Она. Молчала. О том. Что. В моем замке живет стихийная сила, способная в любой момент выкинуть что угодно. И судя по цветам — сила бесконтрольная.
И не назначить наказания за это нельзя.
А моя жена смотрела на меня так, будто я на ее глазах избил ногами котенка.
И я, не выдержав, дал волю раздражению:
— Ради богов, Ниса! Не надо таких мученических выражений лица! Ничего с твоей драгоценной Нитой не случится — ее проводят порталом сперва в столицу, а затем из столицы в Глэнси. Оттуда до замка Лунь не дальше, чем до Стража из Антры!
Молчание.
И что мне с этим делать?
— Думаю, нам будет удобнее говорить в кабинете.
И, жестом доброй воли, шагом к примирению — предложение:
— В ваш или в мой?
Возможность перенести разбирательство на её территорию, где ей будет комфортнее, герцогиня не оценила:
— Мне вполне удобно здесь.
Закрылась. Наглухо.
Хорошо, здесь так здесь.
— И когда ты собиралась мне сказать? — выбрал я достаточно нейтральный вопрос.
Бес тебя побери, Нисайем, ты провинилась, и ты это знаешь! Будь достаточно взрослой, чтобы нести ответственность за свои решения!
— Я не знала, что ваши растения пострадали от моей служанки, — ломким голосом отозвалась она. И добавила, — Ваша светлость.
Я сжал зубы, уговаривая себя не реагировать на провокацию.
Не ведись, не ведись, Лис. Она просто обижена. Нельзя сейчас срываться из-за этого.
— Я не имею в виду цветы. — Вот так, тихо, спокойно, молодец, Лис! — Когда ты собиралась сказать мне, что твоя служанка — ведьма?
Молчание — это тоже ответ. В этот раз оно вышло на диво красноречивым: она не собиралась.
Ниса. Что ж ты такая… Уступи. Хоть для вида — я поверю, клянусь. Закрою глаза, и не вернусь больше к этой теме. Я не могу позволить твоей камеристке остаться в Страже. Даже последний подкаблучник не спустит подобного. Не после того, как ты меня обманула.
Нисайем молчала, не спеша проявлять женскую гибкость. Но и не опускаясь до женских уловок, вроде рыданий и обвинений.
Я тоже молчал. Что тут еще можно сказать? Она провинилась и понесла наказание — всё сказано.
Хотя есть еще кое-что:
— Вторая тоже ведьма?
Нисайем зло зыркнула из-под влажных ресниц:
— Нет! Анабель не ведьма!
— Ты в этом уверена?
О своем сарказме я пожалел сразу же, как он вырвался: Ниса полоснула меня бешеным взглядом, резко шагнула к столику с инструментами (только юбки взметнулись), и, схватив со стола с инструментами кривой нож для обрезки, вспорола себе запястье раньше, чем я успел ее остановить.
Перевернув вытянув руку и перевернув её порезом вниз, чтобы крупные алые капли падали на плиты пола, она, гневно и четко проговаривая каждое слово, произнесла:
— Я, Нисайем Вейлерон, в девичестве Аласс, клянусь на крови, что моя камеристка Нита является ведьмой, а горничная Анабель — не является! И да будут боги порукой моей клятве!
Я прикрыл глаза, усмиряя ярость.
Что. Ты. Творишь?
Кто швыряется кровными клятвами без веских причин?
И кто, драть тебе не передрать, режет руки грязным садовым инструментом!
Шагнуть к ней, старательно не замечая, как она деревенеет и сжимается от моей близости, пережать вену на запястье, а потом наложить одно за другим два заклинания, очищающее и заживляющее.
Перетянуть порез платком.
Выяснять, что там не так со второй девицей, сейчас точно не время.
И ни в коем случае не выражаться вслух так, как просит душа!
Спокойно, спокойно, Лис. Ты же не в армии. А она не твой офицер…
Нельзя нецензурно орать на жену.
Постарайся объяснить ей, отчего ты злишься, просто, доходчивыми словами. На примерах. Давай. Ты сможешь!
— Ниса, — я стоял совсем близко к тоненькой девушке в зеленом платье, чувствовал ее запах, видел, выбившиеся из прически завитки волос, и понимал, что я от нее бесконечно далеко. — Отчего тебя так оскорбило предположение, что твои люди могут утаить от тебя что-то важное, но при этом сама ты скрыла, что в моем замке живет ведьма? Это ведь немного важнее изменившегося количества поросят.
Она аккуратно забрала у меня своё кое-как перевязанное запястье. Не поднимая ни глаз, ни головы, спросила:
— Я могу идти, ваша светлость?
Бесполезно. Глухо.
— Да, Ниса. Можешь идти.
Нисайем, Бес тебя забери! Я не буду извиняться в ситуации, когда виновата ты!
Я окликнул её, когда она была уже у самого выхода:
— Ниса, ты же помнишь, что завтра у нас визит в дворцовый храм для возложения даров?
Она замерла на секунду, а потом ответила, вроде бы невпопад:
— Я домой хочу…
До ужина мы не виделись, а после ужина, на котором Нисайем выглядела бледной и замкнутой, она сослалась на скверное самочувствие, и ушла спать.
Я не стал протестовать, и вместо этого отправился работать.
Разобрал давно откладываемые дела, переделал ворох бумажной работы, и когда поднял, наконец, голову, время было уже заполночь.
Я размял спину, покрутил головой, растягивая связки. На душе было тяжело.
И я позвал:
— Шорк!
Он появился не сразу — пусть мелкий инородец и слышал зов хозяина из любого места замка, но являться мгновенно на него всё же не умел.
Теплый темный комок шлепнулся мне на колени из ниоткуда, распластал крылья, и, цепляясь коготками за ткань сюртука, пополз выше.
Я осторожно погладил нечистика по хребту.
— Ты смотрел днем за её светлостью?
Шорк, пристроивший башку мне на плечо, вздохнул.
Ясно. Смотрел.
— Как она?
Новый вздох был еще тяжелее.
— Плакала?
— Нет, — маленький мышезмей повозился, устраиваясь удобнее. — Хозяйка сидела. Ничего не хотела. Спать пошла.
Тяжесть на душе стала еще неприятнее.
— А… в свою комнату, или в мою? — осторожно уточнил я, ни на что не надеясь особо.
Шорк даже голову от моего плеча оторвал, замер, озадаченно хлопая красными глазами и морща мордочку.
— В вашу! — убежденно выдал он, справившись со странным вопросом, а мне стало немного легче.
— Шорк, ты знаешь служанку ее светлости, у которой светлые волосы? — такое понятие, как “горничная” для него не существовало, поэтому приходилось вносить уточнение.
— Знаю, — кивнул он. И добавил, с неожиданным одобрением, — Злая!
Угу, понятно. Следующий вопрос я задавал, фактически, “на ощупь”:
— Ты знаешь, кто она?
— Так ведь, это… — шорк заюлил, беспокойно топча лапами мне по груди, а черный чешуйчатый хвост беспокойно мел колени. — Так ведь… Ну… — немного пометавшись, он признал, — Знаю.
И обреченно зажмурился.
Вот ведь… чудо. В шерсти.
Я погладил его по той самой шерсти и задал вопрос, которого инородец ждал, горестно опустив уши:
— И кто она? — и почесал грудку.
Уши чуть приподнялись, и глаза открылись, но на морде было написано величайшее страдание:
— Так ведь, это… — и неожиданно заверещал, — Она хорошая! Злая, но хорошая! Маленькая хозяйка хотела в другое логово уйти! Злая ругалась! Не дала!
Обе лапы уперлись мне в ключицы, а шорк, вытянувшись, заглядывал мне в глаза так, будто я тут каждый день младенцев ем, а он умоляет меня этого не делать ну вот хоть в этот раз.
Да чтоб вас, а!
Полон замок манипуляторов глазастых!
Развел на свою голову!
Тьфу!
Решив, что на сегодня обиженных мною детей достаточно, я стиснул зубы. Подышал. И сказал:
— Ясно. Будь добр, позови ее сюда. Хозяйку постарайся не разбудить.
Горничную своей супруги я ждал, лениво листая огромный фолиант магистра Холистара, посвященный разновидностям антропоморфных инородцев, и гадая, кого пригрела моя жена.
Она вошла без стука и без стеснения. Не опуская глаз, и не склоняясь в реверансе.
Мало похоже на испуганную горничную, вызванную посреди ночи ко всемогущему хозяину. Совсем не похоже.
Остановилась перед моим столом, молча и с явным усилием склонила голову. И, несмотря на спокойный вид, было понятно, что спокойствием там и не пахнет. По пальцам, то и дело скрючивающимся и сминающим юбку, по подрагивающим ноздрям, по взгляду, цепкому и примеряющемуся.
Маленькая герцогиня, своенравная и по-детски наивная, очевидно, всё же очень сильная личность, если ее люди относятся к ней так.
Горничная Нисайем готова была в любой момент броситься на меня, вырвать глотку и растерзать на месте.
Но отговорила Нису покидать супружескую постель.
— Кто ты? — задал я прямой вопрос.
И знал, что не ответить на него она не сможет. Ей, конечно, может хватить упрямства попробовать побрыкаться, но...
Я имею право знать. И здесь, в центре моих владений, сопротивляться этому праву она не сможет.
Она не стала даже пытаться.
Черты лица ее лица потекли и изменились — скулы стали острее, глаза больше и светлее, прозрачнее. Зрачок с круглого изменился на вытянутый, рыбий, а на висках, там, где сквозь тонкую кожу синели ниточки вен, наросла чешуя. А еще на щеках, ключицах — и глубже, уходя под одежду.
Шпильки рассыпались со звоном, и волосы рухнули из тугого узла светлой с прозеленью волной.
А на руках, меж пальцев с солидными загнутыми когтями появились перепонки.
Русалка.
Я, конечно, понимаю, в приграничье проблема с рабочими руками, но чтобы настолько?!
А речная дева смотрела с вызовом:
— Мне собирать вещи?
— Пока нет. Для начала, ответь мне на некоторые вопросы. Почему ты живешь с людьми?
Русалка дернула плечом:
— Поссорилась с владычицей озера. Нашла себе новую госпожу.
— И Аласский не возражал?
Снова пожатие плечами:
— У старого Вольтура два десятка сыновей, и одна дочь. Когда она просит — он редко отказывает.
— Редко? — заинтересовался я против воли.
Она на мгновение задумалась, и уточнила:
— На моей памяти — никогда.
— Значит, герцог Аласский дочь баловал… А герцогиня?