– Если вы думаете, что теперь будете из меня всю жизнь тянуть информацию, то ошибаетесь, – заявила Белла. – Я не потерплю шантажа.
Я заметила у нее на зубах помаду.
– Если вы такая принципиальная, то почему не послали меня сразу, еще по телефону?
Она помолчала, раздувая ноздри.
– Ладно, – мотнула локонами. – Спрашивайте.
– Что Грета могла сказать Кетеван?
Белла выразительно вытаращилась, захлопала ресницами. Поправила на коленях юбку.
– Мно-о-о-ого чего, – протянула.
– В тот вечер, когда Кетеван покончила с собой.
– Я все рассказала вашей коллеге! Хватит меня пытать! Я буду жаловаться!
– Не все.
– Мне нечего вам сказать!
– У моей коллеги нет для вас того, что есть у меня. – Я вынула телефон, открыла видео, повернула экраном к Белле. Чмоканье, стоны.
Глаза Беллы застыли, лицо окаменело. Я убрала телефон, повторила вопрос:
– Что у Греты было с Кетеван?
Белла усмехнулась, не разжимая губ:
– Я что, по-вашему, была ближайшей подругой Кетеван?
– А кем вы ей были? Любовницей?
– Ой, ты моя маленькая прелесть! – вдруг заверещала Белла. Лицо ее сразу смягчилось и стало почти симпатичным.
Существо на тонких ножках подрагивало всем тельцем. Мокрый нос, мокрые слезящиеся ягоды-глазки. Первый визитер. Белла протянула ему руку с зелеными ногтями.
– Дайте себя обнюхать, – сказала мне. Впервые голос ее звучал нормально. По-человечески. Без визгливой напористости, без хриплого томления.
Я тоже вытянула руку. Маленькая собака осторожно подошла поближе. Кончиками пальцев я почувствовала прикосновение холодного носа. Дрожащие усики, карие глаза, вопросительный взгляд.
Вера права. Это волновало. Я сжала руку в кулак. Правила я знала – собак строго воспрещается брать на руки или кормить. Камеры наблюдения, установленные здесь повсюду, за этим следят. Если собака сама захочет залезть к вам на колени – считайте, вам повезло. Но не вздумайте ее как-нибудь к этому побуждать, это может вызвать у животного стресс.
– Это кобель или сука? – спросила я.
Белла презрительно поморщилась:
– Мальчик, конечно! Вы что, с луны свалились? Собакам-девочкам запрещено работать в кафе. У них подвижная психика, они очень уязвимы, эмоционально вкладываются в каждого посетителя.
– Что Грета сказала в тот вечер Кетеван?
Белла удивленно на меня воззрилась:
– Я же говорю: не знаю. Я при этом не присутствовала. И мне Кетеван в тот вечер не звонила.
– У Греты был какой-то компромат на Кетеван, – сказала я. – Причем настолько серьезный, что Кетеван не нашла другого выхода, кроме самоубийства.
А утром была мертва сама Грета.
И кролик исчез – вместе с камерой.
Но что за компромат? Черт побери, что же раскопала Грета?
– Ах ты, моя масюся, – ворковала Белла над жалким существом, которое никак не могло решить, хочет оно остаться с нами или удалиться в поисках лучшей доли.
Я схватила Беллу за плечо, повернула к себе. Собачка отпрянула. Я зашипела Белле в лицо:
– Постарайся-ка. Или я прямо сегодня солью это видео Гераклу.
Она оттолкнула меня:
– Вы пугаете животное. Вас оштрафуют. А у меня отберут карту.
Я опустила руку.
– Грета много чего могла ей сказать. Кетеван была, мягко говоря, главным частным донатором праворадикальной партии. Нашей партии.
Белла похлопала себя по коленям. Собачка сомневалась. Но все-таки решилась, прыгнула, свернулась клубочком.
Я вынула телефон. Нашла снимок, который сделала прямо с экрана, пока смотрела файл в Ленином деле. Фотография Кетеван – и Беллы. Обе улыбаются, обе позируют. Каждая держит за уголок свой край чека. По всему видно, что мероприятие официальное. И публичное.
Сунула Белле под нос:
– Это не секрет.
Она скосила на экран глаза. В них читалось разочарование: пока обставить меня ей не удавалось.
– Дарю еще одну попытку. На сей раз советую воспользоваться.
Чихуахуа сидела у Беллы на коленях. Зеленые ногти Беллы почесывали задохлика за ушами, он блаженно прикрывал глазки-вишенки. Задрал подбородок – подставил горло, показав ошейник с розовым сердечком и именем «Цербер». Это движение поразило меня: доверие на грани жизни и смерти.
Я глядела на руку, ласкавшую собаку. Может, мы потому и любим животных, что они нас не судят? В отличие от двуногих с их мнениями, предубеждениями, политическими взглядами.
В отличие от меня.
– Сложно сказать, – вдруг заговорила Белла.
– Уже стало сложно?
Белла глядела на стену.
– Кетеван не состояла в нашей партии.
– Спонсировала, но не состояла в партии? Как так?
– У нее бы и спросили.
– Как относились к этому в вашей партии?
Кетеван поддерживала тех, кто против Греты. Чтобы той жизнь медом не казалась, – вот что я поняла. Но зачем это было Кетеван?
– Деньги есть деньги, – пожала плечами Белла. – Мало не бывает.
– Кетеван ненавидела Грету?
Рука на спинке собаки замерла. Белла покачала локонами:
– Нет.
– Нет?
– Ненавидеть можно равного себе, достойного врага. А Грету… Грету она презирала. Считала истеричкой.
Слово обожгло меня. Как пощечина. Любую правоту и страстность можно обесценить, назвав «истерикой». Меня сегодня тоже не раз назвали истеричкой.
– …считала, что Грета давно впала в паранойю. Гробит свою собственную партию и утаскивает за собой на дно весь парламентский альянс. Совершает ошибку за ошибкой.
– Какие же это ошибки?
– Этот МЕМО идиотский! – Белла закатила глаза.
– Это одна ошибка.
– Зато большая. Все видели, что Грета свихнулась на почве ущемления мужчин. Кто их ущемляет? Серьезно!
Собака испуганно брызнула прочь.
– Масюся, иди сюда.
Белла стала похлопывать себя по коленкам, надеясь снова приманить крошечного Цербера. Тот смотрел с недоверием, но не уходил.
– Вы сказали «ошибка за ошибкой».
Белла встала:
– Она доставала Кетеван своими бредовыми идеями. Обложила ее со всех сторон. Угрожала. Мы советовали Кетеван обратиться с этим в полицию. Но та только отмахивалась. Лично я не удивляюсь, что она от Греты сиганула с балкона. Но осуждаю: это слабость. Параноикам надо давать отпор! Причем на официальном уровне. Кетеван была нормальным, вменяемым человеком. А Грета – сумасшедшей. Ее одержимость была заразной, как чума. Она могла погубить всех.
Я поднялась так резко, что даже в глазах потемнело:
– Белла! Это может быть очень важно. Чем Грета ей угрожала?… Белла?
Та обернулась:
– Где видео?
– Белла, почему вы заговорили о паранойе?
– Грета цеплялась к Кетеван, обещала, что устроит расследование, разоблачит весь их план… Утверждала, будто у нее есть доказательство.
– Какое?
– Где видео?
– Белла, почему вы заговорили о паранойе?
– Грета цеплялась к Кетеван, обещала, что устроит расследование, разоблачит весь их план… Утверждала, будто у нее есть доказательство.
– Какое?
Белла вспыхнула, лицо под тональным кремом побагровело.
– Белла! Она говорила, какого рода доказательство?
– Да никто не знает! – до меня долетали брызги слюны. – Ни Кетеван! Никто! Нет никакого плана! Грета спятила! О чем я и твержу! Спятила!
Мы услышали шум снаружи. И обе осеклись, будто нас окатили водой. Посмотрели друг на друга. Белла – растерянно. Я – спокойно. Я знала, что ищут меня. Но сказала Белле:
– Допрыгались. Полиция всех, кто выбегал с рейва, снимала на видео. А программа распознавания лиц сделала остальное.
С лица Беллы сбежали все краски, толстый слой тонального крема сделался особенно заметен.
Личности, не являющиеся людьми, заливались тоненьким бешеным лаем, словно собак им рвало.
Чужаки!
Собаки делали то, что веками делали для людей. Лаяли на чужих. На врагов.
«Всем оставаться на местах», – донесся искаженный микрофоном голос.
Я вынула и отдала Белле пустую флешку. Пальцы с зелеными ногтями цапнули ее.
– Где гарантии, что нет копии? – прошипела Белла.
– Никаких, – сказала я.
– Это мерзко!
– Мерзко, – согласилась я на бегу.
Вылетели в коридор. Белла спотыкалась и валилась, хватаясь за стены.
– Здесь есть запасной выход! – крикнула она.
– Да снимите свои копыта!
Она запрыгала на одной ноге, сбивая туфли.
– Туда!
Я рванула в другую сторону.
– Запасной вон там! – И Белла, забыв обо мне, босиком помчалась в нужную сторону.
Что глупо. Потому что, если это полицейская облава, то она организована по всем правилам, с учетом плана здания и засадой на всех выходах, включая запасной. А это, конечно, была облава. Лай полицейского микрофона ни с чем не спутаешь.
Думаю, там Беллу и приняли в объятия закона. Пусть разбираются. Главное, есть за что. За нарушение инфекционной безопасности.
А я оказалась в служебной части кафе. Не в сиреневой, а в серо-бело-хромированной. На этой кухне готовили еду животным. Отлично. Я быстро нашла служебный туалет. Пора избавиться от телефона, бросить его в унитаз. Отключение не поможет – все равно отследят. Перед тем как навсегда расстаться с телефоном, взглянула на экран. Увидела так и не открытый файл. От Лены. А, черт. Это важно? Повинуясь какому-то тупому чувству, кликнула, открыла.
Снаружи лаяли собаки, раздавались крики, топот. А я привалилась к раковине и смотрела видео на экране. Я узнала эту квартиру…
Томми стоял спиной – камера наблюдения располагалась сзади. Да, это его чуть сутулые плечи, черные кудри, тонкое изящество силуэта. Прямо перед ним на расстоянии вытянутой руки стояла Туяра и смотрела на Томми горящими глазами. Прямая, как струна. Я легко прочла то, что читалось в этих темных глазах. Звук я не включила, все было понятно без звука. Туяра стянула через голову худи вместе с майкой. Томми дернул головой. Туяра что-то сказала, лицо светилось одержимым упорством. Сейчас она была очень похожа на Айну, только куда красивее. Темные соски смотрели прямо на Томми. Распустила волосы, тряхнула ими. Стала похожа на какую-то языческую богиню. Взялась за молнию джинсов, потянула ее вниз…