Академии
Как в Кверини-Стампалиа, где «Сретенье Господне» поблескивает стрекозьими крыльями лиц, бород и одежд, а спеленатый младенец похож на личинку
Как святой Иероним со святыми Христофором и Августином в Сан-Джованни Кризостомо
Но они несравнимы с мощью и обилием Тинторетто: в каждом втором храме вдруг вскипают его дистанционно управляемые атомные взрывы
Нарывы
Точки перехода
В Салюте
В Сан-Стае
В Сан-Поло
В Сан-Рокко
В Сан-Тровазо
В Сан-Касиано
В Сан-Джорджо Маджоре
В Сан-Пьетро ди Кастелло
В Санта-Мария Дзобениго
В Санта-Мария деи Кармини
В Санти-Джованни-э-Паоло
В Санто-Стефано
В Мадонна дель Орто
Постепенно Тинторетто входит в привычку
Даже «Тайной вечери» его в Венеции около десятка
Если не больше
Есть ведь еще Тьеполо-старший, который, кажется, никогда не потемнеет со своими призрачными небесами Есть ведь еще Тьеполо-младший, который, кажется, начал темнеть еще при собственной жизни, да так и не потемнел до конца
Лишь загорел на просторном венецианском солнце
Посмотрите на росписи Тьеполо-отца в Лабиа
Или Тьеполо-сына в Ка’Реццонико или в Сан-Поло: они все еще загустевают, да не могут никак загустеть
Совсем как отцовские небеса в Ла Пьета
Или его же потолки в Джезуати
Не говоря о постоянном вкрадчивом присутствии Себастьяно Риччи или горчичной горячности темноликих фигур Джамбатисты Пьяццетты
Или других «второстепенных представителей венецианской школы», коим лишь изредка удается дорваться до первых ролей —
Как разным представителям семейства Виварини
Как Пальма-старшему в Санта-Мария Формоза, где его «Святая Варвара» так же прекрасна и невесома, как тициановская «Богоматерь», возносимая во Фрари. Но не в центре, а сбоку
Хотя обычно Тициана в полутемных церквях не особенно видно
Лучше всего Тициан блистает в музеях, подсвеченный и выставленный, как драгоценность, выложенная на бархатную подушку
В Академии показывают последнюю его работу – как бы внутренне перегоревшую до состояния пепла
В ней Тициан точно предсказал судьбу своих церковных полотен, которых не осветить даже фонариком за €1,50
Тициан принадлежит другим, более поздним эпохам
Временам, когда фрески окончательно остались в прошлом, главным жанром стала станковая картина, которую можно укрыть в приватных пространствах спален и кабинетов
В палаццо Сальвиати
В палаццо Гарцони
В палаццо Грасси
В палаццо Гритти
В палаццо Гримани
В палаццо Гуссони-Гримани
В палаццо Манджили-Вальмарана
В палаццо Капелло-Малипьеро
В палаццо Франкетти-Кавалли
В палаццо Кверини-Стампалиа
В палаццо Беллони-Баттаджа
В палаццо Корнер-Спинелли
В палаццо Тревес де Бонфили
В палаццо Пизани-Гритти
В палаццо Моро-Лин
В палаццо Контарини даль Дзаффо
В палаццо дель Лука
И в палаццо Контарини дельи Скриньи
В палаццо Барбариго
В палаццо Бальби
В палаццо Дарио
В палаццо Лабиа
В палаццо Эмо-Дьедо
И в Каза Фавретто
И в Ка’Фоскарини
И в Ка’Фоскари
И в Ка’Пезаро
И в Ка’д’Оро
Город струится, бликует, ликует, самостираясь
Каналы наррации ткут полотно рассуждений, кружева одиноких прогулок
Постоянно утыкающихся в тупики очередного театрального закулисья
В полость средневековой кости
В пазухи вечного тыла
В пустынные кампо с сундуками церквей, похожих на корабельные доки
На вагоностроительные заводы или же на загоны железнодорожных депо
Ловец не человеков, но вечности, живопись влечет знатоков и зевак, как убийцу влечет преступление
Гете лукавого
Скучного Байрона
Грозного Вагнера, Диккенса подслеповатого Браунинга и Рёскина с женами
Слепнущего Моне без жены
Шляпу Муратова
Бумаги Джеймса и Джойса
Пруста с ореховыми крошками под ногами на стертых ступенях Сан-Марко
Дягилева в обнимку со Шмаковым
Бродского с сигаретой во рту
Вайля, опоздавшего в Скуола Гранде деи Кармини
В Скуола Гранде ди Сан-Рокко
В Скуола Гранде ди Сан-Марко
В Скуола ди Сан-Джорджо дельи Скьявони
В Скуола Сан-Джованни Эвангелиста
Венеция физиологична, как любое ветеранское тело
Кровоподтеки, пигментные пятна, опять воспаленная носоглотка, вспухшие вены, вечный ангинный налет
Выдвижная челюсть моста Вздохов
Кружевные корсеты куполов церкви Сан-Марко
Небо истыкано шпилями и кампанилами, как подушка для игл
Пиками, посохами скульптурных святых, на крышах и скатах
Заговаривающих переменную облачность
Внезапно окаменевшую стихотворением
Пока не приходит закат
Затакт