н.
Розовый телефон на хрустальной подставке возле нее резко зазвонил. Она взяла трубку.
— Алло?… Да. — Она внимательно слушала. Она не зевала, но внезапно ее голос звучал именно так. — Дорогуша, сколько раз мне нужно говорить это? Это было окончательно… Нет… однозначно нет!.. И фильмы Генри Джинкса тоже нет… мне очень жаль…
Она уронила трубку и откинулась на подушки своего шезлонга, сверкнув глазами из-под накрашенных тушью сосновых иголок.
— Мой менеджер, — лениво объяснила она. — Здешний контракт заканчивается после этого фильма, и все студии донимают беднягу. Хотела бы я, чтобы он мне этим не докучал.
Вот что она сказала: вот что ей хотелось сказать: «Вот видите?»
Телефон зазвонил снова, прежде чем она смогла наблюдать результат.
— Алло?… Кто?… Про Хедди Леланд? — Лицо Клэр резко изменилось. Круглые щечки резко поднялись и спрятали ее глаза так, что не стало видно фиалок, только две узкие щелки, ощетинившиеся еловыми иголками, торчащими, как стальные копья, готовые к битве. И ни один поклонник не узнал бы знаменитый нежный голос в пронзительном лае, обрушившемся в розовую трубку, которая, казалось, покраснела под потоком слов: — Вы смеете снова меня спрашивать?.. Нет! Нет, я сказала!.. Я этого не позволю! Я больше никогда не хочу видеть эту девицу на съемках!.. Меня не волнуют ее оправдания!.. Вы слышали меня? Я не привыкла повторять дважды!.. И я надеюсь, мой дорогой мистер ассистент по подбору актеров, что вы больше не побеспокоите меня из-за какой-то пятидолларовой статистки!
Она швырнула трубку так сильно, что хрустальная подставка отозвалась высоким музыкальным стоном. И тогда она заметила выражение, впервые за время их разговора, настоящее выражение на лице Уинстона Эйерса: выражение издевательского изумления. Выражение ее лица не вполне соответствовало образу умильной девицы; она понимала это.
Она нетерпеливо тряхнула своими красивыми плечами.
— Дерзкая статистка, — попыталась она спокойно объяснить. — Представьте себе, сегодня на съемочной площадке я играла свою лучшую сцену — ах, какую сцену! И мне было так сложно проникнуться настроением для нее — я так чувствительна к подобным вещам — и когда мне это наконец удалось, прямо в середине, эта тварь сваливается прямо на меня! Практически сбила меня с ног! Конечно, сцена была испорчена. Пришлось переснимать, но конечно, у нас ничего не вышло! И все из-за ассистентки!
— Она, конечно, сделала это специально? — мягко спросил он, и тон его голоса отвечал на его собственный вопрос.
— Мне все равно! Она сказала, ее кто-то толкнул. Это ничего не меняет. Я сказала, что больше не хочу видеть ее на своей площадке! — Она взяла сигарету, сломала ее, бросила обломки. — Давайте вернемся к нашему разговору, мистер Эйерс. Вы говорили, что…
— Я все равно войду! — вдруг раздался из-за двери молодой, звонкий голос. Дверь распахнулась, кто-то дикий, высокий, растрепанный ворвался в гримерную, захлопнул за собой дверь и внезапно остановился.
Девушка была одета в тесный костюмчик, заканчивавшийся внезапно над коленками ее сильных, тонких, изящных ножек. Ножки, прямые и подтянутые, казалось, приросли к полу; свет розовой лампы обрисовывал тонкую, мерцающую линию на каждом чулке, и они выглядели как струи фонтана, взлетевшие вверх и застывшие. Она, казалось, стояла на цыпочках, но это были всего лишь ее маленькие туфельки на высоком каблуке и напряжение ее стройного тела, остановившегося на бегу. Ее короткие волосы были в беспорядке отброшены назад, как будто она только что сняла свой сценический костюм, и тонкая полоска грима все еще оставалась у нее на лбу. Ее лицо имело странные, необычные черты, проказливые, угрюмые и серьезные одновременно. Ее глаза, огромные, сверкающие, невероятные, были темны и спокойны.
Клэр Нэш вскочила на ноги и стояла, глядя на незваную гостью, ее маленький рот распахнулся в изумлении.
— Простите, я что я так ворвалась, мисс Нэш, — сказала девушка. Ее голос был неожиданно тверд, как будто у нее было время взять себя в руки.
— Как… Хедди Леланд! — Клэр запнулась недоверчиво и замолчала.
— Ваш секретарь не впускал меня, — уверенно произнесла девушка, — но мне нужно было войти. Это была моя последняя возможность вас увидеть. Если они отправят меня домой сегодня вечером, у меня не будет возможности снова попасть на съемки.
— Мисс Леланд, я… я правда не могу понять, как… — Клэр начала величественно и закончила более естественно, взрываясь: — Ну что за наглость!
— Прошу вас, извините меня и выслушайте, мисс Нэш, — сказала девушка тихо и спокойно. — Это не моя вина. Мне очень жаль. Я прошу у вас прощения. Я обещаю, это больше никогда не повторится.
Клэр медленно опустилась в шезлонг, величественно и непринужденно завернувшись в складки голубого неглиже. Ей начинало это нравиться. Она медленно произнесла:
— Нет, это больше не повторится. Разве не понятно, что я больше не хочу видеть вас на своих съемках?
— Понятно. Именно поэтому я и пришла. Я подумала, что, возможно, вам не ясно, что значит для меня работа здесь. Мне пообещали две недели. Пожалуйста, разрешите мне остаться. Мне… — Она впервые запнулась. — Мне очень это важно.
— Правда? — сказала Клэр. — Возможно, вам показалось, что киностудия занимается благотворительностью?
Худые загорелые щеки девушки слегка покраснели, так слабо, что это стало заметно одному Уинстону Эйерсу. Она сделала над собой усилие, как будто принуждая себя сказать что-то совсем другое, чем то, что она произнесла низким, уверенным голосом:
— Простите меня. Вы правы. Было очень неумно с моей стороны упоминать об этом. Но, вы понимаете, я только начинаю в Голливуде, очень важно получить место даже ассистентки, быть замеченной. Вся моя карьера может зависеть от того, что я работаю в этом фильме.
— Вся ваша карьера? — нежно сказала Клэр. — Но, моя девочка, что заставляет вас думать, что у вас будет карьера?
Девушка не ожидала этого. Она внимательно посмотрела на Клэр. Две нежные издевательские ямочки возникли на щеках Клэр. Она продолжила, пожав плечами:
— В Голливуде тысячи и тысячи девочек вроде вас, и каждая из них думает, что ее ждет блестящая карьера.
— Но…
— Позвольте дам вам небольшой совет, мисс Леланд. Дружеский совет — правда, я ничего против вас не имею. Подумайте хорошенько и только потом делайте. Забудьте о кино. У меня больше опыта, и я знаю, отлично знаю свою профессию: экран не для вас.
— Мисс Нэш…
— О, не говорите, что это трагедия! Позвольте сказать вам правду. Вы не особенно-то и хорошенькая. Тысячи более симпатичных девочек голодают здесь. У вас нет шансов. И правда, работаете вы здесь или нет — это ничего не меняет. Все равно — высоко вам не подняться. Возвращайтесь домой и постарайтесь выйти замуж за какого-нибудь хорошего парня. Так будет лучше для вас.
Хедди Леланд посмотрела на нее; посмотрела на мужчину, который молча сидел и наблюдал за ними.
— Прошу извинить меня за вторжение, мисс Нэш, — сказала она, как будто произнося не связанные между собой слова, потому что ее голос не имел совсем никакого выражения. Она повернулась, вышла и осторожно закрыла за собой дверь. Мягкие портьеры персикового бархата слегка всколыхнулись и снова повисли неподвижно.
Клэр зажгла сигарету с великолепным презрением.
— Почему вы дали ей такой совет? — спросил Уинстон Эйерс.
— О! — Клэр наморщила прелестный носик. — О, как меня от этого тошнит! Когда я вижу этих девочек, которые получают пять долларов в день и хотят стать звездами! Все хотят стать звездой! Как будто бы быть звездой ничего не значит!
— Совершенно верно, мисс Нэш. Это совсем ничего не значит.
Клэр просыпала пепел на свой голубой атлас, не заметив этого.
— Вы говорите это мне? — выдохнула она.
— Мне показалось, — ответил он, — что я говорил это раньше. Вы были так любезны, спросив, почему я отказываюсь писать для Голливуда. Возможно, теперь я могу все разъяснить. Видите ли, я полагаю, что киноактрисы — не великие артистки, редкие таланты, исключения. Они — не одна на тысячу, они всего лишь одни из тысяч, выбранные…
— Выбранные?..
— …Случаем.
Клэр промолчала. Казалось, она потеряла дар речи.
— Посмотрите на себя, — продолжал он. — Тысячи и тысячи девушек борются за место в фильме. Некоторые красивы, как вы, некоторые красивее вас. Все могут играть, как вы играете. Есть ли у них право на славу и звездность? Такое же, как у вас.
— Понимаете ли вы, — сказала Клэр, и ее голос дрожал от злости, хотя сама она не обращала внимания ни на свой голос, ни на свои слова, — понимаете ли вы, мистер Эйерс, что разговариваете с женщиной, которая считается мировым гением?
— Мир, — сказал Уинстон Эйерс, — никогда бы не увидел этого гения, если бы кто-то не показал ему его — случайно.
— В самом деле, — Клэр запнулась, — я не напрашиваюсь на комплименты, мистер Эйерс, но…
— Я никоим образом не хотел бы вас обидеть, мисс Нэш. Но взгляните на вещи объективно. В этом бизнесе нет никого, кто обладал бы честным представлением о том, что хорошо и что плохо. И нет никого, кто не был бы до смерти напуган тем, чтобы иметь это представление само по себе. Они все сидят и ждут, когда кто-то им это разъяснит. Умоляют, чтобы кто-то разъяснил. Кто угодно, лишь бы им самим не пришлось брать на себя чудовищную ответственность за собственные суждения и оценку. Итак, достоинства здесь не существует. Зато здесь существует чья-то чепуха, которой все остальные более чем рады последовать. А чепуха происходит от меньшей разборчивости из менее достоверных источников, чем ставки на скачках. Только здесь больше зависит от случая, потому что на скачках всем лошадям хотя бы дают пробежать дистанцию.
Клэр встала.
— Очень занятно, мистер Эйерс, — сказала она с ледяной улыбкой. — Я бы хотела продолжить нашу увлекательную беседу. Но увы, завтра съемки начинаются очень рано, и…
— Сохраните, — сказал он, поднимаясь, — это маленькое воспоминание о нашей встрече. Вы сделали вашу карьеру. И я не спрашиваю, как вы ее сделали. Вы знамениты, велики, почитаемы. Вас считают одним из мировых гениев. Но вам бы не удалось сделать вторую карьеру.