Наконец она скрывается во внутренних комнатах, а он ждет. Поблизости всего несколько человек, в том числе и старичок с собакой, который, прежде чем отойти, как будто бросает на Брайтвизера какой-то странный взгляд. Лебеди покачиваются на волнах в озере, вода размеренно плещет на берег. Церковный колокол чисто отбивает четверть часа.
Анна-Катрин выходит из музея и быстро направляется в его сторону. Она почти бежит, что странно. Они всегда старались не показывать спешки, тем более сейчас тот редчайший случай, когда они приехали в музей не для того, чтобы красть. У него такое впечатление, будто она пытается что-то ему сказать; но она слишком далеко и ему не слышно. Он силится прочесть что-нибудь по ее встревоженному лицу, по нервным взмахам руки, когда на гравиевой дорожке позади него вдруг притормаживает, а затем останавливается полицейская машина.
Из машины появляются двое полицейских в форме, и в первое мгновение Брайтвизер уверен, что они не могут быть здесь ради него. У него под пальто нет ничего краденого. Он даже не в музее. Однако же полицейские быстро приближаются, и один из них вынимает наручники. Брайтвизер испуган; впрочем, не сопротивляется, и, пока его арестовывают, он успевает еще раз встретиться взглядом с Анной-Катрин. Она, кажется, не в себе и сбита с толку, однако же ей повезло: ее полицейские не замечают, и Брайтвизера одного усаживают на заднее сиденье патрульной машины и увозят.
27
Брайтвизер проводит мучительную ночь в камере в цокольном этаже того же самого отделения швейцарской полиции, где его держали после неудавшейся кражи картины четырьмя годами раньше. На следующее утро, в среду, 21 ноября 2001 года, в камеру входит полицейский инспектор и вежливо представляется заключенному.
Роланд Мейер примерно того же возраста, что и Брайтвизер, обоим совсем недавно исполнилось тридцать, они одинаково худощавые, с похожими ярко-голубыми глазами. Говорят между собой на немецком с очевидным эльзасским акцентом – географические братья. Прежде чем отправиться в камеру, инспектор изучил рапорт о первом аресте Брайтвизера в Люцерне. Мейер считает, что имеет дело с мелким воришкой – и не слишком талантливым, судя по двум его провалам, – который хотел по-быстрому нажиться, воруя в столь плохо защищенных местах, как музеи и галереи.
Инспектор выводит Брайтвизера из камеры даже без наручников, они проходят к лифту и поднимаются на главный этаж современного здания полицейского участка; Мейер приводит задержанного в квадратную комнату для допроса. Оба садятся по обе стороны пустого белого стола, в окружении лишь стерильно-белых стен – никого, кроме них, даже адвоката.
– Что вам известно о пропаже охотничьего рога? – спрашивает Мейер.
– Должно быть, тут какая-то ошибка, – заявляет Брайтвизер. – Я не имею к этому никакого отношения.
Инспектор не торопится. В свободное время Мейер лазает по горам и бегает марафоны. И на работе, и на отдыхе он предпочитает длинные дистанции. Мейер терпеливо разъясняет Брайтвизеру всю серьезность положения.
В тот день, когда пропал рог, в Музее Вагнера было необычайно малолюдно. За весь день всего три посетителя. Единственная его сотрудница, Эстер Йэрг, в отсутствие туристов любит прогуливаться по залам. Она как раз отправилась в обход – сразу после посетителя в длинном зеленом пальто – и вдруг заметила пропажу охотничьего рога. Инструмент, ценный сам по себе и с исторической точки зрения, был приобретен лично Вагнером. Йэрг позвонила в полицию, двое полицейских сразу же приехали и сняли отпечатки пальцев, отпечатки обуви и ДНК.
На следующий же день статья об ограблении появилась в «Luzerner Zeitung», местной газете. Статью прочел бывший радиожурналист, который ежедневно прогуливается около музея с собакой; и когда пожилой собачник заметил мужчину, который как-то странно терся вокруг здания, заглядывая в окна, он поспешил в музей предупредить работницу. Снова была смена Йэрг, она вышла и узнала зеленое пальто. Йэрг снова позвонила в полицию, которая тут же приехала и арестовала мужчину в пальто.
Слушая все это, Брайтвизер не может скрыть потрясения. Повторная поездка в Музей Вагнера по требованию Анны-Катрин оказалась не только рискованной и неразумной, но еще и совершенно бессмысленной: все улики уже были собраны до того, как появилась Анна-Катрин со своим платком.
Инспектор видит, что Брайтвизер поражен услышанным, и старается надавить.
– Ваши отпечатки повсюду, – заявляет Мейер. Все доказательства налицо, напоминает ему инспектор. От такого не отвертишься.
Брайтвизер хранит молчание.
– Мы знаем, что это вы, – подталкивает инспектор.
На самом деле инспектор понятия не имеет, Брайтвизер ли совершил кражу. Ни одного четкого отпечатка в криминальной лаборатории Люцерна нет. Инспектор блефует, ему требуется признание. Он лжет, когда заявляет Брайтвизеру, что отпечатки, обнаруженные в Музее Вагнера, полностью совпадают с теми, которые взяты после его первого ареста.
– Более того, – прибавляет Мейер, надеясь нанести решающий удар, – вас видели в Люцерне в тот самый вечер, когда пропал рог. – Мейер утверждает, что Брайтвизер попал на записи видеокамер.
Мейер перестарался и выдал себя. Украв рог, Брайтвизер поехал прямо домой, не останавливаясь даже на заправке. Инспектор, понимает Брайтвизер, лжет насчет видеокамер в Люцерне, следовательно, может лгать и об отпечатках пальцев.
Брайтвизер яростно отстаивает свою невиновность, и, к его величайшему удивлению, Мейер спокойно принимает его возражения. У инспектора – теперь Брайтвизер явственно это ощущает – нет настоящих доказательств. Если бы они были у Мейера, он надавил бы сильнее. Именно такими и представляет себе полицейских Брайтвизер: самоуверенные недоучки. Ему кажется: если все разыграть верно, он сможет выкрутиться.
Брайтвизеру очевидно, что, по мнению инспектора, во время ареста возле Музея Вагнера он был один. Если полиция не знает, что у него имеется сообщница, то не станет и искать ее. Он может усилить свои позиции, позвонив Анне-Катрин и попросив ее потихоньку вернуть охотничий рог. Если она просто бросит его где-нибудь под кустом рядом с музеем, чтобы заметили прохожие, то это обеспечит ему алиби. Правоохранители отпустят его, и затихнет его главный страх: полиция вламывается в мансарду и находит все сокровища.
После получасовой беседы с Мейером Брайтвизера возвращают в камеру. Тут он узнает, что его классифицировали как задержанного, подлежащего особой охране, и у него нет права на личные телефонные звонки.
Изначальная догадка Мейера, что Брайтвизер мелкий уголовник, пока еще не опровергнута. Однако во время короткого допроса Брайтвизер держался куда бойчее и увереннее, чем ожидал Мейер. Произвело не меньшее впечатление и даже, наверное, показалось подозрительным, что Брайтвизер не сдался под нажимом и легко раскусил блеф инспектора. Мейер всерьез заинтересовался двумя музейными кражами совершенными с разницей в четыре года. Две кражи могут быть продолжением цепочки – или же ее началом.
Мейер беседует с судьей. Формально Брайтвизера можно считать рецидивистом, и у инспектора имеются законные основания и дальше держать его в камере в статусе заключенного, подлежащего особой охране. Заодно Мейер получает от судьи право затребовать международный ордер на обыск, позволяющий полицейским отправиться из Швейцарии во Францию и перетряхнуть жилище злоумышленника.
28
Дни текут, проходит целая неделя. Чтобы получить международный ордер на обыск, необходимо преодолеть немало бюрократических препон. Мейер дожидается подтверждения, а Брайтвизер томится в кутузке. Единственный звонок, дозволенный Брайтвизеру, – во французское посольство; единственный разрешенный посетитель – адвокат. От посольства никакой помощи, а общественный защитник пока еще не назначен. Уголовные обвинения против него все еще не сформулированы.
Брайтвизер, не подозревающий о том, что решается вопрос с ордером, пребывает в безвестности, чего ему ждать или когда завершится период забвения. Иногда он видит других заключенных, хотя, по сути, сидит в одиночке. Даже самый худший образчик современного искусства помог бы ему сейчас отвлечься, однако на стенах камеры ничего нет. Он один на один с мрачными мыслями.
В конце концов появляется Мейер, он отпирает дверь камеры и останавливается в дверном проеме.
– Вам удалось все обдумать, мистер Брайтвизер?
Инспектор приглашает его в допросную, чтобы тот сделал признание. Брайтвизер сохраняет достаточно самообладания, чтобы сказать нет.
– Нет? – многозначительно переспрашивает Мейер. Он снова сажает его под замок.
Брайтвизеру позволено отправлять и получать письма, хотя их будут просматривать назначенные судом полицейские. «Я ощущаю себя оторванным от всего и всех, – пишет он Анне-Катрин. – Мир покинул меня. Я страдаю непрерывно, я полон сожалений, я только и делаю, что плачу». Внизу страницы он рисует два маленьких сердечка.
Пролетает еще десять дней. Никаких писем ему не приходит. Где же Анна-Катрин? Он предполагает, что, стирая его отпечатки в Музее Вагнера, она услышала разговор между пожилым собачником и музейной сотрудницей по поводу подозреваемого под окнами. Анна-Катрин понимает по-немецки, – должно быть, она спешила его предостеречь. Но потом, когда оказалось уже слишком поздно, что она предприняла? И что она сказала его матери, если та тоже ему не пишет?
Когда его арестовали в Люцерне в первый раз, мать кинулась ему на помощь через день. Теперь же молчание обеих женщин терзает его. Брайтвизер понимает: чем дольше он отказывается сотрудничать с полицией, тем больше лет придется провести в тюрьме. Когда Мейер снова заходит поинтересоваться, не надумал ли он что-нибудь рассказать, Брайтвизер отвечает, что надумал.
В допросной его признание записывается. Мейер начинает:
– Вы готовы сделать для полиции достоверное заявление?
– Да, – отвечает Брайтвизер.
– С какой целью вы приходили в Музей Рихарда Вагнера?