аострено на своеобразном прощальном жесте этому молодому человеку, которого она теряла навсегда. И даже, если точнее, она обращала все внимание на свои чувства к этому человеку и на ощущение его безвозвратной утраты.
Леонард Пейкофф
Мне не следовало рассказывать эту историю. Тем, что это все-таки произошло, я обязана лишь своему умению хранить молчание. Я пережила такие мучения, которые и не снились какой-либо другой женщине, а все для того, чтобы сохранить свой секрет. И вот теперь я решила о нем поведать.
Возможно, этого делать не стоило, но во мне еще теплится надежда. Последняя, единственная надежда. У меня больше нет времени. Когда для тебя больше нет смысла жить и ничто тебя здесь не удерживает, кто посмеет винить тебя в том, что ты решила воспользоваться этим шансом… пока конец не настал? Поэтому я и взяла в руки перо.
Я любила Генри. До сих пор люблю. Вот все, что я знаю и могу сказать о себе. Это был мой единственный смысл жизни. Конечно, на Земле нет такого человека, который бы никогда не влюблялся. Но немногие знают, сколь далеко любовь может простираться, выходя за все рамки и преграды, за предел сознания и даже за границы человеческой души.
Я никогда не вспоминала о том, как встретила его. Это для меня абсолютно не имеет значения. Мне было суждено его встретить, и так оно и случилось. Я никогда не думала и о том, как и когда полюбила его, или как поняла, что мои чувства взаимны. Все, что я знаю, — это то, что его имя навсегда вписано в историю моей жизни: Генри Стеффорд.
Он был высок, строен и красив, до ужаса красив. Его амбиции были огромны, но сам он никогда и не думал признавать это. Всю жизнь он страстно стремился к чему-то, что далеко не всегда имело определенные очертания, но даже не задумывался об этом. Он был великолепным примером для восхищавшегося им общества, а сам в это время смеялся над ним. Немного ленивый, такой скептичный и безразличный ко всему. Высокомерный и заносчивый в своих собственных глазах, он казался пускай ироничным, но искренне великодушным для всех остальных.
Разумеется, в таком маленьком городке, как наш, Генри Стеффорд был объектом охоты для всех девушек в округе и всяких доморощенных соблазнительниц. Он без стеснения флиртовал с ними всеми, заставляя их рвать на себе волосы от злости.
Его отец оставил ему в наследство крупное предприятие. Генри умело управлял им так, что оно приносило ему наибольшую прибыль при наименьших затратах. Он и дела всегда вел с той же неподражаемой улыбкой равнодушной вежливости, которая играла на его лице как при общении со светскими дамами, так и при чтении какого-нибудь бестселлера с середины.
Мистер Барнс, пожилой юрист и по совместительству мой друг, как-то сказал с присущим ему задумчивым взглядом в неопределенную даль: «Этот невозможный человек… Я завидую той. кого он полюбит. И я сочувствую той, на ком он женится».
В тот момент не он один как раз бы мог мне завидовать, ведь Генри Стеффорд любил меня. Мне был двадцать один год, и я только что окончила один из лучших колледжей. Я вернулась в свой маленький родной городок, в красивое поместье, перешедшее мне по наследству после смерти родителей. Это был большой и богатый дом с необыкновенной красоты садом, лучшим в городе. У меня было внушительное состояние и совсем не было близких родственников. И по правде, я уже привыкла сама управлять своей жизнью, спокойно и уверенно.
Раз уж я решила рассказывать все начистоту, то тут мне следует добавить, что я была красива и умна. Тот, кто умен, всегда каким-то образом это понимает сам. Все в нашем маленьком городе считали меня безупречной девушкой, которой суждено безоблачное будущее, хотя и не слишком любили из-за моего чрезмерно волевого характера и решительности.
Но я любила Генри Стеффорда, и для меня это было важнее всего остального на свете, смыслом моей жизни. У меня ни разу не возникало даже мысли о том, что его место в моем сердце может занять кто-либо другой. Наверное, глупо любить человека так самоотверженно. Но я бы и слушать не стала, скажи мне кто такое. Об этом не могло быть и речи, ведь он мой смысл жизни…
А Генри Стеффорд любил меня, вне всяких сомнений. Это было первым в его жизни событием, над которым он не улыбался.
— Представить не мог, что окажусь таким беззащитным перед любовью, — бывало, говорил он. — Представить не могу, чтобы ты принадлежала не мне, Ирэн. Ведь я всегда добиваюсь того, чего желаю, а желаннее тебя для меня нет ничего на свете!
Он покрывал мои руки поцелуями, от кончиков пальцев до плеч… А я смотрела на него, и у меня внутри все замирало. Каждое его движение, его жесты, звук его голоса — все в нем заставляло меня трепетать. Когда тобой овладевает такая страсть, то подчиняет себе без остатка, до самого последнего вздоха. Она заставляет пылать без огня и все еще пламенеет даже тогда, когда уже нечему остается гореть… Но тогда, ох как же счастлива, как счастлива я тогда была!
Один из наших дней запомнился мне сильнее всех остальных. Лето было в самом разгаре, и солнце светило столь же ярко, сколь бесконечно лазурна была вода в океане. Вдвоем мы катались на качелях, оба во всем белом, крепко держась за веревки обеими руками и раскачиваясь что есть сил из одной стороны в другую. Мы двигались так быстро, что вскоре веревки стали потрескивать, не выдерживая столь сильного натяжения, а я уже тяжело дышала… Вверх и вниз, снова вверх и вниз! Моя юбка задралась выше колен и развевалась, как легкий белый флажок на ветру.
— Быстрее, быстрее, Ирэн! — кричал он.
— Выше, Генри, выше! — вторила ему я.
Рукава его белоснежной рубахи были закатаны по локоть, обнажая загорелые руки, которыми он крепко держался за веревки, выталкивая себя вперед легкими, грациозными движениями сильного тела. Ветер трепал его волосы…
И на такой дикой скорости, под палящими лучами солнца, я видела и чувствовала лишь одного его на свете.
И вдруг, не сговариваясь, когда качели подняли нас особенно высоко, мы одновременно спрыгнули с наших сидений. Разумеется, все ноги и руки после падения у нас были в ссадинах и царапинах, но нас это совершенно не заботило. Я была в его объятиях, а он неистово целовал меня с таким безумным упоением, что недавний прыжок уже казался нам обоим безобидной шалостью. Для нас это было не впервой, но именно этот раз я никогда не забуду. От его жарких объятий у меня голова шла кругом, и я думала, что вот-вот потеряю сознание. Я так крепко ухватилась руками за его сильные плечи, что мои ногти, должно быть, вонзились в него до крови. Я целовала его в губы и в шею, туда, где рубашка была распахнута.
Он был единственным из нас в тот миг, кто смог промолвить, а точнее, прошептать, едва слыша себя самого:
— Навсегда… скажи, Ирэн, что это навсегда…
На следующий день я его не увидела. С ощутимым беспокойством я ожидала его до ночи, но он так и не пришел. И через день его по-прежнему не было. В тот же день мне позвонил один мой знакомый, донельзя самоуверенный и бестактный сердцеед, беспрестанно пытавшийся добиться моей руки. Он говорил не умолкая обо всем, что ему приходило в голову, и как-то невзначай обронил: «Кстати, Генри Стеффорд серьезно влип… говорят, какие-то нешуточные проблемы с его бизнесом».
В следующие дни мне довелось открыть для себя ужасную правду — Гёнри был разорен. Он не просто потерял все, но и оказался в серьезной долговой яме. В этом не было его вины, хоть он и всегда вел свой бизнес достаточно беспечно. Всему виной были обстоятельства, и это было известно всем, но только все равно ситуация выглядела так, будто он тому причина. И это был непоправимый удар по его репутации, по его имени, по всему его возможному будущему.
Наш маленький городок стоял на ушах. Были люди, которые сочувствовали Генри, но большинство из жителей лишь злобно радовалось его несчастью. В действительности они всегда его не любили, хоть и всегда демонстративно восхищались им. Возможно, именно это заискивание в итоге и взрастило такую неприязнь. «Хотел бы я посмотреть, какую гримасу он теперь скорчит», — ухмылялся один. «Вот стыдоба!» — в унисон причитали другие.
Мне тоже довелось выслушать много чего нелицеприятного. Неудивительно, что меня также невзлюбили, ведь сам Генри меня выбрал. «Все никак в толк не возьму, да чего ж он нашел в этой Ирэн Уилмер?» — как-то озвучила общее мнение почетная соблазнительница номер один нашего городка, Пэтси Тилленс. А вскоре и мисс Хьюз, весьма уважаемая дама и мать троих, пока еще не вышедших замуж дочерей, с обворожительной улыбкой сообщила мне: «Я так рада, что ты вовремя от него ушла, дорогая… Я всегда думала, что он никудышный человек». Пэтси, находившаяся поблизости и пудрившая свой носик, не преминула поинтересоваться: «А ты уже подыскала себе кого-нибудь еще по вкусу?»
Я не обращала на все это внимания и нисколько не обижалась. Я лишь пыталась прощупать ситуацию и понять, насколько все это на самом деле тяжело для Генри. Но лишь одно высказывание из уст угрюмого бизнесмена, которого я давно уважала, все для меня прояснило. «Он человек чести», — объяснял этот мужчина своему другу, не подозревая, что я его слышу. — Но в данной ситуации он может разве что честно пустить пулю себе в висок, и чем скорее, тем лучше». И тут я для себя все решила. Накинув платок на шею, я помчалась к его дому.
С дрожью я смотрела на него, с трудом узнавая. Он сидел за своим рабочим столом, с каменным выражением лица и безразличными, неподвижными глазами. Одна из его рук висела плетью вдоль тела, пальцы ее едва ощутимо подрагивали.
Он не заметил, как я вошла. Лишь когда я опустилась у его ног и уткнулась лицом ему в колени, он вздрогнул и обратил на меня внимание. Затем подхватил меня под руки и заставил подняться на ноги.
— Иди домой, Ирэн, — сказал он холодным, бесцветным голосом, — и никогда не возвращайся.
— Ты… ты меня не любишь, Генри? — невнятно спросила я.
В его голосе перемешалось страдание со злостью, когда он ответил: