Адвокат Анны-Катрин, Эрик Браун, начинает речь в защиту с признания того, что прокурор прав. Браун допускает, что Анна-Катрин, возможно, была не вполне точна в своих показаниях. Только это вполне ожидаемо от человека, которого запугивают и подвергают побоям.
– Она была во власти этого молодого человека, – говорит Браун. – Ее воля подавлялась. Она страдала. Она жила в страхе. Теперь же у нее маленький ребенок. Неужели вы хотите правда отправить ее в тюрьму?
И благодаря умелой защите адвоката Анна-Катрин выпархивает на свободу. Она проводит в тюрьме ровно одну ночь. Брауну даже удается добиться того, что с нее снимается судимость, словно и не было тех десяти лет, которые она провела с Брайтвизером. И это позволяет Анне-Катрин, в отличие от Штенгель, вернуться на работу в больницу, что она и делает, хотя ее зарплата уходит в основном на уплату штрафов. И все же ей удается купить двухкомнатную квартиру и найти детский сад, поскольку отец ее ребенка больше с ней не живет.
Брайтвизер обеспечил убедительные, пусть лживые, оправдания для матери и Анны-Катрин, однако ни одна из женщин не произнесла в суде ни единого слова в его поддержку. Его отправляют обратно в тюрьму отбывать двухлетний срок. Он записывается едва ли не на все курсы, какие предлагаются в местах лишения свободы: английский, испанский, история, география, литература. Он изобретает для себя должность «общественного писца» и сочиняет письма для своих товарищей по несчастью. Менее чем через год, в июле 2005-го, его выпускают за хорошее поведение, с тем чтобы он отбывал остаток срока в реабилитационном центре. В Швейцарии и Франции, вместе взятых, он провел за решеткой три года семь месяцев и пятнадцать дней.
Из реабилитационного центра можно уходить по будням, если есть работа, и он нанимается в лесорубы. Уже очень давно он не давал телу никаких физических нагрузок, какие хотя бы изредка требовались в музеях, и ему на удивление нравится работать на лесозаготовках, общаться с деревьями в лесу – этакий эстет с бензопилой. По выходным он продолжает встречаться с отцом, а при первом за четыре года задушевном разговоре с матерью немедленно разражается слезами и говорит, что во всем виноват только он. Однако, если честно, его мать сделала самое худшее из возможного: она уничтожила все, что он любил больше всего на свете; она ободрала его до нитки и выставила перед всеми вором. И все же, в кризисный момент, когда большинство взаимоотношений прервались бы, они находят силы начать сначала. «Она целует и обнимает меня, говорит, что прощает меня, как и всегда». Они вместе едят шоколадные конфеты.
Единственная шероховатость возникает, когда он пытается выяснить у матери подробности о судьбе своей коллекции, помимо тех, которые уже знает. Кто еще участвовал? Где еще утоплены предметы? Что было сожжено, а что нет? И где зола? «Я никогда не стану говорить об этом впредь, – заявляет мать. – Пожалуйста, пообещай никогда больше не спрашивать». Он обещает.
Когда его выпускают из реабилитационного центра, он снимает дешевую квартиру, чтобы жить отдельно, хотя арендную плату вносит мать. Его работа лесорубом заканчивается с наступлением зимы, и он занимается доставкой товаров и моет полы. Его квартира обезличена, едва ли лучше тюремной камеры, а в чем-то даже хуже: теперь, когда он волен украшать ее всем, чем пожелает, отсутствие предметов искусства ощущается еще больнее. Он чувствует себя так, слово прожил сотню жизней, пока воровал, и теперь, в тридцать четыре, он разбитый старик.
По условиям освобождения Брайтвизеру три года запрещено посещать музеи и прочие места, где выставляются произведения искусства, а также контактировать с Анной-Катрин. Но больше ему не с кем поговорить, посещать же психотерапевта он отказывается. Он чувствует себя «потерянным и брошенным на произвол судьбы» и находит ее новый адрес, а в октябре 2005 года изливает душу в письме к ней.
«Я рассыпаюсь на части, – пишет он. – Я хочу снова увидеть тебя. Давай встретимся. Я знаю, что и у тебя дела идут не очень. Давай прогуляемся вместе, подышим свежим воздухом. Я знаю, что это пойдет на пользу нам обоим». Его мать, прибавляет он, может присмотреть за ребенком.
Ответ приходит от инспектора по условно-досрочному освобождению. Получив его письмо, Анна-Катрин тут же позвонила в полицию, и Брайтвизера за нарушение условий освобождения возвращают в тюрьму на пятнадцать дней. В камере он мечется в бешенстве, «запертый в клетке лев», и ударяет по окну с такой яростью, что разбивает стекло и разрезает кожу до кости. Погоня за страстями, к Анне-Катрин и искусству, усугубляет его горе, и единственный способ выжить, который ему видится, – это запереться отшельником у себя в квартире. Порез на руке приходится зашивать, и теперь, когда их отношения окончательно умерли, на память о них останется шрам.
36
«Брайтвизер был для нее величайшей трагедией жизни, но не более того», – утверждает Эрик Браун, адвокат, помогавший Анне-Катрин избежать тюремного заключения. Браун работал с Анной-Катрин неделями, готовя ее к суду и часто обсуждая интимные моменты ее отношений с ним – как они жили в своей мансарде среди всего этого искусства. Брайтвизер был неуравновешенным, рассказывала адвокату Анна-Катрин, и чаще всего с ним было непросто. «И теперь, – говорит ее адвокат, – она всего лишь хочет жить спокойной жизнью и забыть о нем».
Спокойствия она уже добилась. Ее квартира находится в сонной деревеньке за Мюлузом, обошлась ей, в пересчете на доллары, в сто тысяч, и она взяла ипотеку на двадцать два года. Новое жилище Анны-Катрин, как и квартиру ее родителей, полиция обыскивала на предмет украденного, но ни там, ни там ничего не нашли. Она тихо растит сына, родившегося в 2003 году. Продолжает работать в больнице Мюлуза. Больше ее не арестовывали. Она никогда не попадала на телевидение, и не рассказывала свою историю, и явно не желает ни славы, ни позора. Она, насколько известно, не общалась ни с Брайтвизером, ни с его матерью, не вышла замуж и не имеет других детей.
Анна-Катрин интроверт, в чем не сильно отличается от самого Брайтвизера, и после того, как она столько лет пряталась вместе с ним у всех на виду, она, похоже, продолжает вести тот же стиль жизни и после мансарды. Браун уверен, что она обрела мир и счастье.
С первого момента их встречи на дне рождения в 1991 году, когда обоим было по двадцать лет, до нарушения Брайтвизером условий освобождения в 2005-м прошло почти пятнадцать лет. Они провели вместе лучшие годы своей молодости. Они катались по дорогам Европы, набивая мансарду сокровищами, и она выпуталась из всего этого дела практически безнаказанно. Это почти чудо. Бонни и Клайд были застрелены в Луизиане, погибли в двадцать три и двадцать пять соответственно.
«Анна-Катрин просто хочет перевернуть страницу, раз и навсегда, и забыть об этом», – снова и снова повторяет Браун.
Она выставляла на прикроватный столик в дешевой гостинице серебро эпохи Возрождения. Она ела в музейном кафе, держа при себе сумку с украденным шедевром. Она видела гору Сен-Мишель на рассвете и закат высоко в Альпах, а еще витражи Шартрского собора. Она держала в руках Кранаха, извлеченного из рамы. И еще Брейгеля. И «Адама и Еву». Она влюбилась в вора. Она следила за бесчисленным множеством охранников в бесконечных музеях. Она принимала участие в одной из величайших в истории серий краж произведений искусства. Она жила в пещере Али-Бабы и спала на кровати под балдахином на четырех столбиках. Анна-Катрин никогда этого не признает, однако забыть подобное невозможно. Остается лишь не попадать в свет прожекторов.
37
«Сомневаюсь, что он искренне меня любил, – сказала однажды Анна-Катрин, когда ее допрашивал швейцарский детектив фон дер Мюлль. – Я была для него просто очередным экспонатом». Брайтвизер настаивает, что на самом деле Анна-Катрин сама в это не верит: она знала, что он по-настоящему ее любит, и сказала так только под давлением или чтобы ввести в заблуждение полицию. Однако в конце 2005 года, вскоре после того, как он отправил Анне-Катрин свое последнее письмо, умоляя о воссоединении, Брайтвизер, похоже, находит ей замену.
Подруга его матери знакомит его со Стефанией Манжен, которая, так же как и Анна-Катрин, работает санитаркой в больнице (правда, в другой) и внешне на нее похожа – миниатюрная, со вздернутым носиком и светлыми волосами. И, как и в случае с Анной-Катрин, новая любовь, по словам Брайтвизера, вспыхивает ярко и тоже с первого взгляда. Они подходят друг другу, словно пара танцоров, говорит он, вплоть до имен. «Стефан и Стефания, изумительное сочетание». Через месяц после того, как он разбил окно в камере из-за того, что Анна-Катрин больше не желала его видеть, Брайтвизер переезжает к Стефании в ее квартиру в Страсбурге.
«Она моя скала, моя любовь, эссенция моей жизни», – говорит Брайтвизер о Стефании и в первый раз за долгое время смотрит в будущее с надеждой.
Еще он самым неожиданным образом получает от одного французского издательства более ста тысяч долларов за то, что на протяжении десяти дней его интервьюирует их «литературный негр». Затем этот автор составляет залихватский отчет о его преступлениях, на обложке опубликованной книжки значится имя Брайтвизера и помещена эффектная фотография, на которой у него ошеломительно синие глаза. Брайтвизер надеется, что публикация «Исповеди музейного вора» на французском и немецком языках и последующая популярность позволят ему начать новую жизнь.
В последней главе его книги написано, что он готов предложить себя в качестве консультанта по музейной безопасности, – подобно тому как компьютерные хакеры становятся экспертами по кибербезопасности. Он готов придумать простые и экономически необременительные новые методы для своих клиентов, в числе которых будут, как он считает, музеи, галереи и частные коллекционеры; это будет руководство, как заменить устаревшие музейные витрины, внедрить на экспозиции датчики движения и установить крепления, благодаря которым картины будут надежно закреплены на стенах. Гонорар от публикации «Исповеди», рисует в своем воображении Брайтвизер, будет вишенкой на торте его успеха, и если на его консультации возникнет масштабный спрос, он сможет не только выплатить все штрафы, но и сделать достойную карьеру в мире искусства, которой не станет препятствовать его инспектор по условно-досрочному освобождению.