Мнение самой Айн Рэнд относительно темы, заявленной в этом произведении, ее значимости и того места, которое занимает роман «Мы живые» среди прочих ее работ, можно отыскать во вступлении к данной переизданной версии.
Во время поиска оригинальной рукописи романа я обнаружил несколько отрывков, вырезанных из финальной версии произведения. Айн Рэнд была настоящим чемпионом в плане того, что касалось литературной экономии; она вырезала из своих произведений все без исключения отрывки, которые казались ей незначительными. Она сама любила заявлять, что в цельном авторском творении нет места ни одной лишней сцене и ни одному лишнему слову; судить о любой составляющей части творения можно лишь только с точки зрения того, какой вклад она вносит в общее дело, а не по тому, сколь она интересна сама по себе.
И тем не менее некоторые из вырезанных отрывков оказались вполне самостоятельными произведениями, более чем достойными публикации, пускай и не являющимися, по мнению миссис Рэнд, частями общего произведения. Для данного сборника я выбрал два таких отрывка, написанных, вероятно, в самом начале ее работы над романом, приблизительно в 1931 г. Ни одно из них не было удостоено привычной для Айн Рэнд редакции и шлифовки. Сами названия произведений были придуманы мной.
В рассказе «Нет» ярко выражена вся гамма эмоций, преобладавших в жизни людей в Советской России после революции. Он представляет своего рода взгляд на то существование, которое приходилось терпеть самой писательнице до того, как она смогла уехать в Америку. Некоторые характерные детали этого бытописания находят отражение в рассказе в виде отдельных кратких абзацев, умело внедренных в общую сюжетную линию. Очевидно, Айн Рэнд полагала, что иначе образы, заявленные в произведении, окажутся слишком статичными. Возможно также и то, что более частое использование таких деталей, по мнению миссис Рэнд, могло показаться избыточным, поскольку их тема неоднократно обыгрывается во всей книге.
Фраза «месяц ожидания», звучащая из уст Киры, героини другого неопубликованного отрывка, частично отражает главную тему истории о том, как юная девушка томится в ожидании любимого человека, которого она не увидит еще до 28 октября.
В романе есть небольшой абзац, описывающий то, как юная Кира прочитала историю о Викинге, впоследствии ставшем для нее олицетворением настоящего героя, таким, каким должен быть мужчина. Мне всегда нравилась эта краткая отсылка, и я был крайне рад узнать, что на самом деле она вела к полноценному, пускай и небольшому, но все-таки рассказу.
Можно воспринимать «Викинга Киры» как красочную романтическую сказку, предназначенную как для взрослых, так и для детей. Язык у этого произведения простой и запоминающийся, почти библейский по силе слова и ритмике. Поклонники творчества Айн Рэнд наверняка найдут в нем сходство с языком, который она использовала в более поздних произведения, таких, как повесть «Гимн» и в легендах о Джоне Голте из романа «Атлант расправил плечи». Айн Рэнд была настоящим мастером, умело создающим и передающим настрой подобных запоминающихся легенд, над которыми не властно время. Разумеется, я не мог пройти мимо и оставить один из подобных ярчайших примеров прозябать в безвестности. Ко всему прочему, на моей памяти это единственная сказка с ярко выраженным мнением касательно отношений между экономикой, контролируемой государством и религией.
Вероятно, история была вырезана из-за того, что исчезла необходимость в дополнительном развитии личности Киры как персонажа романа в целом.
Последний абзац я решил опубликовать отдельно от всего текста, поскольку и в романе он появился лишь в самом конце, в описании смерти Киры. Он также был вырезан из финального издания вслед за самой историей.
«Нет» — это то самое слово, от которого сбежала Айн Рэнд. А «Викинг Киры» объясняет причину этого побега и указывает на то, что она хотела отыскать в этом мире для себя вместо него.
Леонард Пейкофф
Нет
Месяц ожидания равен двум неделям в Париже, неделе в Нью-Йорке. И году — в Советской России.
— Нет, — отрезала продавщица в книжном магазине, — у нас не продаются зарубежные издания, гражданка. Какие зарубежные издания? Должно быть, вы к нам в Петроград приехали совсем недавно. Если вы ищете заграничные публикации, то я могу вам предложить разве что сводку с Марса, гражданка. Неподобающая идеология, вы же знаете. Чего хорошего ждать от этих буржуазных стран?.. Вот вам на ваш взыскательный вкус, гражданка: Юный коммунист. Красные выходные. Красный урожай… Не хотите?.. Гражданин, постойте! У нас и замечательные романы есть. Голый год — все о гражданской войне. Серп и молот — о пробуждении рабочего класса в деревнях, достаточно фантастический сюжет, но такой проникновенный!
На полках всюду сияли белые обложки книг с красными заголовками, красные обложки книг с белыми заголовками. Все они были напечатаны на дешевой коричневатой бумаге, а по соседству с ними находились какие-то абстрактные рисунки, кривые линии, круги, квадраты — все в бешеном вальсе рвалось через дыру в непроницаемой стене, из мира за ее пределами, в бесполезном отчаянии пытаясь донести хоть крупицу своего смысла до маленького склада, где под портретом Ленина, лукаво улыбающегося Кире, висела большая надпись «Государственный издательский дом».
— Нет, — сказала Галина Петровна, — у нас нет денег на билеты в театр. Ты радоваться должна, что у нас есть хоть немного на билеты на трамвай.
На улицах висели большие плакаты, на которых маленькими голубыми буквами объявлялось об открытии нового сезона в «Государственных академических театрах» — в тех трех театральных гигантах Петрограда, которые еще пять лет назад назывались Императорскими театрами: Александринский — с колесницей на крыше и лошадьми, вздымающими свои могучие копыта над величественным городом, с пятью рядами балкончиков золотисто-красных цветов, откуда можно было наблюдать за лучшими в России драматическими постановками: Мариинский — в серебристо-голубых тонах, торжественный и величественный, настоящий храм для певцов оперы и балерин в воздушных пачках; Михайловский — серебристооранжевый, нахальный и в то же время дружелюбный, подмигивающий двум своим серьезным братьям своими дерзкими новыми постановками и веселыми опереттами.
— Нет, — сказала кассирша. — у нас нет билетов ценой ниже трехсот пятидесяти рублей. Правда, у нас бывают вечера для членов профсоюзов — в таком случае билеты вам бесплатно выдают ваши организации… Но если вы не являетесь членом профсоюза, гражданка, то кому какая разница, что вы не попадете йа постановку?
— Нет, — сказала Ирина Дунаева, — я тоже не получу этой зимой новой одежды. Так что тебе не придется волноваться, Кира. Мы будем выглядеть точь-в-точь одинаково… Да, у меня есть пудра. Советская. Не очень-то и хорошо держится. Но ты ведь знаешь Ваву Милославски, которая сейчас еще девушка Виктора? Так вот, ее отец хоть и врач, но они называют это «свободной профессией». Пока он не «подрывает трудовую деятельность», они его не трогают, а он в это время зарабатывает настоящие деньги. Только никому не рассказывай, но у Вавы теперь есть коробочка пудры от Коти… да, французская! Да, настоящая. Зарубежная. Контрабандой провезли. Десять тысяч рублей за коробочку… Я думаю, Вава использует помаду. Знаешь, я думаю, это станет модным. Смело, не правда ли? Но, говорят, за границей ее используют… А еще у Вавы пара шелковых чулок. Не говори, что это я тебе рассказала. Она их обожает демонстрировать, а я не хочу, чтобы она тут удовольствие от этого получала!
— Нет! — кричали красные буквы с плаката. — Пролетарское Сознание не заразишь Жалкой Буржуазной Идеологией! Товарищи! Сплотим наши Крепкие Ряды!
На плакате были изображены тысячи рабочих размером с муравья каждый, в тени огромного колеса.
— Нет. — запротестовал студент с красной косынкой, — вам придется стоять в очереди за хлебом, гражданка, как и нам всем. Конечно, это может занять два часа, а то и три. Но к чему спешка, гражданка? Вы все равно не найдете этому времени лучшего применения. Вероятно, ожидаете каких-то привилегий? Слишком хороши собой, чтобы стоять в очереди рядом с нами, пролетариями? Не качайте ногой, гражданка. Конечно. Я тоже замерз… Да. вы пропустите лекцию. А я пропущу встречу со своими собратьями по партии. Но это ведь Хлебный День.
У каждого студента была карточка на провизию. Пол в университетском магазинчике был устлан опилками. Продавец за прилавком живо совал булки сухого хлеба в руки медленно двигающейся мимо него толпы, запускал руки в бочку за солеными огурцами, а потом вытирал их о хлеб. Постепенно хлеб и огурцы исчезали в недрах рюкзаков, переполненных книгами.
— Нет, — гласило начало статьи в газете Правда, — новая экономическая политика — отнюдь не провал революционной идеологии. Это временное примирение с исторической необходимостью. Борьба не окончена. Ну же, товарищи, покажем толстобрюхим иностранным империалистам, сколь сплоченны наши ряды во благо восстановления нашей экономики! Настал день фабрик и тракторов вместо штыков! День, когда мы покажем красный порядок во всей красе каждодневного труда и рутины! Настало время красных трудовых будней!
— Нет, — сказала Галина Петровна, — я не сломала керосинку, там просто не осталось керосина. А если ты смешаешь муку с холодной водой, то на вкус это будет как самая настоящая каша.
— Нет, — сказал милиционер, — вы не можете переходить здесь улицу, гражданка. К чему такая спешка? Не видите что ль, тут демонстрация ударников труда!
Вереницей тянулись женщины вниз по Невскому, шагая неторопливо и вынуждая остановиться грузовики и трамваи, ошметки грязи летели из-под их обуви. Красное знамя, которое они гордо держали высоко над головой, провозглашало:
«Женщины Первой Красной Пищевой Фабрики Выражают Протест Против Алчности Англии и Лорда Чемберлена!»
Женщины прятали свои руки под мышки, чтобы согреть их, и пели: