Толкнула одну дверь, другую… Увидела пробор в черных, гладких и тяжелых, как у матери, волосах.
– Привет, Туяра, – постаралась выговорить, не задыхаясь. (Ну, точно начну бегать! Клянусь. С понедельника.)
Девочка подняла от компьютера лицо. Недоверчивый и замкнутый взгляд.
– Что вам надо?
Я сопела, как паровоз. Никак было не унять дыхание. И видела себя глазами Туяры: жалкая, растрепанная тетка. Когда тебе четырнадцать, все старше двадцати – тетки. А когда тебе тридцать, то все подростки кажутся угрюмыми идиотами. Квиты.
Я улыбнулась ей:
– О чем твое эссе?
– Вы ради этого пришли?
Я подошла к столу. Подвинула стул. Села. Чтобы лица были на одном уровне. Чтобы не напоминать о разнице в возрасте и положении. Телефон у меня в кармане опять крякнул. Я выключила его, не вынимая.
– Просто болтаю, пока твою маму жду.
Туяра фыркнула:
– Можете не затрудняться.
– Мне правда интересно. Я свое писала по «Последнему диктатору». Теперь вот жалею.
– Почему?
– Кому на самом деле интересно, куда он все-таки делся?
Последних диктаторов было несколько. Во время пандемии, которая выкосила в итоге почти всех мужчин, эти пожилые мужские лидеры своих стран быстро ретировались в секретные бункеры, оборудованные на долгий срок. Пандемия схлынула. А бункеры так и не нашли. Не осталось никого, кто знал жалкие секреты последних диктаторов. Глупо и грустно. Как, впрочем, многое в той цивилизации.
– Но шоу-то хорошее. – В узких глазах Туяры блеснул интерес.
По мотивам этой истории сделали клевый абсурдистский мультфильм «Последний диктатор». Про бункер и все его дела. Сезонов пятнадцать, не меньше. За кадром хохочет невидимая публика: голоса женские и мужские.
– А я взяла тему: Шпильрейн, Юнг и Фрейд. Тоже теперь жалею, – призналась Туяра. И уставилась в противоположную стену, где не было ничего интересного.
– Почему?
Она дернула плечом:
– Там же все и так давно ясно. Эти идеи Фрейда, что женщинам надо рекомендовать усечение клитора и прочий собачий бред. Противно про такого убогого говнюка писать и даже думать.
Туяра смотрела в стену и кусала губы. Вдруг повернулась так резко, что черные волосы хлестнули меня по лицу:
– Это сделала я! Ясно? Я! Вы же за этим пришли? Я!
Слезы побежали по ее щекам. Тихо и без всяких усилий, как вода.
– Туяра, о чем ты… Ты что-то сделала с кроликом? Это ты разрезала сетку? Зачем? Что было на камере?
Она заорала мне в лицо:
– Какой кролик? При чем здесь кролик? Не понятно? Я! Я ей сказала! В тот вечер! Что всем про нее и Томми расскажу! Тогда ей конец! Всей ее политике – конец!
– Погоди, Туяра. У мамы был роман с учителем? Туяра!
– Я ей сказала: чтоб ты сдохла!
Туяра упала лицом на руки и зарыдала.
Не зная, как ее успокоить, я заговорила ровным, доброжелательным тоном:
– Ты знала о романе мамы с Томми. Так? Ты уверена?
Она ревела, трясясь всем телом.
Я тряхнула ее за плечо:
– Туяра!
А потом мне показалось, что меня сбил поезд. Я отлетела к стене. Впечаталась спиной, так что воздух выбило из легких. Бешеное лицо Айны было придвинуто к моему. Кулаки ее выкручивали мне ворот, так что я начала задыхаться, хрипеть.
– Убью, сука!
Я ощутила на лице мелкие брызги ее слюны.
Тина обнимала плачущую Туяру, как наседка – крыльями.
– Отойдите от нее! Немедленно! – крикнула она мне. – Как вам не стыдно!
«Я вам поверила, а вы…» – говорило ее милое лицо.
Мне и правда было стыдно. Перед Тиной. Очень стыдно.
Айна выплюнула еще ругательства. Пихнула меня к стене:
– Я этого так не оставлю!
Тина помогла плачущей Туяре подняться. Айна твердо и крепко обняла дочь, а та – ее, они вышли. Дверь так и осталась нараспашку.
Я рухнула на стул.
Перевела взгляд на экран компьютера, на котором работала Туяра. Он погас, пока мы говорили. Я протянула руку, накрыла ладонью мышку, шевельнула. Экран загорелся белым полем. Всю страницу сверху донизу покрывали слова:
ХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХХОЧУЧТОБЫТОММИСДОХ
Ника сидела рядом с Машей на садовой скамейке, укутанная в плед до самого носа. Увидев меня, Ника уставилась на жухлую, еще зимнюю траву.
– У Веры сегодня гости, – недовольно сказала Маша.
– Она сказала, что работает, – промямлила я, боясь глядеть на Нику.
– Всем бы такую работу.
– Нет. Серьезно. – Я была готова говорить о чем угодно. Только бы не о Нике. О том, как я не приехала в клинику, чтобы подержать ее за руку – или что там полагается делать ответственной партнерше? Делать то, что сделала для нее Вера. Я ведь могла бы перенести визит в школу Томми. Но мне это даже в голову не пришло почему-то… А Вера бросила все и сорвалась к Нике. Оправдываться бесполезно, как такое можно оправдать?
Маша махнула рукой:
– Профессор Московского и Принстонского университетов. Занимается male studies.
– Вера собирается играть профессора?
Маша посмотрела на меня, как на убогую:
– Вера собирается играть казака.
Маша показала на Нику глазами: «Давай, мол, мирись!» – и ушла в дом, бесшумно закрыв за собой дверь.
У Веры и Маши прекрасный сад, куда больше, чем наш. Все здесь аккуратное и уместное: и деревянный стол, и скамейки, и солнечные фонари, и маленькая детская площадка, и кресла-качалки, и место для барбекю, и даже гамак. Кусты пока голые, кроме двух аккуратных сине-зеленых туй и одной небольшой ели, но почки уже набухли. Было темно и по-апрельски прохладно, но в воздухе пахло весной. Хотелось присесть на скамейку и просто посидеть тут. Но – в одиночестве.
Ника шумно вздохнула, так и не глядя на меня. Даже ее напряженные плечи как будто говорили: «Я обиделась».
Я подошла к скамейке, положила Нике руку на плечо – она резко ее сбросила. Тогда я обхватила Нику сзади и прижалась к ее закутанной спине.
– Прости меня, пожалуйста, – прошептала я в клетчатый плед. – Я знаю, что это трудно простить. Прекрасно тебя понимаю. Но бывают, знаешь, обстоятельства непреодолимой силы. Работа такая.
– Да? – Ника повернулась ко мне и зло прищурилась. – А я и наш ребенок – это, значит, обстоятельства преодолимой силы? Я у тебя никогда не оказываюсь на первом месте. Всегда после кроликов. После мышей. Червяков.
– Муравьев.
– Что?! – Рот у нее открылся, брови замерли.
– В прошлый раз я опоздала из-за муравьев. Муравейника. Его надо было перенести. Всю колонию. – Я взяла ее за обе руки, на сей раз она не вырвалась – хороший знак. – Прости. Ты у меня всегда на первом месте. Но именно поэтому я понимаю, что моей работой нам сейчас нельзя рисковать.
– Работа, работа – надоело мне это все слушать. Всегда работа. Прожили бы и без нее, без твоей работы.
– Прожили бы, конечно, но все было бы куда сложнее. Я не могу тебя подвести.
– Ты меня уже подвела! Кинула спиной на ржавые гвозди! – Ника говорила злые слова, но явно успокаивалась: глаза высохли, дыхание выравнивалось. – Ну и что такое важное тебя задержало?
В тот же миг мы обе обернулись на детский визг. Я опешила. Две совершенно незнакомые черноволосые девочки сбежали с крыльца в сад, одна на бегу всадила мяч другой между лопаток. Мяч отскочил. Поскакал, покатился к нашей скамейке. Я наклонилась, поймала. Визг буравил воздух, уши закладывало.
Выбежала в сад и Маша:
– Алина, Грета! Мама ждет!
Девочки завертелись вокруг нее, цепляясь за одежду.
– Да не денусь я никуда! Встретимся в следующую среду! – Маша с трудом разжала их пальцы, перехватила обеих за руки – одну за левую, другую за правую. Повела в дом.
– Что это было? – повернулась к Нике я.
Она скривилась:
– Ты же слышала: Алина и Грета.
– В гости к Юле с Кариной приходили, что ли?
Ника закатила глаза:
– Обмен детьми.
Вид и голос до того знающий, словно она сама – уже мать со стажем.
– Ты что, не знала? Меняются на полный день, типа смена воспитательной парадигмы, бла-бла. Это полезно и для детской, и для родительской психики.
– В нашем отделе у всех дети еще слишком маленькие. Ты лучше расскажи, как все прошло.
Ника махнула рукой:
– Нечего рассказывать. Нормально прошло. Быстро – и ничего не чувствуешь. Как обычный осмотр у гинеколога. По сравнению с забором яйцеклетки – вообще ерунда. Только от гормонов голова тяжелая и все время блевать хочется.
Я ласково обняла Нику:
– Поздравляю, ты теперь полноценная матрешка. Я тобой горжусь.
– Не произноси этого мерзкого слова, – буркнула Ника.
Тут двери в дом настежь распахнулись и на крыльцо выскочили Юля и Карина – близняшки Веры и Маши. Я испытала облегчение: наконец-то знакомые дети.
– Привет! – помахала им.
– Тетя Ади! Тетя Ника! А мы были в гостях!
– А я уже знаю.
Несмотря на сходство и на униформу, их было нетрудно различить. Юля была шумной и заводной, Карина – тихой и ведомой. Юля – воином, Карина – нытиком. В драках Юля, как правило, побеждала, но Карина была марафонцем и в долгих схватках часто одерживала верх. Обе были хорошенькие, как картинки.
Вот бы у нас были такие.
Только зачем Вера и Маша одевают девочек в одинаковые костюмчики, как будто мы в цирке каком-то… Я бы, наоборот, разницу подчеркивала, а не сходство. Уважала бы отдельную личность.
Юля и Карина выглядели живописно – рыжие косички, веснушки, румянец, старомодные голубые платьица, красные курточки – мы с Никой ими залюбовались. И опять я подумала, что у нас могли бы быть такие девочки, а вовсе не этот лотерейный мальчик, который уже поселился в Никином животе. Скосила глаза на Нику – она явно подумала то же самое. Губы ее задрожали.
Я отвернулась к детям:
– Что это у тебя?
Юля держала в руках маленькую картонную коробку. Карина прижимала к себе двух голых мужских кукол. Одну – современную, резиновую, а другую – старинную, необычную. Господи, да это же Кен! Коллекционный Кен, ему лет сто, не меньше. Вера только в прошлый раз нам хвасталась, как им удалось его отхватить за нормальную цену на онлайн-аукционе – Вера с Машей собирают всякие антикварные гендерные курьезы. Кенов куда меньше, чем Барби, поэтому стоят они куда дороже. Неужели Вера и Маша разрешают девочкам играть такой дорогой вещью?