Или ночами он велел выносить на плоскую каменную крышу башни широкое плетеное кресло и, удобно устроив в нем свое грузное генеральское тело, аккуратно протирал стекла двадцатикратной морской подзорной трубы в медном начищенном корпусе, потом наводил ее на огромный желтый круг сибирской луны и подолгу с удивлением рассматривал резкие черные кратеры и горные цепи, бесконечно чужие и в то же время совсем такие же, как здесь, на земле».
На высоких дверях музея висела табличка с оттрафареченной надписью: «Санитарный день». Стас обошел здание кругом и с противоположной стороны, как раз напротив парадного входа, обнаружил маленькую обитую жестью дверь. Он открыл ее, миновал крохотный тамбур и оказался среди каких-то больших деревянных ящиков, фанерных щитов и поставленных друг на друга колченогих стульев. Откуда-то сверху били яркие солнечные лучи. Оглядевшись, Стас понял, что находится как раз под парадной лестницей, против основного входа. Сделав несколько шагов, он попал в пустынный вестибюль. Стояла ничем не нарушаемая стеклянная тишина. Стас ступил на парадную лестницу. И — тишина разлетелась на тысячи осколков: лестница оказалась металлической, и ступени загудели под его шагами. Поднявшись на площадку между этажами, он от неожиданности замер: прямо перед ним стоял высокий молодой человек в темном костюме с приспущенным галстуком. Он настороженно смотрел на Стаса.
«Галстук, как у меня», — отметил Стас и понял, что молодой человек — это он сам. А перед ним — огромное, выше человеческого роста, настенное зеркало.
«Ну дела, сам себя не узнал! — изумился он. — Не музей, а какой-то заколдованный замок». Он пригладил волосы, шагнул на ступеньку второго пролета и увидел сидящую вверху, на площадке второго этажа, женщину. Точнее, сначала он увидел только ноги в темных прозрачных чулках и легких красных туфельках, а лишь потом фигуру женщины целиком. Женщина смотрела куда-то в сторону, будто не слышала его гудящих шагов.
Стас был на середине лестничного марша, когда она, наконец, повернула голову. Взглянув на него, она сняла ногу с ноги и тесно сдвинула колени.
Внешность женщины была не рядовой. В ней было что-то восточное. Скульптурная сухая головка с туго стянутыми назад черными блестящими волосами, монгольские скулы, изящно-хищный вырез маленьких ноздрей и огромные, темные, недобро смотрящие глаза. В ее крохотных розовых ушах жирно поблескивали золотом тяжелые серьги-полумесяцы, похожие на грозные янычарские ятаганы.
«Что-то из эпохи кровавого Тимура, покорителя Азии: утонченно-изящное и варварское в одно и то же время, — подумал Стас. — Человеческие черепа, которые отделывали золотом и превращали в винные кубки, и застолья с беседами об оттенках печали, которые бывают в глазах у юных дев…»
На женщине было красное вязаное платье, сзади волосы перехвачены алой лентой. Красный цвет — ее цвет. И он выбран безошибочно.
— Музей закрыт. Разве вы не видели табличку? — сухо произнесла она.
Фраза у нее прозвучала как-то ненатурально. Будто она прекрасно знала, кто такой Стас и зачем он пришел.
Стас поднялся по ступенькам и встал на лестничной площадке перед негостеприимной незнакомкой. От женщины исходил аромат духов, горьковатый, тревожный и волнующий.
— Видел… — специально чуть помедлив, сказал он. — И все же решил зайти.
— Вам, собственно, что нужно? — с явной злостью в голосе произнесла она.
— Директора или главного хранителя, — радуясь, что давно научился держать себя в руках, добродушно улыбнулся Стас.
— Вы из милиции? — опустив глаза, словно сдерживаясь, чтобы не нагрубить, спросила женщина.
— Да. — Стас вынул из внутреннего кармана служебное удостоверение и, раскрыв, показал ей.
Музейная грация подняла глаза, они излучали почти открытую враждебность.
Такой прием его удивил.
За годы работы в органах внутренних дел Стас заметил, что недоброжелательное или реже ироническое (дескать, ну и профессия!) отношение к работникам милиции встречается не так уж редко, но держится оно до той поры, пока сам человек не попал в беду. А уж если попал, если встретил тебя в подворотне десяток подвыпивших юнцов с наглыми от водки глазами, если, придя с работы, увидел распахнутый шкаф без всего зимнего гардероба, если, выйдя утром из дома, обнаружил, что твои новенькие «Жигули» стоят «раздетыми» — без резины, колпаков и подфарников, а на блестящем, еще вчера без единой крапинки борту выцарапано ржавым гвоздем короткое слово, если, наконец, на твоих глазах в темном парке рядом с танцплощадкой выкручивают руки девчонке, приставив ей к горлу нож, — куда только девается показная лихость, — «зачем она, эта милиция!». Милиционера зовут, как в детстве отца или старшего брата, для которого нет ничего невозможного, «который все может».
За это Алексин и любил работу в милиции — за ощущение своей принадлежности к могучей и справедливой силе.
Здесь же Стас почувствовал, как на него повеяло реальной атмосферой враждебности. Враждебности совершенно непонятной.
В самом деле, в музее произошла кража. Кража не рядовая. И вот человека, пришедшего найти и вернуть Рог, встречают так, как будто он его украл. Странно.
— Пойдемте. — Женщина резко поднялась. — К сожалению, наш директор в командировке. На месте — Самсон Сергеевич. Это — главный хранитель музея. Я вас провожу…
С обеих сторон лестничной площадки были большие белые двери. Левая, та, что ближе, — полуоткрыта, и за ней виделась манящая перспектива пустынных музейных залов.
Женщина сделала указующий жест рукой, и они вошли в эту дверь. Зал, в котором они оказались, — просторный и светлый. На одной его стене высились окна с белыми полупрозрачными шторами. Сквозь полуоткрытые рамы осенний ветерок надувал их, словно корабельные паруса.
На противоположной стене — галерея портретов в тяжелых позолоченных рамах. Первым висел портрет миловидной женщины в пышном платье, какие носили в давно ушедшие времена — в прошлом веке, а может быть, и еще раньше.
— Императрица Елизавета Петровна… Дочь Петра I, дщерь Петрова. Неизвестный художник XVIII века, — сказала суровая провожатая, заметив его взгляд. — Видимо, этот портрет был сделан еще до восшествия ее на престол, когда она находилась в опале во времена правления кровавой императрицы Анны Иоанновны. Это — гордость нашего музея…
Стас заметил, что голос спутницы немного потеплел.
От движения раздуваемых ветром штор по лицу будущей императрицы побежали солнечные зайчики вперемежку с причудливыми тенями, и ему показалось, что лицо дочери Петра на секунду словно наполнилось жизнью и даже хитровато улыбнулось…
Второй зал был значительно меньше и темнее. Два небольших окна снаружи были огорожены кронами старых кряжистых тополей. В темных углах зала молчаливо застыли белые античные статуи. У одного из окон стоял высокий стеклянный параллелепипед с двумя полками внутри. На верхней стояли изящные фарфоровые чашечки и несколько покрытых росписью блюдец. Нижняя была сиротливо пуста.
— Да, да, мой Рог стоял именно здесь, — сказала женщина.
— Почему вы говорите «мой»? — спросил Стас.
— Потому что в музее именно я занимаюсь изучением коллекции произведений декоративно-прикладного искусства из металла. А отнюдь не потому, что я взяла его с этой полки, и он спрятан теперь у меня дома. Товарищ следователь, не ловите меня так примитивно. Я хочу хорошо думать о нашей милиции, — с усмешкой произнесла она. — Знаете, раз уж вам все равно придется меня допрашивать, то сделайте это сейчас, не откладывая.
— А почему вы считаете, что мне обязательно придется вас допрашивать? — спросил Стас.
— Потому, что это именно я, несчастная, вчера дежурила… — ответила женщина.
Стас ищуще посмотрел по сторонам. Его спутница сделала приглашающий жест в сторону низкого полированного столика. На столике лежал альбом в красной бархатной обложке с белой табличкой. На ней было выведено тушью: «Книга отзывов». Они сели за столик друг против друга.
— Ирина Викторовна Полякова, младший научный сотрудник, — представилась женщина.
Она неожиданно сменила манеру поведения и теперь старалась быть мягкой и обаятельной. Но это у нее не очень-то получалось. Женщины — прекрасные актрисы, но Ирину Викторовну подводили глаза. Все-таки в глубине они оставались злыми.
«А может быть, я просто не могу забыть тот ее взгляд, полный такой явной враждебности?» — подумал Стас.
Он назвал себя и спросил: — Скажите, Ирина Викторовна, до того, как Рог был выставлен в витрине, он хранился у вас в запаснике?
— Нет, — покусывая губы, ответила Полякова. — Я отвечаю за хранение всей коллекции экспонатов декоративноприкладного искусства, кроме изделий из драгоценных металлов. Они, по инструкции, находятся в сейфе у главного хранителя. За хранение экспонатов из драгметаллов отвечает лично он.
— Ясно, — кивнул Стас. — Вчера вы были дежурным научным сотрудником, значит, именно вы закрывали залы музея и включали сигнализацию, так?
— Я, — опустила голову Полякова. — Между шестью и половиной седьмого мы вместе с дежурным смотрителем обошли все залы и сверили по книге осмотра экспозиции наличие экспонатов… Все было в порядке. И Рог находился на месте.
— А кто кроме вас видел в это время экспонат?
— Ну, во-первых, Доманская, смотритель зала, она в этот день дежурила, потом, как раз когда мы заканчивали обход экспозиции, а второй зал, где стоял Рог, мы осматривали последним, ко мне подходили сотрудники нашего отдела, спрашивали, поеду ли я в выходной в лес за грибами. Смотрительницы первого и второго залов стояли рядом. Все они видели Рог, — пожала плечами Ирина Викторовна, и золотые ятаганы в ее маленьких ушах растерянно закачались. — Вы можете спросить у них самих.
— А потом?
— Потом все они ушли. Буквально через две-три минуты мы с Доманской закончили осмотр экспонатов, и Аделаида Игоревна попросила меня отпустить ее, потому что на семь часов у нее был талончик к участковому врачу, и она тоже ушла…