Всего из канала извлекли сто семь предметов, которые местная полиция сложила в пустующую камеру в участке. Осмотреть добычу попросили страсбургского антиквара Жака Бастиана, известного своим острым взглядом. Когда Бастиан прибыл, он испытал потрясение. Кто бы ни владел всем этим, сказал антиквар, он «настоящий ценитель». Предметам требовалась профессиональная чистка, но в остальном они оказались в отличном состоянии и поддающимися реставрации. Очевидно, они пролежали в воде не очень долго. Бастиан оценил все вместе примерно в пятьдесят миллионов долларов. Под вооруженной охраной полиция перевезла все находки в защищенное хранилище в музее ближайшего города Кольмара, где каждому предмету определили необходимую меру реставрации и сфотографировали.
История сокровища из канала стала в регионе оглушительной новостью, и к делу подключился Центральный офис французской полиции по борьбе с незаконной торговлей культурными ценностями, быстро обнаружив, что все эти предметы были украдены. Вот они – улики против серийных воров, которых выслеживал Центральный офис, той ловкой парочки с хорошим вкусом; да еще и куча другой добычи, которой хватит на добрую дюжину банд. Неужели два человека могли украсть столько культурных ценностей, и если да, почему они все выбросили? Центральный офис озадачен: там по-прежнему понятия не имеют, кто эти воры.
А в Швейцарии находками в канале заинтригован Мейер. После провального обыска в доме на окраине Мюлуза он запросил копии фотографий сокровищ. Мейер получил фотографии, привел Брайтвизера в допросную и хитроумно выманил у него признание. Спустя несколько дней, 7 февраля 2002 года, после семидесяти девяти дней в тюрьме Люцерна, Брайтвизеру приносят одежду, в которой его арестовали, и велят снять тюремную робу. Его выводят из камеры в цокольном этаже полицейского участка и сажают на поезд, в тюремный вагон.
Он один из десяти заключенных в вагоне, каждый заперт в крохотной камере, а в проходе между ними дежурят охранники. Брайтвизер единственный здесь в пальто от Хьюго Босса. Он всегда ставил себя выше остальных преступников, однако теперь, подавленный и изможденный, он завидует их стойкости и безучастности, которые кажутся в них такими естественными. Он понятия не имеет, куда его везут, никто ему ничего не объяснил, но, куда бы ни везли, он боится до слез, что все станет только еще хуже.
30
Несколько часов поезд стучит колесами, двигаясь на юго-запад по швейцарским горам и холмам, и Брайтвизера высаживают, немного не доезжая до Женевы. Он заперт в очередной камере, обшарпаннее и грязнее предыдущей, и на следующий день его ведут в тюремное помещение для допроса. Вот здесь он впервые встречается с Александром фон дер Мюллем, следователем, который занимается розыском украденных предметов искусства и который шел по его следу целых шесть лет. Они сидят лицом к лицу за столом. Кроме них, в помещении только стенографист.
У фон дер Мюлля грудь колесом, обширный живот и почти лысая голова. Вместо полицейской формы он носит рубашку и блейзер, обтягивающий его так туго, будто вот-вот лопнет. Детектив, который впоследствии согласится дать журналистам детальное интервью и поведать о своих беседах с Брайтвизером, вынимает из бумажника еще пять фотографий с произведениями искусства. Фон дер Мюлль раскладывает фотографии перед Брайтвизером.
– Это не я! – взвивается Брайтвизер, отшатываясь вместе со стулом.
– Успокойтесь, – говорит детектив. Брайтвизер не попросил адвоката, и фон дер Мюлля это вполне устраивает, потому он собирается воздействовать на него состраданием, а не подавлять размерами. Мышцы в этом деле не нужны, а вот лесть не повредит. – Это все из моего дома.
Брайтвизер снова занимает свое место. Пара работ на фотографиях – одна картина маслом и мраморная статуэтка, пусть и на целый век младше, чем обычно предпочитает Брайтвизер, относятся к тем, которые он мог бы попытаться украсть.
– Я коллекционер, – говорит фон дер Мюлль. Он поясняет Брайтвизеру, что после истории с находками в канале дело потребовало вмешательства специалиста по розыску произведений искусства. Брайтвизера привезли на поезде в городок Веве, где в отделении местной полиции располагается офис фон дер Мюлля. – Я понимаю, что вы не обычный вор, – продолжает детектив. – Вы тоже коллекционер, и это обязывает. – Он предполагает, что все преступления Брайтвизера продиктованы страстью, а не деньгами.
Этот грузный полицейский – единственный полицейский из встреченных Брайтвизером, которого он не возненавидел с первого же взгляда. Они разговаривают по-французски, уже скоро перейдя на неофициальный тон и называя друг друга запросто по имени; ничего подобного не было, когда он разговаривал по-немецки с Мейером.
Фон дер Мюлль говорит, что суд непременно учтет полное и добровольное признание и вынесет в итоге самый мягкий приговор из возможных. Детектив также начинает с фотографий находок из канала, рассортировав их «по географическому принципу»: начав с предметов, украденных в Швейцарии, и постепенно расширяя охват территорий по спирали, он в итоге насчитывает семь европейских стран. Фон дер Мюлль спрашивает, что Брайтвизер помнит о каждом случае, и Брайтвизер, которому все это как бальзам на сердце, добавляет к своим предыдущим признаниям многочисленные подробности. То и дело он принимается живописать едва ли не каждый поворот каждого шурупа.
Они проводят вместе по шесть и более часов, пять дней в неделю – почти целый месяц. Иногда во время их бесед фон дер Мюлль закуривает трубку, а Брайтвизер, бывает, возвращается к себе в камеру с книгой по искусству или аукционным каталогом. Как-то днем фон дер Мюлль даже катает Брайтвизера по окрестностям на личной машине. Фон дер Мюлль посвящает делу почти все свое время, стараясь не сильно запугивать или критиковать подследственного. «Я не могу это оправдать, но могу понять», – обожает повторять детектив. До сих пор швейцарским правоохранительным органам удается сохранить всю историю в тайне, не допуская утечек в прессу, – внимание журналистов почти всегда пагубно сказывается на расследовании.
Когда с предметами из канала покончено, фон дер Мюлль упоминает другие музейные кражи. Это преступления, совершенные в Швейцарии и за ее пределами, когда среди бела дня с экспозиций пропадали предметы, относящиеся к позднему Ренессансу или раннему барокко, чаще всего изготовленные из серебра или слоновой кости. Иногда свидетели замечали молодую, хорошо одетую пару. Однако ни одного из этих предметов не было обнаружено в канале.
Брайтвизер не забывает, что фон дер Мюлль коп, однако же верит, что детектив с пониманием относится к его трудному положению и в любом случае он лучший союзник, какого можно найти в правоохранительных органах. Фон дер Мюлль посоветовал ему признаться во всех остальных преступлениях, какие он совершил. Если он откажется содействовать и полиции придется приложить дополнительные усилия для поиска доказательств, его несговорчивость, сказано Брайтвизеру, аукнется ему в суде.
Брайтвизер сознается еще в дюжине краж, хотя ни на одну из них фон дер Мюлль даже не намекал. Брайтвизер в основном честен с ним во всем, кроме Анны-Катрин. Он неизменно повторяет, что она была просто невинной спутницей, которая отлучилась в туалет, когда он украл, или была в соседнем зале, – в общем, не подозревала, чем он занимается. Он старается свести к минимуму наказание, которое будет грозить ей, скажи он правду. У себя в камере он делает заметки, которые записывает шифром и хранит между страницами книги: там все, что он наговорил о местоположении Анны-Катрин в каждом из музеев и аукционных домов. Это чтобы не противоречить самому себе на будущих допросах или в суде. Его мать, подчеркивает он, также совершенно ничего не знала о его поступках.
– Во всем виноват только я сам, – повторяет Брайтвизер несколько раз, отдавая себя на растерзание.
Фон дер Мюлль видел записи с камер слежения и читал показания свидетелей, он понимает, что Анна-Катрин играла куда более активную роль, чем пытается уверить его Брайтвизер, однако детектив терпит этот обман. Ни Анне-Катрин, ни матери Брайтвизера не было предъявлено обвинений в Швейцарии, с ними будут разбираться правоохранительные органы Франции. Если фон дер Мюлль начнет привлекать к делу любую из женщин, Брайтвизер, вероятно, перестанет говорить и потребует адвоката. Считать Анну-Катрин и его мать невиновными – негласная цена его признательных показаний.
В беседах Брайтвизера с детективом уже были упомянуты украденные им предметы из серебра, слоновой кости, фарфора и золота; они обсудили все, кроме картин маслом. Картины – самое ценное, и фон дер Мюлль пока воздерживается от вопросов, дожидаясь, пока установившееся между ними доверие достигнет высшей точки. В итоге детектив решает, что точка достигнута.
– Мы должны поговорить об украденных картинах, – откровенно провозглашает фон дер Мюлль. В канале была найдена всего одна – на медной доске. Детектив не сомневается, что Брайтвизер украл больше. Когда его впервые арестовали в Люцерне, до кражи охотничьего рога, он пытался вынести натюрморт, масло на дереве. По примерным оценкам фон дер Мюлля, Брайтвизер может быть виновным в пропаже от десяти до двадцати картин из музеев Европы, и стоят они баснословную сумму. – Сколько их? – спрашивает он.
Не задумываясь, Брайтвизер с гордостью выдает правду. Он признается, что украл шестьдесят девять картин эпохи Возрождения.
Фон дер Мюллю удается сохранить самообладание, хотя он не может мысленно не отметить, что только что узнал о самом крупном похищении культурных ценностей за всю историю. Но сейчас самое главное выяснить, где эти картины. Чем дольше их где-то прячут, тем больше вероятность, что они пострадают.
– И где же они все? – спрашивает детектив.
– Когда я видел их в последний раз, они были в мансарде, – отвечает Брайтвизер. Когда он прочел полицейский рапорт о находках в канале, он был потрясен, однако, как и во многих других случаях в его нынешней жизни, ему пришлось смириться с недоумением. Он рассудил, что в один прекрасный день все прояснится. Предметы из канала пережили это купанье; сам Брайтвизер не желал бы им подобног