Мишель выронил пистолет. Он ухватился рукой за край окна и усилием воли поднял себя на ноги, весь дрожа, а затем снова упал — теперь уже на спину, высоко подняв в падении свои руки.
Джоан закричала нечеловеческим голосом. Она кинулась к нему, разрывая его пиджак, нащупывая его сердце. Сквозь ее пальцы потекла кровь.
— Иди сюда! — прокричала она, обращаясь к Карееву. — Помоги ему!
Кареев всем телом навалился на дверь, пытаясь сдержать ее под яростными ударами снаружи, и стрелял наугад из дыры в стене.
— Подойди сюда! — закричала она. — Помоги ему! Подойди!
Он повиновался. Голова Мишеля безжизненно рухнула на его руку. Он порвал пиджак и почувствовал под своей ладонью едва бьющееся сердце, взглянул на небольшое отверстие в груди, из которого по одежде с каждым новым ударом сердца растекалось все больше темной крови.
— С ним все будет в порядке, Джоан. Он просто без сознания. Рана несерьезная.
Она посмотрела на липкую кровь, паутинкой застывающую между ее пальцев. Она распахнула ворот своего пальто и оторвала от него кусок, приложив к ране.
Она не слышала, как дверь разлетелась в щепки под выстрелами винтовок. Она не видела, как двое солдат забрались внутрь через окна, не видела и как двое других появились на пороге дома.
— Руки вверх! — сказал вошедший первым солдат. — Вы арестованы!
Комендант Кареев медленно встал и поднял руки. Джоан кинула на него безразличный взгляд.
На солдатах были лохматые куртки, подбитые овчиной, которые пахли потом: длинная шерсть, нависавшая с их шапок, приклеивалась ко лбам: после их сапог на полу оставались ошметки снега.
— И вот так, граждане, — сказал главный среди них, — мы будем сворачивать белые шеи всем контрреволюционерам.
Его живот нависал над поясом с патронами. Он широко расставил тяжелые и массивные ноги и отодвинул на затылок меховую шапку, почесывая шею и смеясь. На его лице играла широкая ухмылка, которая обнажала короткие зубы.
— Вы такие умники, правда, граждане? — Пояс с патронами затрясся вслед за его животом. — Но длань пролетарской республики простирается далеко, и у нее острые когти.
— Каковы приказы тех, кто вас послал сюда? — неторопливо спросил комендант Кареев.
— Не так быстро, гражданин. К чему спешка? У вас еще будет предостаточно времени, чтобы узнать это.
— Пойдемте, — сказала Джоан и поднялась на ноги, — тут человек ранен, я отведу его к врачу.
— Он ему не понадобится.
— Их лошади здесь, за домом, — доложил один из солдат, входя внутрь.
— Выводите их… Такой конец ожидает всех, граждане, кто посмеет поднять свою руку супротив великой воли пролетариата.
— Какие приказы вам отдали? — повторил Кареев.
— Приказы заключались в том, чтобы сохранить ваши драгоценные тушки для более лучших пуль, чем наши. Заключенного, мужа этой женщины, нам следует доставить на остров Страстной, чтобы там его казнили. Женщину же и предателя-коменданта отведут в зал суда Нижне-Колмыска, в КПУ. Прекрасное место, ваша светлость, прямо напротив дома торговца из Англии.
Джоан встретилась взглядом с Кареевым. В доме напротив от того места, где жил торговец из Англии, двери могли оставаться открытыми, охраны могло вовсе не быть, а узники могли исчезать без следа — отправляясь либо к месту казни, либо на свободу.
Это и ожидало их. Двоим удастся спастись, если они доедут до этого дома. Последний же был обречен.
— И кстати, — поинтересовался один из них, — который из двоих ваш муж?
Джоан встала у стола. Она откинулась на него, судорожно ухватившись руками за края и вжав голову в плечи. Казалось, крепко державшиеся за крышку стола руки были тем единственным, что помогало ей держаться на ногах. Но она все же смотрела прямо на солдата, и в ее глазах не было ни тени страха, лишь последняя, отчаянная решимость загнанного в угол животного.
— Вот мой муж, — ответила она и указала пальцем на Кареева.
Комендант Кареев посмотрел на нее. Глаза его были спокойны и становились лишь еще безучастнее, рассматривая ее. В них не было мольбы, лишь гордая насмешка над своим безнадежным положением.
Он просил о доказательстве истины, о том, которое невозможно было бы подвергнуть никакому сомнению. И вот он получил его.
Комендант Кареев взглянул в сторону рассветного неба, улыбающегося лучами, словно дитя, своей первой надежде на начало новой жизни. Затем он повернулся к солдату.
— Да, — холодно подтвердил он. — я ее муж.
Руки Джоан соскользнули с края стола, и ей пришлось снова ухватиться за него. Ее глаза расширились, словно глядя на то, в осуществление чего она и не смела верить.
— Пойдемте же, — сказал солдат. — Вы настоящий безумец, гражданин заключенный. Я не понимаю, чему тут вообще можно улыбаться.
Солдаты склонились над Мишелем, который едва двигался.
— С предателем все в порядке, — сказал главный. — ему по силам поездка в Нижне-Колымск. Положите его на сани, женщину посадите туда же и отвезите их обоих в город. Я отведу заключенного обратно на побережье. Отправьте приказ на Страстной, чтобы корабль направлялся к нам.
Джоан не следила за тем, как солдаты поднимают Михаила и относят его к саням. Она не заметила никого из тех, кто проходил мимо нее. Ее взгляд застыл на Карееве.
На лице коменданта Кареева отражалась лишь безмятежность, которая будто бы сглаживала те многочисленные морщины, заработанные Чудовищем за все годы его нелегкой службы. Он словно удивленно смотрел на что-то такое, что осознал впервые в жизни. Он не улыбался, но лицо его выглядело так, как если бы улыбка все равно блуждала по нему.
— Ну же, пойдемте, — поторапливал солдат, — в чем дело, гражданка? Перестаньте на него так смотреть.
— Можно я, — спросил Кареев, — попрощаюсь… со своей женой?
— Валяйте. Только быстро.
Комендант Кареев повернулся и встретился с ней взглядом. Затем он мягко улыбнулся и взял ее руки в свои.
— Прощай, Джоан.
Она не отвечала, лишь смотрела на него.
— Существует любовь за рамками любой справедливости, Джоан, я понимаю.
Она, казалось, даже не слышала его. Он добавил:
— И есть любовь за границами любой печали. Потому не беспокойся обо мне.
— Я не могу отпустить тебя, — почти беззвучно прошептали ее губы.
— Ты была моей. Ты подарила мне жизнь. У тебя есть и право отнять ее.
— Я бы лучше…
— Лучше бы ты молчала… Ты теперь передо мной в долгу. И потому я велю тебе быть счастливой — ради меня же.
— Я буду… счастлива, — прошептала она.
— Ты ведь не плачешь, правда, Джоан? Все это не так плохо, как кажется. Я не хочу быть призраком, который погубит ожидающую тебя жизнь. Достаточно ли ты сильна, чтобы пообещать мне всегда улыбаться при мысли обо мне?
— Я… улыбаюсь… дорогой…
— Вспоминай обо мне, когда в тех странах, куда тебя пошлют… в доме напротив торговца из Англии… ты увидишь… пляшущие огоньки.
Она подняла голову, стояла прямо, как солдат, вся во внимании. Она медленно сказала, торжественно выверяя каждое слово, будто поднимаясь на эшафот:
— Я не могу благодарить тебя. Я просто хочу, чтобы ты знал, что из всех поступков, которые я совершала, именно этот совершить мне тяжелее всего.
Он обнял ее и поцеловал. Поцелуй этот длился долго, словно он пытался им подвести итог всей своей жизни.
Они вышли на улицу вместе, рука об руку. Солнце радостно приветствовало их, выкатываясь из-за горизонта над лесом. Оно медленно поднималось все выше, протягивая свои лучи к ним с торжественным благословением. Далеко в лесу на ветках голых деревьев белый снег блестел слезами от опаляющего рассвета, и слезы эти капали повсюду, переполняя лес тихой печалью. Но высокие старые деревья возвышались под светлой лазурью неба, словно почтенно приветствуя вновь зарождавшуюся жизнь, как в первый раз. И по всей равнине снег блестел под солнечными лучами, переливаясь всеми цветами радуги.
— Во славу мировой революции! — рявкнул солдат и вытер нос рукавом куртки.
Их ожидали двое саней, лошади которых были повернуты в разные стороны. На одних санях сидели двое солдат, ожидавших своего заключенного. На других лежал Мишель, который стонал от жара, все еще без сознания. Рядом с ним сидел солдат, державший в руках поводья.
Джоан остановилась. У нее не было сил идти дальше. Комендант Кареев спокойно улыбнулся. Он заметил, что ворот ее пальто распахнут, и пристегнул его обратно. Главный среди солдат подтолкнул ее к саням.
Она остановилась и обернулась, встретившись лицом к лицу с Кареевым. Он стоял с прямой спиной, словно тянулся навстречу рассвету, его волосы отливали золотом на свету. Она гордо и храбро улыбнулась, возвышенно одобряя открывшееся ее взору новое проявление жизни.
Кареев без всякого приказа со стороны пошел к своим саням, спокойно сел на них между двух солдат.
Грубая рука усадила Джоан на ее сани. Она обняла Мишеля и прижала к себе, положив его голову на плечо.
Солдат щелкнул кнутом, и лошадь рванула вперед, навстречу рассвету. Их упряжь скрипела, а снег взметался под копытами лошади.
Джоан обернулась посмотреть на другие сани. Комендант не повернулся в сторону помчавшейся вперед лошади. Она смотрела, как ветер играет его волосами над четко очерченной линией лба. Комендант Кареев по-прежнему высоко держал голову.
Около 1931–1932 г.
Мы живые[7]
Предисловие редактора
Айн Рэнд вернулась к написанию романа «Мы живые» в 1932-м, но уже в следующем году вновь прервала работу над ним ради своей первой постановки под названием «Ночь 16-го января», продюсерами которой впоследствии выступали как Пэлливуд (1934), так и Бродвей (1935). (Эту пьесу также в особом порядке опубликовала New American Library.) В конечном счете роман был завершен к марту 1934 г., но до 1936 г. Айн Рэнд не могла найти издателя, готового опубликовать его. После выпуска первого тиража размером в 3 тысячи экземпляров издательский дом решил отказаться от дальнейших переизданий книги несмотря на то, что все показатели свидетельствовали о возрастании читательского интереса к произведению писательницы. Таким образом, большинство читающей публики не могло добраться до этой книги Айн Рэнд почти четверть века. В 1959 г. издательством Random House было принято решение о перепечатке романа, а в 1960 г. New American Library издала его в мягком переплете. С того самого времени было продано еще около трех миллионов копий романа «Мы живые».