, то на своих копытах она должна ковылять постоянно. Или для членов праворадикальной партии существуют другие правила потребления? Может, ее копыта считаются более экологичными, так как соприкасаются с поверхностью куда меньше моих кроссовок? А потому Белле разрешены не три пары обуви в год, а…
– Что вас интересует?
Она стояла передо мной. Руки в боки. Грудь, огромная, уложенная в глубокий вырез, торчала горизонтально, как балкон.
Я невольно скосила на этот балкон глаза. Белла усмехнулась. Мой взгляд тут же отпрыгнул ей в глаза: два блестящих озерца среди густого дымчатого макияжа.
– Ариадна, – представилась я. Хотелось вынуть удостоверение. Тогда она вынуждена будет отступить от меня на шаг, чтобы его прочесть. Иначе я задохнусь в ее тропических душных испарениях.
Остальные партийные дамы выглядели почти так же. Я вспомнила их лозунг: «Будь женщиной – для себя». Там какая-то затейливая логика, которая сводится к тому, что подлинную женственность обретаешь, лишь проделав над собой перед выходом из дома кучу неудобных и даже болезненных экспериментов. Почему – не знаю. Но моя бабушка согласна. Особо воинственны правые радикалки по отношению к волосам. Те, что на голове, надо завивать. Если они вьются от природы – выпрямлять. В любом случае – красить. А вот те волосы, что на теле, – бескомпромиссно удалять. Так же важны для партийного самоопределения духи. Как только они не падали в обморок в одной комнате? Видимо, запахи их духов взаимно элиминировали друг друга. А может, за годы партийной борьбы все просто друг к другу принюхались?
– Я расследую пропажу кролика из дома министра гендерной интеграции…
– …и почему-то решили, что мы имеем к этому отношение? – с усмешкой договорила за меня Белла. – Мы не крадем кроликов, малышка.
Ее спиралевидные локоны почти касались моих рук, лица. Выдерживать общепринятую социальную дистанцию она не собиралась. Отодвигаться тем более. Отодвинулась я.
– Я не утверждала обратного. Животное страдало от стресса в связи с нервной обстановкой в доме. Партнерша умершей сообщила об угрозах, которые ваша партия ей…
– Наша партия не присылала госпоже министру ничего, кроме поздравительных открыток.
– Я еще не сказала: «присылала». Что насчет коробки с фекалиями?
Даже под слоем тонального крема и румян проступила естественная краснота. Белла изучала меня как маленькое ядовитое насекомое: можно топнуть и оставить мокрое место, но вдруг развопятся защитники природы? Экология в нашем обществе – главная сила.
– Как граждане, наделенные избирательным правом, мы имеем право выражать недовольство действиями тех, кто занимает выборные должности.
– Но не травить. Создание эмоционально-токсичной атмосферы, вообще-то, уголовное преступление.
– Посадите меня.
Мы обе понимали: даже одна-единственная неделя в трехкомнатной комфортной камере позволит Белле изобразить мученицу политической борьбы.
– Белла, все в порядке? – подняла кудлатую голову еще одна партийная соратница.
И еще одна, и еще. Теперь все, кто был в комнате, смотрели на меня, их глаза были похожи на мохнатых пауков. Мне стало не по себе.
Белла широко им улыбнулась и сделала знак рукой: все ОК.
– Чем еще вы угрожали ей?
Она с той же улыбкой повернулась ко мне:
– Угрожали? Н-нет. С чего вы взяли? Мы вообще ни при чем.
– Партнерша умершей…
– Я не исключаю, что кто-то слал министру сигналы.
– Кто-то? Не вы.
– Встревоженные граждане… И зря вы рисуете нас какими-то кровожадными чудовищами.
– «Финальная чистка», по-вашему, звучит не чудовищно? – возмутилась я.
– Мы выступаем за то, чтобы мужчины получили возможность и медицинскую помощь в добровольном уходе из жизни. А вы и такие, как вы, лишь продлеваете их бессмысленные мучения. Что, по-вашему, гуманнее?
– Убийство никогда…
Она опять надвинулась:
– Эвтаназия – дело добровольное. В этом весь смысл. С чего вы вообще решили, что мы против мужчин? Наоборот. Мы боремся за расширение их прав. В частности, права на добровольный уход из жизни. Очень странно, что министр гендерной интеграции этого не понимала. Вроде бы ее сфера деятельности. Еще этот ее МЕМО… Это же в чистом виде нарушение гендерного баланса! Давайте тогда и умерших женщин почтим! Всех! Как мы могли пройти мимо? Разве министр гендерной интеграции не должна была понять это сама? Почему надо поднимать шум из-за каждой мужской смерти? Делать ее общественным достоянием? Мы же вокруг женской смерти всего этого не устраиваем.
– От FHV женщины не умирают.
– FHV – продукт мужской цивилизации. Что посеешь, то и пожнешь.
– Я не ваш политический оппонент. Не трудитесь меня агитировать. Раз. И я занимаюсь делом кролика. Два.
Белла была мне противна. Внешностью, запахом, туфлями, пассивно-агрессивной манерой. Тем, как придвигалась ко мне, норовя сомкнуть вокруг меня руки, унизанные браслетами. Как постоянно дотрагивалась до меня будто невзначай – длинными красными ногтями. Но это еще не преступление.
Не заявить сразу же в полицию об угрозах было ошибкой Греты. И Айны. Я на миг представила Айну с коробкой дерьма в руках. Она бы это так просто не стерпела. Скорее бы надела эту коробку на голову Белле, после чего отсидела бы положенный срок за преступление против человеческого достоинства. Невозмутимая, как орлица в клетке.
Я двинулась к двери.
Голос Беллы за моей спиной зазвенел от злорадства.
– Вы не оставите мне свой номер? Вдруг я что-то вспомню! Я очень – очень! – люблю животных!
…Я выкатилась на воздух. И сначала просто дышала. Чтобы выветрить из легких, из гортани, из носа жгучий парфюмерный дух. Наконец мир снова стал пахнуть самим собой: весной, первыми листьями, ветром.
Зеленая громада министерства высилась позади меня, как гора, покрытая лесом. Садовницы в оранжевом уже было не видать, наверное, закончила работу на этой стороне здания.
Движения на набережной почти не было. Разгар рабочего дня. Все заняты. Издалека светился в сероватом дождливом воздухе неоново-желтый мужской комбинезон с черными шлангами. Фигура брела медленно. Дворник, вероятно: там, у его ног, ползет по асфальту робот, осушает лужи. Не гуляет же бедняга, в самом деле. Я задумалась: если вот этому дворнику предложить умереть сегодня же, что он сказал бы в ответ на наши жаркие дискуссии? Выбрал бы смерть? Сомневаюсь. Лучше такая жизнь, чем никакой.
Я сунула руку в карман за бумажной салфеткой, чтобы высморкаться. И пальцы мои окаменели. Нащупали в кармане что-то твердое и пушистое. Выхватила. Невольно вскрикнула. Отшвырнула.
На асфальт шлепнулась серая лапа.
Мороз продрал меня по позвоночнику.
Но я не повторю ошибку Греты и Айны. Я наклонилась. Длинные когти торчали из меха. Отрубленный край был странно желтоватым. Тусклым глазком глядела кость. Падалью не пахло.
Ужас и недоумение сменились злостью, от которой скрутило живот.
Я подняла кроличью лапу через бумажную салфетку. Обернула, сунула в карман.
Я им не Грета. Я это так не оставлю.
От злости я и не заметила, как домчалась до нашей конторы. Кое-как ткнула велосипед в стойку на парковке.
Женщины входили в лифт. Я пристроилась позади. Мне заулыбались, каждая кивнула. Все друг друга знают, хотя бы в лицо.
– Привет, Ариадна.
– Привет, Лера. – В упор не помню, из какого отдела, но мы всегда здороваемся и болтаем.
– Куда на ланч ходила?
– В парламент.
– Хорошая у них столовка?
– Вроде, – обтекаемо ответила я.
Одна из женщин обернулась:
– Симпатичные духи.
О черт! В меня, пока я говорила с Беллой, наверное, въелся запах. Комплимент меня не обманул – женщина вовсе не имела в виду, что духи ей нравятся. Она имела в виду «душенька, ну что ж вы облились с головы до ног? А другим теперь что – удавиться?».
– Спасибо, – улыбнулась я, показав, что смущена. – Извините за неудобство, я и не заметила, что переборщила.
Женщины закивали. Верный ответ. Инцидент исчерпан.
Двери открылись на пятом этаже. Как раз! Я устремилась к выходу.
– Тебе разве здесь? – удивилась Лера.
– Не переживайте, ничего страшного! – крикнула мне вслед та, что сделала комплимент духам. Ей наверняка теперь неловко.
Я махнула ей рукой и засмеялась:
– Мне и правда здесь выходить.
Самое ужасное в нашем обществе – прослыть «токсичным» или таким казаться. С детского сада нас учат: будьте доброжелательны и учтивы друг с другом. Поддерживайте. Приходите на помощь. Не донимайте окружающих. А в остальном делайте, что хотите. По-моему, это восходит к старому скандинавскому «Закону Янте», который учит не высовываться и прежде всего уважать других, но до корней этих принципов уже давно никто не докапывается. Мы все вырастаем с этим общественным кодом. Сглаживаем углы везде, где их видим. Когда бабушка рассказывает, как они в ее времена собачились по поводу и без, меня передергивает. А им это не казалось чем-то из ряда вон выходящим, агрессия была нормой. И бабушка еще ностальгирует по мужской культуре?!
На пятом этаже располагался наш отдел. Я открыла дверь.
– Да! – тут же откликнулся голос.
– Бера, привет.
– Ариадна! – Бера удивленно откатилась на стуле от стола, на котором светился экран. – Твоя смена вроде ж закончилась.
Однажды, когда наш отдел отмечал Новый год, она рассказала, что ее имя в переводе с какого-то, уже не помню, языка означает «медведица». Хотя сама Бера – маленькая брюнетка. Как вы яхту назовете, так она и поплывет? Теперь Бера занимается преступлениями против личностей, не являющихся людьми.
Первыми признали слонов и дельфинов. Потом ворон, касаток и осьминогов. Потом понеслось. В итоге последние домашние свиньи и коровы дожили свой век на специальных фермах-пансионатах с выгулом на свежем воздухе. Больше их не разводят. Лишь дальних потомков домашних овец и коз еще можно встретить в горных областях.