Конечно же история все-таки принадлежит достаточно раннему периоду творчества писательницы, и не следует рассматривать ее без осознания того факта, что поставленные перед ней цели не были в достаточно мере ясны и самому автору.
Лори, молодой герой, является лишь далекой предпосылкой к будущим образам мужчин в произведениях Айн Рэнд. С другой стороны, Джинкс, отражающая первенство женщин, свойственных для ранних работ писательницы, является самым проработанным и зрелым персонажем всего рассказа. Она постоянно во всем опережает Лори. И все же, как и следовало ожидать от Айн Рэнд, чувства Джинкс по отношению к Лори являются одним из наиболее убедительных элементов истории — тем, в чем она кардинально отличается от любой феминистки. «Женщины, — говорит она Лори в какой-то момент — просто болтуньи».
С точки зрения писательского мастерства, «Хорошая статья» продемонстрировала, сколь большой шаг вперед совершила Айн Рэнд в сравнении со своим прошлым «Мужем, которого я купила». Знаний об английском языке у автора заметно прибавилось, хоть ей все же предстояло многому научиться. Оригинальность определенных описаний и внезапные проблески остроумия во фразах явились первыми предвестниками грядущего. Диалоги, особенно по части сленга, до сих пор не выверены так, как полагается, и сам тон произведения страдает от неуверенности, происходящей, скорее всего, из-за широких границ между различными стилями выражения мысли на письме. Но, несмотря на эти недостатки, в целом истории удается передать богатые ощущения, которые переживала в своей душе Айн Рэнд.
Десятилетия спустя, после того как Айн Рэнд уже написала роман «Атлант расправил плечи», она вдруг сообщила, что хочет написать чисто приключенческую историю без всякого философского подтекста. (Она даже успела придумать герою имя — Фостин Доннегал — и описать его в духе Лори МакДжи, все так же с ямочками.) Но она так и не взялась за эту идею основательно.
Потому пусть «Хорошая статья» и не является идеальным произведением, оно несет в себе основы того крайне редкого стиля Айн Рэнд, который не использовался более ни в одной из ее работ. Этот рассказ отражает в себе ту сторону творчества Айн Рэнд, которую ее поклонникам не удастся обнаружить ни в одном другом романе.
Замечания по тексту: предваряя этим свое выступление перед аудиторией, в 50-х гг. Айн Рэнд изменила отдельные устаревшие выражения в описании автомобилей и одежды на более актуальные. Впоследствии я сохранил эти изменения.
Леонард Пейкофф
I
Как бы я хотел, чтобы это было убийство! Чтобы здесь лежал раскромсанный на кусочки труп, залив кровью тротуар… А еще чтобы бушевал сильный пожар, да так, чтобы газовый баллон взорвался и разнес полгорода!.. И в этот момент кто-нибудь бы влетел в банк и обчистил сейфы до последней монеты, оставив всех с носом!.. Да, и еще бы землетрясение!
Лори МакДжи несся по тротуару с такой неистовой злобой и каждым шагом будто бы давил своих незримых врагов, словно насекомых, под тяжелыми ботинками. Ворот его рубахи беспорядочно трепал ветер, а вены на шее судорожно напрягались всякий раз, когда он пытался сжать губы в прямую линию. Это было непросто сделать, ведь у Лори МакДжи были юные, великолепно очерченные губы с проказливыми ямочками в уголках рта, который, казалось, так и ждет момента, чтобы расплыться в ослепительной улыбке. Но сейчас ему было совсем не до того.
Летнее утро было таким спокойным на главной улице Диксвиля, и звуки ожесточенных шагов Лори раздавались в этой тишине настоящими выстрелами. На пути ему почти не попадалось прохожих, а те немногие, кто проходили мимо, едва волочили ноги. Окна магазинов были раскалены от солнца и покрыты пылью, а двери распахнуты, демонстрируя пустые залы, в которых не было ни единого покупателя. На тротуаре перед супермаркетом медленно растекались в красную кашицу несколько перегревшихся на солнце старых помидорин. Прямо посередине самого оживленного перекрестка Диксвиля лежала собака и спала под солнечными лучами, слившись с окружающей ее унылой цветовой гаммой. Он глядел на все это и сжимал кулаки.
Лори жил на свете уже двадцать третий год, но в редакции «Диксвильского рассвета» он проводил свое первое лето. Совсем недавно он еще беседовал с новостным редактором, далеко не в первый раз, но, судя по всему — в последний.
— Вы — болван! — воскликнул Джонатан Скрэгс.
Лори возвел глаза к потолку в попытке убедить окружающих в том, что его достоинство находится за пределами всех подобных оскорблений, которыми его мог одарить этот грозный мужчина за своим столом.
— Еще одна подобная халтура, и вы пойдете драить тарелки в каком-нибудь кафе, если они вас вообще возьмут!
Лори бессознательно наблюдал за тем, как мощная пятерня новостного редактора с размаху легла на его аккуратное творение, смяла его, и секундой позже скомканные бумажки уже отправились в мусорное ведро. А он еще смел надеяться, что эта статья вдвое увеличит тираж газеты, а его собственное имя будет появляться куда чаще на страницах издания…
Лори всегда был уверен в своем самообладании, но после такого принялся кусать губы, и его лицо приобрело выражение такой неистовой сдержанности, на которую был способен разве что какой-нибудь бульдог.
— Если вам такой материал не по нраву, — обиженно бросил он редактору, — то это ваши проблемы, вашей газеты и вашего города. Это отличная статья.
— Да ты не просто молокосос, — зарычал Джонатан Скрэгс, — ты вшивый щенок! То, что ты был суперзвездой в своем колледже всего три месяца назад, совсем не значит, что ты можешь вот так запросто стать первоклассным репортером! Когда же ты наконец научишься использовать свою дурную голову для чего-нибудь еще, помимо пустого бахвальства?!
— Да я-то в чем виноват? — решительно отбрыкивался Лори. — Мне просто не о чем писать! В этом болоте ровным счетом ничего интересного не происходит!
— И снова ты о своем, да?
— С того момента, как я появился у дверей редакции, вы давали мне информацию лишь о каких-то похоронах, пьяных драках и дорожных авариях! Как я могу раскрыть свой талант в обзорах таких пустяков? Пусть эти блошиные сводки составляет кто-нибудь другой! Дайте же мне какой-нибудь крупный, значимый материал, и вы увидите, что у меня в голове, помимо самолюбия, куда уж без него!
— Сколько мне еще раз повторять тебе, что нужно писать обо всех происходящих в городе событиях? Что тут может произойти особого? Мы ведь не в Чикаго живем! И тем не менее у нас хватает интересных событий, дела у нас идут бойко, куда лучше, чем у какого-нибудь «Мира Диксвиля», хвала Господу! Вам, молодой человек, должно льстить одно то, что вы тут работаете!
— Да что вы? Скорее уж, работаю на мусорную корзину ведущего издания Диксвиля! Но вы будете меня ценить, мистер Скрэгс. Стоит только у нас произойти чему-нибудь исключительному, вот увидите!
— Если не можете написать о похоронах, так пишите об убийствах… А теперь подите домой, молодой человек, надеюсь, вас осенят какие-нибудь светлые идеи, в чем я вообще-то сомневаюсь.
Некоторые люди говорили, что глаза Лори напоминали бескрайние небеса, затянутые серыми облаками, сквозь которые проглядывает солнце. Но в тот момент, когда он смотрел на новостного редактора, солнечного блеска в его глазах и в помине не было, лишь предвестье надвигающейся бури.
— О, непременно, мистер Скрэгс, — сказал Лори зловещим тоном, — я напишу об убийстве.
— Да благословит тебя Всевышний, — ответствовал мистер Скрэгс, садясь в кресло. Он закурил сигару, уронил подбородок к груди и прикрыл глаза, наслаждаясь тихим диксвильским утром. Пэрячий летний воздух дул в открытые окна, которые уже истосковались по чистой тряпке.
Лори взял с вешалки пиджак, свирепо окинул взглядом комнату, в которой никого не заботил его разговор с редактором. В офисе было невыносимо душно и жарко, пахло краской, пылью и жевательной резинкой.
Весь пол в комнате был устелен ковром из старых пожелтевших газет, коробок из-под сигарет, счетов, рекламных брошюр и кучи всяких других вещей, сделанных из бумаги. Все стены, на манер музейных залов, были обклеены календарями, рисунками, вырезками из комиксов со всякими надписями, вроде «Полегче на виражах!» и «Перкинс — страшный разгильдяй!». Пыльная бутылка минеральной воды, стоящая на неустойчивом столике, выглядела печально пустой; в конце концов, в этом офисе утоляли жаж-ду далеко не одной водой.
Лори не мог не ухмыльнуться при виде такой чрезмерной энергичности сотрудников ведущего издания города. Отавный верстальщик с озабоченным видом строил лодочку из картонного стакана под воду. Редактор спортивных новостей увлеченно рисовал из пыли на рабочем столе пару изящных ножек на французских каблучках. Двое репортеров играли в какую-то чудную игру, а третий тщательно вычищал ручкой грязь из-под своих ногтей, изредка прерываясь на то, чтобы попытаться поймать назойливую муху, вившуюся вокруг него. Копировальщик мирно посапывал на кипе бумаг, спиной ко всем присутствующим в офисе, у него было раскрасневшееся лицо и огненно-рыжая шевелюра. Его могучий храп вздымал листы того, чему было вскоре суждено стать свежим номером газеты.
Среди всего этого идиллического пейзажа находился лишь один человек, с головой погруженный в серьезную работу. Табличка рядом с его столом гласила: «Не парковаться. Занят». Здесь работал Вик Перкинс, самый известный репортер «Рассвета». Он всегда ходил в шляпе, слегка сдвинув ее назад, и никогда не снисходил до того, чтобы использовать зубную щетку. Он остервенело кусал кончик ручки и в глубокой задумчивости глядел на зеленую лампу.
— Есть какие-нибудь новости? — подошел к нему Лори.
— Для тех, кто смышлен, они всегда найдутся, — обезаруживающе отреагировал Вик Перкинс.
Лори кинул беглый взгляд на его статью, в которой велось повествование о неслыханном для Диксвиля преступлении — краже пятисот пятидесяти долларов и серебряной перечницы у отчаянного сорвиголовы, Курносого Томсона.