Креше: После десятого класса?
Жаркец: Да. Я не очень компанейский человек, редко выпиваю. Но в тот вечер все напились, как поросята. А я пил какой-то красный сок, а часов через шесть до меня дошло, что это ликер. И вдруг я опьянел так, как никогда в жизни. И попросил одну свою одноклассницу, чтобы она помогла мне выйти на свежий воздух. Ноги у меня вообще не шли. Она сидела напротив меня за столом, и было в ней килограммов сто, то есть видно было, что на нее можно опереться… в пьяной ситуации. Она взяла меня подмышки и понесла в сад. Но когда они шла по тропинке через сад, споткнулась о какой-то камень и упала в траву. А поскольку она держала меня подмышкой, я упал на нее. Вот так я невинность и потерял.
Креше: С такой толстухой?!
Жаркец: Во всем был виноват камень.
Креше: Думаешь, камень?
Жаркец: Да, камень. Да я еще и пьяный был. Поэтому мягко и упал. Она вся была такая мягкая. Короче говоря: провалился я в нее. (Пауза) A ты, как ты потерял невинность?
Креше: Это было давно. В мой день рождения, когда мне исполнилось двенадцать.
Жаркец: В двенадцать лет?!
Креше: Да, в день рождения.
Жаркец: Я читал, что вы, далматинцы, созреваете быстрее, чем европейцы. Но врать мне не надо.
Креше: Я не вру, правда…
Жаркец: Только не надо! Мы же не подростки.
Креше: Да, правда. Это было в день рождения. В двенадцать лет.
Жаркец: Может, я и поверю, что в день рождения, но что в двенадцать лет — никогда.
Креше: Ладно. Не в двенадцать.
Жаркец: Вот так. А теперь рассказывай правду.
Креше: Это было в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре года. За год до того, как я пошел работать.
Жаркец: Рассказывай.
Креше: В тот год у меня было много халтуры. Пока длится туристический сезон, мы много работали. А потом, где-то осенью у меня появились хорошие бабки, и мы с другом решили поехать на неделю в Париж, на экскурсию.
Жаркец: И там это все и случилось?
Креше: Да, там. Уже в первый день, когда мы туда приехали, я знал, что все будет очень необычно. Как-то я это чувствовал. Я тогда был каким-то молчаливым, мне хотелось узнать женщину, чтобы стать мужчиной, который эту тайну уже знает. И вот, как сейчас помню, во вторник мы познакомились с одной очень красивой студенткой из Англии. Она была там со своей сестрой. А мы все вместе завтракали. Все, конечно, было оплачено. И как раз тогда я впервые за завтраком ее и увидел. И улыбнулся ей, а она мне. Я едва смог дождаться завтрака в среду. Я снова на нее посмотрел и улыбнулся, и она тоже мне улыбнулась. Потом я чуть дождался четверга. В четверг мы снова с ней переглядывались и улыбались. Потом пятница: мы снова, не говоря ни слова, смотрели друг на друга и улыбались. Только в воздухе как будто возник какой-то электрический разряд. Что-то такое необычное и возбуждающее. Потом она вдруг положила свой бутерброд на стол, подошла к столику, где завтракали мы с другом, и спросила: «Здесь свободно?» Я сказал: «Да». И она присела к нам.
Жаркец: И?
Креше: И начала разговаривать с моим другом, а он с ней. Потом они послали меня за сигаретами в магазин через дорогу, потом за спичками. А когда я пошел за газетами, они договорились вечером пойти в дискотеку. В тот вечер, когда мой друг и эта англичанка вернулись из дискотеки, они попросили меня куда-нибудь уйти из комнаты, чтобы они вдвоем могли… ну, ты понимаешь?
Жаркец: Понимаю.
Креше: Я ушел и отправился в ближайший публичный дом. Вот так я и потерял девственность.
Жаркец: Грустная история. Очень грустная.
Креше: Да нет. Правильный расчет — долгая любовь. А мой друг до сих пор этой англичанке платит алименты.
Жаркец: А, вот как…
Креше: Да, вот так. (Пауза) А теперь ты расскажи, как ты познакомлся с Драгицей.
Жаркец: Думаю, тебе неинтересно будет.
Креше: Будет.
Жаркец: Не будет.
Креше: Обязательно будет, рассказывай.
Жаркец: Ну, ладно. Если ты настаиваешь. Это было в один прекрасный весенний день в Любляне, когда ласточки были готовы сорваться с ветвей деревьев, чтобы подняться в безоблачную высь. Я в то судьбоносное утро шел медленным шагом, почти паря над землей, мимо полицейского участка, когда услышал голос: «Эй, господин!» Это был женский голос. Я оглянулся и увидел Драгицу с обычным кошельком в руке. Она говорит мне: «Эй, господин, это вы уронили кошелек?» Я говорю: «Нет». Потом мы пошли в полицию, а потом в кино.
Креше: Вот засранка! На один и тот же крючок поймала и тебя, и меня.
Жаркец: Это и есть те маленькие женские хитрости, без которых каждый тридцатый мужчина ни за что бы по собственному желанию не женился.
Креше: Может, еще по стаканчику?
Жаркец: Давай. (Креше наливает. Они выпивают до дна) Можно я еще тебя спрошу?
Креше: О чем?
Жаркец: Знаешь, о чем?
Креше: Не знаю.
Жаркец: Об этом.
Креше: А, об этом. Спрашивай.
Жаркец: Вот я и спрашиваю.
Пауза.
Kреше: А что тебя интересует?
Жаркец: Как часто вы это делали?
Креше: Ты имеешь в виду это?
Жаркец: Да, это. Как часто?
Креше: Один раз.
Жаркец: Один раз?
Креше: Да, один раз.
Жаркец: В неделю или в месяц?
Креше: Теперь — как когда.
Жаркец: Ты что имеешь в виду «как когда»?
Креше: Когда раз в неделю, когда раз в месяц. (Жаркец ничего не понимает.) Понимаешь?
Жаркец: Да, в основном понимаю.
Креше: А что тебе не понятно?
Жаркец: Понятно, только…
Креше: Только что?..
Жаркец: Ты ее любил?
Креше: Как положено мужу любить свою жену. Ни больше, ни меньше.
Жаркец: Как положено мужу?
Креше: Да.
Жаркец: Ни больше, ни меньше?
Креше: Да.
Жаркец: А что ты… я тебя понимаю.
Креше: Я не виноват…
Жаркец: А я тебя и не виню.
Креше: Годы прошли.
Жаркец: Да, конечно. (Пауза) A как ты с ней каждый день? Как твой брак? Как вы с ней жили все эти годы?
Креше: А знаешь, я делал все, чтобы она была самой счастливой женщиной во всей Хорватии. Я готовил ей самые лучшие блюда на свете, самые вкусные в Сплите. Мой сахарный торт один венгр назвал чудом природы, сказал, что он вкуснее всего на свете. Я готовлю шестнадцать видов ромштекса. Одна китайская пословица гласит: «Человек счастлив на столько, на сколько вкусно он ест».
Жаркец: Китайцы — умный народ. Я знал одного китайца. Он по профессии быт танкист. Очень хороший человек!
Креше: Гуляш с перцем я подавал с аргентинским соусом, который делает его вкус королевским. Голубцы я делал такие, что даже себе представить нельзя.
Жаркец: Если все так, то Драгице должно быть очень хорошо с тобой.
Креше: Да ну ее к черту! Все время бурчала, что в доме беспорядок, что все вещи не на своих местах. Орала: «Если бы я не зарабатывала в три раза больше тебя, нам нечего было бы надеть!». А я так не люблю убираться в квартире. Не люблю ни пылесосить, ни посуду мыть. Когда мне надо убираться, у меня вся спина прыщами покрывается, лицо прямо красным становится. Врач говорит, что это на нервной почве. (Пауза) Не легко жить с Драгицей. Много плохого, мало хорошего. Все должно быть, как она скажет.
Жаркец: Грустно слышать, что ты говоришь.
Креше: Знаю, знаю. А некому помочь. Нет ни конца, ни края этой пытке. Это крест, который я должен нести.
Жаркец: Я даже поверить не могу, что Драгица не ценит такого повара, как ты. Такого художника в приготовлении пищи!
Креше: А я не могу понять, как она не ценит человека, который в таком порядке содержит квартиру! Который каждый день пылесосит, стирает и моет посуду.
Жаркец: Что говорит китайская мудрость? «Человек на столько счастлив, на сколько вкусно он ест». Ты делаешь ее такой счастливой, а благодарности никакой. В это даже поверить трудно. Ты заслуживаешь ее уважение.
Креше: И ты заслуживаешь ее уважение за все то, что делаешь. (Пауза)
Жаркец: Знаешь, чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу, что наша Драгица — неблагодарный человек. (Пауза) Я снова подумал и пришел к другому решению.
Креше: К какому?
Жаркец: Я расстанусь с Драгицей. Бери ее себе.
Креше: Чего это ты?
Жаркец: Хватит с меня ее болтовни, ее запретов. Это нельзя, то нельзя. Я хочу, как человек сходить в гости к другу на шахматы, на баскетбол. Я не хочу остаток жизни провести за плитой, готовя блюда, которые не умею готовить.
Креше: Ты серьезно?
Жаркец: Абсолютно серьезно. Надо каждый день прислушиваться к своему разуму. А в трудные минуты — и к разуму, и к сердцу. А сердце мне говорит, что в нем больше нет места для Драгицы.
Креше: Подожди, ты же не собираешься под старость снова писать любовные письма и заводить другую женщину? Ты же не собираешься опять влюбляться и строить из себя дурака?
Жаркец: Не собираюсь. Хватит с меня женщин и этой жуткой жизни.
Креше: Подожди. Не разрушай сейчас все, что сложилось в моей башке. Неужели лучше привыкать к какой-нибудь незнакомой новой фурии, чем принять Драгицу, такой, какая она есть?
Жаркец: Не будет больше ни привыкания, ни новой женщины. Я люблю свободу. Я всю жизнь искал свободы. Признаюсь, это правда. «О, чудная, о, дорогая, о, сладкая, свобода! Приди ко мне, как это угодно Богу!» Наконец-то, я дышу полной гру