— Не плачь, ребенок, — попросил он. — Всё будет хорошо! Не сразу, но мы сумеем через это пройти, я никому не дам тебя в обиду.
А я и не плачу, просто.. просто…
— Папа, я не хочу! То есть, я хочу остаться и еще поискать! — горячечно зашептала я в шершавую от вышивки ткань камзола. — Ну, это ведь артефакт Лунь! Он же так важен для нас! А если ты перенаправишь поиски… А может быть, я что-нибудь упустила? Нужно просто поговорить с Виториком и Ричем! Может быть, они придумают, где еще нужно поискать!
Объятия отца дрогнули, и стали крепче. А потом он разжал руки, и придерживая меня за плечи, внимательно изучил взглядом:
— Не ожидал от тебя такой… самоотверженности, Ниса, — задумчиво обронил он. — Похвальная преданность роду!
Я от души надеялась, что горячие пятна, запунцовевшие на щеках, отец не заметил.
А дальше мы просто гуляли с отцом по Соколинной Галерее, беседуя по душам (вот уж невиданное дело!), и так увлеклись, что спохватилась я только тогда, когда было пора идти переодеваться к обеду.
По чистой случайности, это совпало с тем, что с тренировочной площадки куда-то пропали скакавшие там человечки.
Мы встретили их на главной лестнице: Алиссандр с Виториком поднимались со второго этажа на третий, оба взъерошенные, разгоряченные, они оживленно о чем-то разговаривали, и беседа так увлекла их, что нас с отцом, спускающихся по той же самой лестнице, заметили не сразу.
Виторик смутился, сделал не заинтересованное лицо, и я, совсем недавно сама скрывавшая от его светлости баюшки следы предательской симпатии к врагу, даже посочувствовала братцу ненадолго...
А потом Лис посмотрел на меня.
До сих пор мне не часто удавалось дотянуться до мужа своим даром: чем сильнее маг, тем прочнее его естественная защита от непрошеных гостей вроде меня. А про Алиссандра Вейлерона, которого еще до двадцатилетия прозвали Мечом Предгорий, говорили, что он — сильнейший маг этого поколения.
А сейчас…
Лис поднял голову, и в первый момент я только подумала, какой он красивый, и внутри сладко и очень по-женски заныло, а потом… нахлынуло.
Любование, нежность, восхищение.
Эмоции и ощущения Алиссандра отличались от моих так же, как ровный и сильный поток отличается от ярких, резких мазков и бликов.
Желание.Чужое жаркое чувство, похожее и непохожее на мое собственное, подобное уверенному пламени — на которое охотно откликнулся мой собственный своенравный, но трепетный и жадный огонек.
Голос Вейлерона, обращенный к моему отцу, был прохладно-благожелательным, даже слегка скучающим:
— Благодарю вас, тэйр Вольтур, дальше мы сами. Дорогая, позвольте сопроводить вас в ваши покои.
И по лицу его уж точно нельзя было сказать, что именно он сейчас чувствует.
Я реверансом поблагодарила отца за компанию, и с кротким послушанием протянула руку мужу.
Надеюсь, по мне сейчас тоже нельзя сказать, что у меня дрожат ноги и кровь стучит в ушах…
К покоям меня сопроводили. Что интересно — действительно, к моим.
И, оказавшись внутри, я могла бы, конечно, дернуть сонетку, призвать Анабель, и начать ритуал переодевания к обеду (после которого мы покинем Лунь, оба покинем, а могла бы и остаться), но…
Время еще дозволяло, а за дверями в ванную, как я не слышала, но точно знала, принимал водные процедуры главный враг всея герцогства Аласского, Алиссандр Вейлерон.
Некоторое время я колебалась, а потом решилась.
Эдак меня и из ведьм выгонят!
Распущенная я, в конце концов, безнравственная особа, или нет?!
Надо соответсвовать!
Заветная дверь отворилась без скрипа…
Целовать голую спину умывающегося мужчины — очень увлекательное занятие. У него лицо и руки в мыльной пене, поэтому он никак не может принимать в процессе участия, только дергает лопатками, бормочет почему-то шепотом “Ниса, Ниса, я же соленый, погоди немного, дай мне минуту!”.
Но, ваша светлость, разве я отбираю у вас ваши минуты? Вы вольны распоряжаться ими как угодно — я просто не желаю тратить впустую свои!
И я легко-легко, едва ощутимо, касаюсь губами кожи его спины. Она гладкая, и упругая, и действительно, едва ощутимо солоноватая, и безумие поднимается волной, стучит барабанами в висках, гудит в крови.
Лис захрипел, когда я от избытка чувств эту спину укусила, но я ведь, во-первых, совсем сбоку и чуть-чуть, а во-вторых, как было не укусить?!
Ладони герцога интенсивнее заскользили по герцогскому лицу, торопясь избавиться от мыла, а ладони герцогини легли на герцогскую спину.
На тугие мышцы, на выступы позвонков — большими пальцами, и на всё остальное пространство до рёбер, сколько удалось захватить, прочей ладонью. С силой потянула вниз, оставляя на мужской коже белые, но стремительно краснеющие полосы.
У вас восхитительно красивая спина, ваша светлость.
В доказательство этой глубокой мысли я снова её поцеловала.
И ей ужасно идут мои следы!
Лис, отвоевавший собственные глаза у коварного здешнего мыла, оборачиваться ко мне почему-то не спешил. Стоял, опершись о раковину руками — сильными, перевитыми жгутами жил и вен, дышал тяжело. Сердце его колотилось быстро-быстро, билось, кажется, прямо мне в губы — то ли я удачно прижалась, то ли оно специально сместилось…
Убедившись, что муж одержал сокрушительную победу над аласским мылом, я осторожно обняла его за пояс. Прижалась щекой — туда, к сердцу. Потерлась. Замерла.
И он тоже.
Ваша светлость?
Муж стоял, не шевелясь.
Ваша светлость, если вы помните, мы несколько ограничены во времени, и сейчас — самое время проявить инициативу! Нам ведь ещё в спальню идти!
Но не могла же я сказать это вслух, верно?
Вместо этого я осторожно, самыми кончиками пальцев, погладила удачно под ними оказавшийся пупок. Обвела. Скользнула пальчиком ниже, по тёмной дорожке волос… Спустилась по ней до бляхи ремня. Прошлась пальчиком вдоль того самого ремня: слева— направо… Справа — налево…
Муж перестал дышать. Кажется — совсем.
— Ваша светлость, — выдохнула я в герцогское ухо, к которому мне пришлось далеко и неудобно тянуться, встав на цыпочки.
Но раз уж я дотянулась — может быть, мне можно поцеловать завиток?
Муж не возразил.
— Ваша светлость, — снова шепнула я в поцелованное ухо. — Полить вам воду на спину?
Когда неведомый ураган смел меня с места и впечатал в стену ванной, вышибая дыхание из груди, я пискнула. Когда с меня, задрав юбку, содрали белье, безнадёжно изувечив подвязки чулок, я заподозрила, что в спальню можно и не идти. Когда мужская плоть, твёрдая и горячая, уперлась в шелковистые складки, нежно потираясь и лаская, я обвила шею мужа руками, и выкинула из головы все-все мысли, оставляя место лишь для ощущений.
И для Лиса.
Тяжёлые, напористые толчки, и с подсказкой Лиса я обвиваю его талию ногами, и ощущения от этого чуть, но меняются.
Он держит меня под попу, и вжимает телом в стену, и бьёт, бьёт, бьёт внутрь меня…
Мои мышцы напряжены и дрожат, а глаза закрыты, я взмокла, и от каждого точка мужа между моих ног — все ближе к заветной молнии.
Он рычит, а я всхлипываю, молния так близко, совсем рядом, вот-вот, и я отчаянно цепляюсь за него и выгибаюсь. И когда она, ослепительная и упрямая, сверкает в моей голове, оставляя слепой, глухой и слабой, я с тихим "Ли-и-ис!" вжимаюсь в мужа, впиваюсь в него ногтями.
И чувствую, всей собой чувствую, как прокатывается по его телу волна дрожи. Как он замирает, войдя в меня до упора. И я ощущаю его так глубоко и полно!
Мы оба замерли, и я, перебирая его волосы, думаю о всяких глупостях, вроде того, что супружеский долг, оказывается, можно отдавать не только сидя, но и стоя — хотя казалось бы!
А уж относительно возможных мест, я ещё после кабинета иллюзий могла бы не питать…
— Да, ваша светлость, — внезапно сообщает Лис, выходя из меня, и прекращая меня расплющивать о стену.
— Что? — растерянно вынырнула я из своих мыслей.
— Да, ваша светлость. Вы можете полить мне воду на спину.
— Истинно благородные тэйры не носят на себе подобных вульгарных... украшений! — чопорно сообщила я супругу по поводу трех длинных алых полос, перечеркнувших его спину от левой лопатки до правого подреберья.
Настроение было вредным и игривым.
Супруг возвел очи к потолку, и с явным усилием промолчал.
Тем самым опровергнув мои грязные инсинуации, и доказав, что как раз он-таки истинно благороден!
К обеду мы вышли без опоздания только чудом: Анабель проявила чудеса скоростного одевания, зашнуровывания и причесывания.
Обед прошел в непринужденной, светской обстановке, а я получила наглядную иллюстрацию к словам матушки о том, что этикет — благо, и, для тех, кто умеет им пользоваться — броня и оружие разом.
Оба герцога, благожелательно улыбаясь, пробовали на прочность шкуры друг друга, ковыряя этикетную броню этикетным оружием.
Время от времени за кто-нибудь из братьев пытался принять участие в забаве, и ему тут же прилетало чем-нибудь острым или тяжелым в изящной формулировке.
Дамы делали вид, что ничего не происходит.
Мужчины делали вид, что не наслаждаются происходящим.
Это был самый странный семейный обед в моей жизни — включая даже те, на которых тэя Керолайн и её окружение пытались меня сожрать.
Братца Виторика я перехватила уже перед самой посадкой в карету.
Мысль о необходимости этого разговора варилась в моей голове со вчерашнего дня, вот только как его начать...
“Смирись, Нисайем, дипломатия и тонкие намеки — это не твоё”, — подумала я, и рубанула в лоб:
— Виторик, ты хочешь, чтобы твоя жена была счастлива?
— Ты хочешь сказать, что моя жена несчастна?! — возмущение виконта Крионского было неподдельным.
Н-да, наверное, над подбором слов всё же надо было еще подумать.
Я сделала лицом “Я этого не говорила”, но мы оба знали, что да — как раз это я и сказала.