Во время своего сольного тура по замку Грюйер он скрывает в брюках пустую сумку, обмотанную вокруг ноги. Его цель – громадный гобелен семнадцатого века, десять футов шириной и десять футов длиной, который поразил его воображение еще в самый первый визит в компании Анны-Катрин. Ее присутствие всегда урезонивало его, а она не желала рисковать свободой ради произведения искусства такого размера. Но без нее он заходит дальше, и попытка решить наконец задачу с гобеленом представляется ему естественной.
На гобелене выткан целый мир: леса, горы, деревеньки, – такую работу никогда не надоест рассматривать. Он планирует протащить сумку с добычей мимо стойки на выходе, опустив ее как можно ниже, держа над самым полом. Он снимает гобелен со стены, однако, как бы он ни складывал толстую ткань, молния на сумке никак не сходится. Посетителей прибывает, и он вспоминает уловку, к которой уже прибегал раньше, когда вынес из другого замка арбалет в их второй с Анной-Катрин раз. Он выбрасывает гобелен из окна. Затем выходит из замка, огибает его, пробираясь по грязи и коровьим лепешкам и, торжествуя победу, подбирает свою добычу.
Однажды в ненастный день он опробует одну из идей церковных краж. Он отвозит Анну-Катрин на работу на ее машине, дождь льет как из ведра, и он высаживает ее прямо у входа в больницу. Не нужно ей мокнуть, шагая до служебной парковки. Он просто заберет ее после работы тут же у входа, говорит Брайтвизер. У его галантности имеется скрытый мотив: сиденья в машине Анны-Катрин складываются, и в салоне образуется гораздо больше свободного места, чем в его собственной машине. Он едет к часовне святого Себастьяна, возведенной на холме, под которым теснятся красные черепичные крыши эльзасской деревни, – в этой церкви он периодически бывает с самого детства.
За алтарем, вырезанная из липы еще в 1520 году, возвышается четырехфутовая статуя Девы Марии; одежды Девы развеваются, лицо устремлено к небу. В предыдущий свой визит Брайтвизер изучил крепление статуи к постаменту и позаимствовал у матери в ящике с инструментами хороший гаечный ключ. Он отметил, что служитель, который присматривает за часовней, живет в доме позади часовни. Прихожане заходят на протяжении всего дня, однако плохая погода, надеется он, сегодня удержит их от посещения. Когда он подъезжает, на парковке стоит только машина служителя.
Открепить статую от постамента не проблема. Вопрос, как протащить сто пятьдесят фунтов резной древесины по проходу. Он обхватывает Богородицу за талию, кое-как проносит пару шагов, после чего ставит ее на пол, чтобы отдохнуть. Он даже не пытается как-то спрятаться; если его увидят – ему конец. Он делает ставку на то, что никто не появится в церкви, пока он там, – и никто не появляется. Он выволакивает статую за дверь и грузит в машину Анны-Катрин, едет под дождем до дома и затаскивает добычу внутрь. Он вымок до нитки, вымотался и переволновался. Он забирает Анну-Катрин с работы.
Не успев еще увидеть статую, она приходит в гнев. Ее машина пропахла ладаном, запахом церкви, и ему приходится признаться, чем он занимался. Она весь день была на работе, а ее яркая машинка, такая приметная, была задействована в преступлении, да еще и без ее разрешения. Места в мансарде, чтобы любоваться такой огромной статуей, нет, он втиснул ее в угол и частично загородил другими вещами. Для гобелена, который он приволок из Грюйера, требуется сто свободных квадратных футов стены, у них же нет ни одного; поэтому он, не церемонясь, забросил его под кровать. Он не может даже посмотреть на него.
Хуже того – он держит произведения искусства в неподходящих условиях. Брайтвизер постоянно подчеркивал, что его главная забота – оберегать искусство, однако хрупкому гобелену, вроде украденного из замка Грюйер, вовсе не на пользу летать из окна или валяться свернутым под кроватью. Что касается картин эпохи Возрождения, он знает, что их не следует двигать с места на место, не говоря уже о том, чтобы сдергивать со стены, спешно вынимать из рамы и возить по городским улицам, тряся в багажнике. В его мансарде начали рассыхаться, разъединяясь, три соединенные воедино деревянные панели, на которых маслом написана сценка в аптеке, – драгоценный экспонат, который он украл, развернувшись спиной к камере слежения.
Он говорит, что глубоко огорчен тем, как разрушается картина с аптекарем. Опытный профессиональный реставратор, с хирургической точностью применяя специальные инструменты, может постепенно вернуть древесину в прежнее состояние и соединить панели, придав картине почти первозданный вид. Брайтвизер знает это. Он мог бы тайком подбросить картину в какой-нибудь музей или художественную галерею, где она наверняка попала бы в руки эксперта. Вместо того он пытается исправить все сам. Применяя способ, который ни один реставратор ни за что не посоветовал бы, а один куратор назвал «убийственным», он силой стягивает панели и заливает суперклеем. Картина остается в мансарде.
Затем украшенное херувимами керамическое блюдо из музея в долине Луары соскальзывает на пол и разбивается. Повреждения необратимы, и произведение искусства выброшено в мусор. Брайтвизер, кажется, миновал некую точку невозврата, и демон вырвался на свободу. Он спотыкается о маленький натюрморт с жареным цыпленком, который они прихватили в Нормандии, и повреждает его так сильно, что и это произведение отправляется в мусорный бак.
Анна-Катрин до сих пор уважала его ясное понимание красоты, но с этого момента, скажет она позже следователям, его кражи сделались «грязными» и «маниакальными». Его эстетические идеи по части идеализирования красоты, обращения с каждым произведением как с почетным гостем выродились в бессмысленное собирательство. Ей не нравится большинство работ, которые он приносит в дом, некоторые из них, говорит она, просто уродливы.
И все же, несмотря на его безудержное воровство и неправомочное использование ее машины, она не бросает его и не съезжает на свою квартиру. Она остается. В 2001 году им обоим исполняется по тридцать: сначала Анне-Катрин – 5 июля, затем ему – 1 октября. Она больше не обращает внимания на новые трофеи, если только он сам не хочет что-нибудь ей показать. Мансарда больше не выглядит комнатой в Лувре – скорее самой дорогой свалкой в Европе. И новые вещи следуют одна за другой, и конца этому не видно.
26
Он приносит домой охотничий рог, которому четыреста лет; предмет в безупречном состоянии: сверкающий медный раструб, узорчатый кожаный ремень, чтобы носить на плече. Когда Анна-Катрин возвращается с работы, Брайтвизер не в силах удержаться: он хвастается новым сокровищем и рассказывает, как ему удалось его украсть.
Рог был выставлен в маленькой витрине, подвешенной в музее чуть ли не под потолком. Ему пришлось влезть на радиатор и откручивать шурупы на передней панели, держа швейцарский нож в вытянутой руке. В разгар работы ему пришлось прерываться несколько раз, спускаться на застеленный красным ковром пол и топать по всему залу. Это чтобы кассирша, сидевшая этажом ниже, – единственный человек в музее – слышала его и ничего не заподозрила.
Когда витрина была уже открыта, а передняя панель вынесена в соседнюю комнату, он снова забрался на радиатор, отодвинул в сторону мешавшую ему лампу подвесной подсветки и быстро перерезал нейлоновые тросики, которые удерживали охотничий рог на месте. К тому времени, когда лампа перестала раскачиваться, Брайтвизер уже засунул инструмент под свое темно-зеленое пальто «Хьюго Босс» и направился к выходу.
Но Анна-Катрин не выражает восторга. У них уже есть один рог, даже лучше, закрученный тройной спиралью, который они украли вместе в Германии. Кроме того, в его рассказе не хватает некоторых подробностей.
– Ты надевал перчатки? – спрашивает она.
– Прости… – отвечает он. Чтобы провернуть это дело, ему требовалась максимальная чувствительность пальцев.
Перчатки – одно из двух ее непререкаемых правил. Она тут же узнаёт, что он нарушил и второе: Музей Рихарда Вагнера, откуда он украл охотничий рог, находится в Швейцарии. Но и это не самое страшное. Музей Вагнера находится в Люцерне – том самом городе, где несколько лет назад их обоих арестовали.
Ее глаза пылают гневом, говорит Брайтвизер, такого он не видел никогда. Во время той кражи в Люцерне его отпечатки были повсюду, кипятится Анна-Катрин, теперь их обоих посадят. Напуганный этой вспышкой, Брайтвизер обещает, что все исправит. Он поедет обратно в музей и сотрет отпечатки пальцев.
Ну уж нет – Анна-Катрин непреклонна. Это слишком опасно. Лучше уж она сама возьмет на работе отгул, с самого утра поедет в музей и сотрет отпечатки. Брайтвизер предлагает хотя бы отвезти ее, и она благоразумно соглашается.
Они едут на машине Анны-Катрин, и атмосфера в салоне царит арктическая. Они почти не разговаривают. Но вот они подъезжают к Музею Рихарда Вагнера, устроенному в усадьбе, где композитор жил в 1860–1870-е годы, и настроение Брайтвизера слегка улучшается при виде красот природы. Музей Вагнера расположен на возвышенности и окружен изумительным городским парком на берегу озера Люцерн, охваченного заснеженными горами. Анна-Катрин открывает дверцу; в сумке у нее носовой платок и бутылочка медицинского спирта, и ему на мгновение кажется, что, может быть, они смогут еще снова обрести свою любовь.
– Посиди в машине, – говорит она. – Я только туда и сразу назад.
– Я просто немного прогуляюсь, – говорит он. – Не беспокойся.
И он тоже выходит, запахивает свое темно-зеленое пальто и отдает ей ключ от замка зажигания, чтобы она положила в сумочку. После чего он наклоняется и целует ее, надеясь, что этот поцелуй положит начало оттепели в их отношениях.
Она входит в музей, покупает билет и поднимается по лестнице на второй этаж. Брайтвизер нарезает круги вокруг усадьбы – трехэтажного дома с белеными стенами и темно-зелеными ставнями на окнах – и наблюдает за ее передвижениями: вот она мелькает в одном окне, затем в другом – воплощенная элегантность в своем подогнанном по фигуре сером костюме.