муся никакого отношения. Он глубоко раскаивается, он никогда больше не сделает ничего подобного. Он надеется на освобождение.
Суд, похоже, верит ему. У швейцарской полиции на них ничего нет, и никому из полицейских в голову не приходит обратиться к региональному инспектору Александру фон дер Мюллю, который позже скажет, что это нисколько его не удивляет: некоторые полицейские даже не знают о существовании детективов, которые специализируются на розыске предметов искусства. На следующем судебном заседании будут определены меры наказания для Анны-Катрин и Брайтвизера, а пока что они могут быть отпущены под залог.
Полицейские уже позвонили матери Брайтвизера и сообщили, что ее сын попался при попытке украсть картину. Штенгель больше не может делать вид, будто не знает о его преступлениях, хотя мать, как и Анна-Катрин, не упоминает об остальных кражах. Штенгель даже вносит за них залог. Парочка едет домой, по словам Брайтвизера, в состоянии шока.
Штенгель всю свою жизнь все прощает сыну: воровство из магазинов в ранней юности; два ареста за агрессивные споры с полицией; бесплатное проживание у нее в доме со своей девицей. Однако его арест в Люцерне переполняет чашу терпения матери, и она больше не сдерживает гнева. Она обрушивается на отпрыска с вопросами, на которые нет ответа, которые она так долго держала в себе:
– Ты что, совсем придурок? Ты хоть соображаешь, к чему это все приведет?
Она взрывается, словно «Гинденбург», но спустя десять минут остывает.
Материнский инстинкт защищать, у Штенгель всегда безусловный, возвращается. Она нанимает дорогого швейцарского адвоката. Адвокат подает все как юношескую ошибку – первую ошибку, не сопровождавшуюся насилием, – и Брайтвизер с Анной-Катрин так и не предстают перед судом. Оба осуждены условно и отделались штрафом в размере менее двух тысяч долларов, а также запретом в ближайшие три года въезжать в Швейцарию. И на этом все. Происшествие замято, быстро и безболезненно.
С юридической точки зрения все закончилось. С эмоциональной все гораздо сложнее. У Анны-Катрин арест, по-видимому, пробудил все страхи, которые она прежде старалась подавлять. Больше всего она боится за свое будущее. Она прожила со своим бойфрендом почти шесть лет, и они до сих пор обитают в мансарде у его матери. Брайтвизер неустанно повторяет, что они вырвутся на свободу и найдут собственное жилье, но она понимает, что все это фантазии – он не зарабатывает денег. А если они действительно переедут со всем этим искусством, продолжат и дальше жить среди награбленного, никакой подлинной свободы не будет. Полиция продолжит охотиться за ними. Что им делать со всеми этими трофеями? Каков будет конец игры?
За семь месяцев до ареста в Люцерне Анна-Катрин поняла, что беременна. Настоящая семья представляется ей куда более полноценным способом бытия, чем эта жизнь преступников в набитых сокровищами комнатах, однако в нынешних условиях заводить ребенка не вариант. Угроза тюремного заключения нависает над ними постоянно. Они даже гостей не могут принимать.
Анна-Катрин не сказала Брайтвизеру о беременности, а сам он ничего не заметил. Она рассказала его матери. Несмотря на свою преданность сыну, Штенгель, очевидно, чувствовала то же самое, что и Анна-Катрин, – Брайтвизер не готов быть отцом. Женщины вдвоем спланировали поездку через Германию в Нидерланды – шанс для всех троих, объясняет Анна-Катрин Брайтвизеру, в кои-то веки отдохнуть вместе. Это не помешало Брайтвизеру украсть серебро, пока они втроем осматривали замок, – кражу видела Анна-Катрин, но не его мать.
На следующий день после экскурсии по замку Анна-Катрин упоминает при нем, что у нее возникли какие-то проблемы по женской части, и она записалась на прием к гинекологу в ближайшую клинику в Нидерландах. Брайтвизер завозит Анну-Катрин с матерью в клинику. Так и было запланировано изначально: сделать аборт подальше от Эльзаса, где все друг друга знают, чтобы наверняка сохранить случившееся в тайне.
У нее просто неопасная киста, говорит ему Анна-Катрин. Они с его матерью много месяцев хранят этот общий секрет. Брайтвизеру не сказали ничего. Может быть, представляется Анне-Катрин, в этом их аресте имеется и светлая сторона. После чудовищного испуга, пережитого в картинной галерее, и счастливого освобождения, наверное, самое время подумать о том, как завязать.
Брайтвизер не знает об аборте, однако парочка обсуждала воспитание детей. Он говорит, что хотел бы стать отцом, но Анна-Катрин непреклонна: у них никогда не будет ребенка, пока они владеют крадеными предметами искусства. «Это медвежья услуга для ребенка», – говорит она. Ее слова больно ранят его, потому что он понимает, насколько она права. Он размышляет, как опустошить мансарду так, чтобы ни один из них не засветился. Может, просто подкинуть коллекцию в полицейский участок среди ночи. После чего они смогут начать новую жизнь, в которой не будет криминала. Они способны повзрослеть.
Но может быть, не прямо сейчас, прибавляет Брайтвизер, потому что он присмотрел кое-что еще. Самое худшее с ними уже произошло: их поймали на горячем, когда они пытались вынести ценную картину. Но их, можно сказать, и не наказали за это! Запрет на въезд в Швейцарию сущие пустяки, есть множество других стран. Не обязательно бросаться с головой в материнство или срочно искать способ завязать. Они еще молоды. Анна-Катрин, возможно, и образумилась, но вот Брайтвизер пуленепробиваемый.
23
Она любит его, но он настолько ей не подходит, что она сделала втайне от него аборт. Он постоянно нарушает закон, а она поддерживает его. Он тоже ее любит, и поэтому они все еще вместе – скованные цепями любви и сообщничества. Это и есть составляющие дилеммы Анны-Катрин: бросить его или остаться? Он не торопится завязать, потому она вынуждена высказаться вслух. Она ставит ему ультиматум.
– Либо искусство, либо я, – говорит она. – Выбор за тобой.
Красота мира, по мнению Брайтвизера, достигает высшей точки в Анне-Катрин и их художественной коллекции. Он даже записал эту истину на оборотной стороне их полотен. И вот теперь ему приказывают пожертвовать половиной своего счастья, так он это понимает. Он отказывается отвечать.
Молчание Брайтвизера говорит о многом. В своем отчете швейцарский психотерапевт Михель Шмидт нисколько не сомневается, какой выбор сделал бы Брайтвизер, если бы его заставили. «Его коллекция, – пишет Шмидт, – превыше всего, важнее даже его девушки и матери».
Но никто не заставляет его выбирать. Анна-Катрин, по-видимому, сознает, что она уже решила свою дилемму: она хочет остаться. Она надеялась услышать подтверждение, что она для него важнее искусства, но, если он будет честен, явно не услышит этого. Может быть, подумав как следует, она решает, что неодушевленные предметы, пусть и незаконно приобретенные, вполне приемлемая альтернатива любовнице на стороне. Брайтвизер вечно жаждет нового искусства, однако с первого дня их знакомства она нисколько не сомневается, что он хранит ей верность.
Никакая любовь не протянет долго без компромиссов. Анна-Катрин отказывается от своего ультиматума и щедро предлагает ему весьма расплывчатое соглашение: он должен красть гораздо реже и намного осторожнее. Швейцария полностью под запретом. Швейцарская полиция сняла у них отпечатки пальцев и, возможно, распространила по всей Европе, поэтому отныне он должен работать в медицинских перчатках. Она принесет ему из своей больницы.
Брайтвизер с готовностью соглашается на ее условия и почти месяц после ареста не посещает ни музеев, ни галерей. Затем, в конце июня 1997 года, они едут на выходные в Париж и оказываются на предпродажном показе в аукционном доме «Друо-Монтань». В полупустой боковой комнате он замечает великолепную картину на меди с изображением сбора винограда кисти голландского мастера Давида Винкбонса.
Он прихватил с собой в Париж медицинские перчатки и теперь спешно натягивает их. Анна-Катрин не хочет, чтобы он делал то, что явно собирается, хотя и нет никаких очевидных причин отказываться от кражи. Они оба видят, что в этом укромном уголке аукционного дома охраны никакой. Если она откажется покараулить, это лишь увеличит риск, что он попадется. А если с ним случится беда, то и с ней тоже. Она стоит на часах.
Французский психотерапевт Сезар Редондо, который работал с Анной-Катрин, почувствовал, что с самого начала этих отношений она согласилась на кражи под его давлением, и позже напор Брайтвизера метастазировал в насилие, как эмоциональное, так, возможно, и физическое. «Эта связь, – написал в отчете Редондо, – основана на доминировании и подчинении». Согласно Редондо, Анна-Катрин все это время была в плену, вынужденная против своей воли содействовать его преступлениям. Она не соучастница, а жертва.
Выводы Редондо, возможно, верны. Те, кто был знаком с Анной-Катрин, соглашаются со специалистами, не желая углубляться в природу ее психологического сплетения с Брайтвизером. Сама Анна-Катрин не отвечает на вопросы журналистов, имело ли место с его стороны дурное обращение с ней, предпочитая держать это при себе, как и многое другое. Редондо не знал о существовании домашнего видео парочки, где Анна-Катрин блаженствует среди сокровищ, ликующая и игривая, словно празднующая свой криминальный успех. Когда запись просматривает Бернар Дарти из французского подразделения по борьбе с незаконной торговлей культурными ценностями, он понимает, что его первоначальная идея, будто бы Анна-Катрин была пешкой Брайтвизера, опровергнута. Непохоже, чтобы она страдала или подвергалась притеснениям. «Она прямо искрится», – замечает Дарти. Скорее королева, чем пешка. Анна-Катрин девушка с силой воли, это у нее в их паре имеется постоянная работа. И оставаться с Брайтвизером, скорее всего, ее собственный выбор.
В парижском аукционном доме Анна-Катрин караулит, а Брайтвизер испытывает необычную для него неуверенность в себе. После ареста он месяц ничего не крал – по его меркам, целую вечность. Руки в перчатках подрагивают. Он знает, сомнение губительно для его воровского стиля, и просто решительно приступает к делу, надеясь на мышечную память. Он хватает картину семнадцатого века, разворачивает к себе медную панель оборотной стороной – прекрасное, выверенное движение – и выдергивает крепления с такой легкостью, словно открывает банки с колой. Он бросает раму в комнате, и они с Анной-Катрин выходят из аукционного дома на боковые улицы Парижа, и ничья рука не опускается ему на плечо.