— Я подстрахуюсь, — коротко поразмыслив, отбился Алабин, — и знаю, как я это сделаю. — И добавил, сверившись со временем: — А теперь спать, моя дорогая. Где — надеюсь, ты в курсе. И завтра как обычно, да?
— Да, — согласилась она, — как обычно.
Что за эти длинные годы произошло с отморозком по имени Алексей Гудилин, Алабин не знал даже приблизительно. Как и не был уверен в том, что тот, как и прежде, продолжает обитать в кооперативе Большого театра. Надёжно известно было лишь одно: числился в живых, сучье вымя, и пребывал, как ни обидно, на свободе. О чём, уже собираясь укладываться, также ему сообщила Ева.
Дежурить начал с утра, сразу после того, как отвёз ведьму на службу. Запарковался неподалёку от подъезда и стал наблюдать. Решил для себя, что этот день он целиком посвятит этому уроду. И с этой целью просидит в машине столько, сколько потребуется. А уж назавтра, если выродок не мелькнёт перед глазами, сходит в квартиру, справиться у кого-никого, кто там есть живой. Лёва знал, что найдёт его рано или поздно, с трудностями или без. И не только потому, что теперь, как он чувствовал, Алексей этот был ключом к разгадке тайны, но ещё и оттого, что ужасно чесались руки. Хотелось заглянуть тому в глаза и обнаружить в них отблеск страха. Хотя особенно на это не рассчитывал. Однако факт оставался фактом: тот дважды убил и один раз сжёг. Для первого разговора хватало по-любому. Об остальном пока не думал. Всякая прочая справедливость тоже просилась выйти наружу, но эту часть возмездия можно было оставить на потом.
Шёл первый час. Он то разгонял двигатель вхолостую, одновременно нагнетая горячего воздуха в салон, то глушил его обратно, ещё какое-то время продолжая согревать себя остатками набранного тепла. К этому унылому моменту затея с поиском Гудилина-младшего уже постепенно начинала ему надоедать. Действительно, не мент же он, в конце концов, и не следак на содержании у подлой власти. Пускай расследует тот, кому это надо в силу вменённой обязанности. Но тут же и подумал, что придёт он к ним, допустим, поделится, скажет, одна моя хромая подружка киношку про него видала, типа во сне, как душил, убивал, поджигал. Как сумочку отнимал и бумажник изымал. Как битой в голову целил. Бред… И тогда он решил, что, наверное, прав Евро-то: подмена в их конкретном случае — вещь практически недоказуемая. Тем более если окажется, что рисунки, документально привязанные к датам, соответствуют времени. Остальное — вопрос качества и оценки самого искусства, где в отношении рисованных шедевров по сию пору не смолкают разногласия относительно уровня того или иного, малого или большого произведения. Здесь скорей работает само имя, созданное мастером, но не благодаря только одним рисункам, ставшим всего лишь продолжением, сдачей от завоёванных им художественных высот. Нет, в основе знаменитости лежит сама живопись, и только она позволила рисункам принять на себя часть огромной славы величайших мастеров прошлого. И, кроме того…
Внезапно дверь в подъезд открылась и оттуда вышел Гудилин, собственной бандитской персоной. На нём была мохнатая шапка и дутая, выше колен, серая куртка. Шею двойным охватом перекрывал шарф ярко-красного цвета. Он-то и привлёк внимание доцента Алабина, потихоньку уже начинавшего проваливаться в мутный сумрак непривычных мыслей. Лёва резко распахнул дверь «мерса», высунулся наружу и крикнул в сторону бандита:
— Алексей, присядьте-ка ко мне!
Всё, больше ничего не сказал, ждал, как тот среагирует. Сам же остался в машине. Тот, притормозив ход, взял короткую паузу, но подошёл, глянул. Лев Арсеньевич приоткрыл окно и проговорил в морозный воздух:
— Я это, я, Алабин. Садитесь.
У того слегка вытянулось лицо, попутно приподнялась левая бровь, однако он открыл дверь и плюхнулся рядом. Удивлённо хмыкнул:
— Ну и какого хрена вы тут делаете, Алабин, бабки, что ли, кончились? Или, может, снова Троцкому чего подписать надо?
— Это ты убил Коробьянкину, — произнёс Лёва без какого-либо выражения. — А моего художника убил и сжёг. Вопросы имеются?
Он не смотрел на него, оставался сидеть, глядя прямо перед собой, на дверь подъезда, из которого нарисовался сын покойного баса.
— Ну, допустим, имеются, — пожал плечами Гудилин, — и чего тогда?
— Задавай, — всё ещё не разворачиваясь к нему корпусом, ответил Лёва.
— Ну и кто же такая Коробьянкина? — ухмыльнулся Гудилин.
— Это та женщина, какую вы убивали в подъезде на Чистых прудах. Ещё вопросы?
Тот кивнул и поинтересовался вполне невозмутимо:
— Чего есть на меня, выкладывай, если хочешь нормальный разговор.
— Что есть, говоришь? — переспросил Алабин, всё ещё не удостаивая того беседой глаза в глаза. — Есть показания Серхио и Чуни, которые можно оформить, а можно и придержать, зависит от тебя.
— Как на них вышел? — вздрогнул Гудилин.
Удар, как видно, оказался точным и пришёлся в нужное место. То, что оба подельника пребывали в условном здравии и на свободе, Льву Арсеньевичу также подсказала домашняя ведьма. Дополнительно глянула перед сном, а утром, пока он вёз её, дала ему о том знать. Большего, к сожалению, не увиделось, не сумела пробиться. Сейчас он знал, что блефует, но другого варианта не имелось, так что пришлось обойтись тем, что было. Однако этого хватило, сработало. Это Алабин понял по тому, как исказилось лицо его собеседника. А ещё почувствовал, что тот уже размышляет над тем, набрать ему по-быстрому одного или другого, чтобы свериться, или погодить пока. Потому что он всё ещё мучительно раскидывает утлой башкой своей насчёт того, что ему это даст, даже если факт не подтвердится. Может, уже обработаны оба, а разговор под контролем, — и как верить тогда этим уродам?
— Можешь меня проверить, если есть сомнения, — на всякий случай предложил Алабин, продолжая вести свою партию, — я чист. Да и к чему оно мне, я же не по этому ведомству, сам знаешь.
— Был не по этому, а стал по нему-у… — неохотно промычал Алексей, уже начинающий обречённо понимать, что любой из быстрых вариантов для него теперь отсутствует.
Доцент этот, чёртов спекуль, надо признать, вёл себя довольно уверенно, и эта уверенность не давала башке вывернуться, придумать что-нибудь ловкое, с намёком на встречную угрозу, не меньшую, чем предъява. И потому свой вопрос он задал, уже зная, какой даст ответ на тот, что последует за ним. И спросил:
— Так чего надо, я не понял?
— Имя, — коротко бросил Алабин. — Имя. Больше ничего. Потом расходимся. И если не соврал, больше не встретимся. Ты мне не нужен. Надеюсь, сдохнешь без моей помощи.
И вновь это прозвучало крайне убедительно. Настолько, что Лёва сам себе удивился, таким своим словам, которые выскочили, казалось, без его прямого участия и столь резво, что даже не успели произвести сверку с его же личным нравственным императивом.
— Евгений его звать, — процедил сквозь зубы Гудилин. — Тоже из ваших вроде. Культуркой где-то там у вас занимается.
— Фамилия? — так же коротко спросил Алабин, хотя и понимал, что уточнение это уже не обязательно.
— Да кто ж его знает, он не представлялся. Меня с ним чмырь этот свёл, реставратор. А поначалу он меня там же у него видал, когда я ему кой-чего делать приволок, уже после тебя, не помню через сколько.
— И дальше?
— Дальше? Ну а дальше то с одним подкатывал, то с другим. А потом не знаю, чего у них там с говнописцем этим вышло, а только сказал, что если я пожгу всю его эту трихомудию, то заплатит. И намекнул, чтоб без следа было. Прямо словами не сказал, просто дал понять. Ну а чего тут непонятного? Ну мы и кончили его, заодно.
— Заплатил?
— Не кинул. Дал, сколько посулил. И всё, пропал после, больше не объявлялся.
— А с Коробьянкиной как было?
Алабин едва сдерживал себя, чтобы не выкинуть гудилинского отпрыска из машины, не дать по газам и тут же не свалить прочь из этого проклятого места, от этой убийской мрази, от всего, с чем так неожиданно и нелепо столкнула его жизнь, заведшая в этот дикий, ничем не объяснимый тупик. В начале же тупика расположилась миловидная, но излишне настырная ведьма, про которую он теперь не переставал думать, всякий раз уже сопоставляя действие и помысел со словом её, обликом и отдельно — укоризненным взглядом васильковых глаз.
— С этой? — переспросил Гудилин. — Да просто!
— Просто? — ужаснулся Лёва, чуть не разрушив тем самым образ хладнокровного вершителя судьбы. — Что значит — просто? Просто взять вот так и убить человека? Битой размозжить голову лежащей без сознания женщине, тобой придушенной и добитой твоим же уродом по кличке Серхио? Зачем, за что, почему?
— А я не желаю знать почему. Он сказал — мы сделали. Всё.
— Типа просто угодили хорошему человеку?
Бешеная ненависть, уже едва сдерживаемая, медленно поднималась от колен и далее вверх и к этой секунде уже едва-едва не достигала горла. Становилось тяжело дышать, глаза заливало мутью, где-то справа между шеей и ключицей отчаянно билась жилка, и он чувствовал каждое её болезненное и неудобное биение, каждый отток своей взбесившейся крови и каждый очередной удар в голову и по кишкам от её безудержных приливов.
— Да какое там! — равнодушно отмахнулся Алексей. — Он сказал, ничего, мол, личного, пацаны, просто нормальный договор между нами, не больше того. Ну и кассету предъявил. Я, говорит, самолично видеозапись делал. Как входили с чемоданом, как пустые обратно выходили. И как дым валить стал, сразу как ушли из того подвала, через пару минут. А снято, сказал, одним кадром, если что. — Он чертыхнулся. — Короче, компетентный дядя, грамотный. И шантаж свой так же грамотно обустроил. Сказал, не кончите тётю эту, дам материалу ход. А сделаете как надо, денег дам и запись уничтожу, при вас.
— И вы, разумеется, согласились… — Алабин произнёс это и задумчиво пожевал губами.
— Ну а куда денешься, раз он, падло, всё насквозь продумал и все концевики расставил? — И переспросил, так… для угомона совести: — Это они тоже вашим слили?