Я знала, что должна ужаснуться, испугаться. Разозлиться, в конце концов. Но нет. Я ощутила глубокий покой. Покой и ясность.
– Что там? – спросила бабушка.
Я молчала. Перед глазами вились серебристые точки. Перевела невидящий взгляд на бабушку. Томми говорил, что Грета работала над МЕМО с какой-то партийной волонтершей. И почему-то не назвал ее по имени. Не помнил? Странно. Ведь имя-то – запоминающееся. Нечастое.
Не то что Грета. В каждом классе найдется две или три Греты.
Я вот сразу его запомнила: Диляра.
Имя из файлов Лены.
Лена допрашивала Диляру. Однако не в связи с Гретой. Она допрашивала ее в связи с самоубийством Кетеван.
Не многовато ли мертвых женщин вокруг этой Диляры? Мертвых и высокопоставленных.
Я нашла и открыла официальный сайт «Фармакопеи». «Наши сотрудники». Фотография Кетеван все еще висела там – в черной рамке. Замену ей пока не нашли. Я кликала на другие женские фото. Искала имя, это необычное имя. Не такое, что носят еще три девочки в классе.
Вот она, Диляра.
Круглое лицо. Белая кожа с ярким румянцем. Черные в ниточку брови. Черные волосы на пробор. Мелкая сошка, рядовая сотрудница медкабинета. В дверь комнаты постучали.
– Чаю вам подлить? – поинтересовалась Валентина.
Я передвинула курсор вниз экрана. И тут высветился адрес Диляры. Угол Садового и Цветного.
Быстро закрыла файл.
– Горяченького. – Глаза Валентины шарили по мне, по бабушке и по комнате. Она страшно меня достала.
– Спасибо, не надо. А вы на парад разве не идете? – Я старалась быть любезной в надежде, что Валентина уловит истинный смысл вопроса: когда вы уже отсюда уйдете?!
– Так отменили ж парад, раз уровень оранжевый. Из-за придурка Марка этого дебильного всем праздник испортили.
Ее блестящие глаза изучали меня. Проверяли реакцию. Я сделала морду кирпичом:
– Вы что же, недовольны четкими и быстрыми действиями правительства? – и уставилась на нее в ответ взглядом государственного обвинителя.
Валентина, разумеется, напряглась. Такие бабы больше всего боятся вляпаться. Не куда-то конкретно, а в целом – вляпаться. Не то сказать, не с теми захороводиться, не туда прийти. Так мы и играли с ней в гляделки. Валентина первой отвела взгляд:
– Ой, ну не отменили, конечно. Я неточно выразилась. Парад онлайн проходит. Там у вашей бабушки есть ссылка с приглашением. Если хотите присоединиться.
– Конечно, хочу. А вы? Разве не хотите?
– Да. Я присоединюсь. По телефону. – Глаза забегали.
– Это очень верное решение, Валентина, – строго подчеркнула я.
Она закрыла за собой дверь.
– Ну и сука, – одними губами прошептала я.
– Даже не начинай, – загудела бабушка.
Я жестом остановила ее. Показала на дверь. Чувствовала: она не ушла, эта Валентина. Замерла за дверью. Вероятно, приложила ухо. Я почти ощущала ее нетерпеливое тепло. Почему-то такого типа люди обладают повышенной температурой тела. Если сесть с ними рядом, их ляжка вашу прямо обожжет. Такой вот ненаучный факт. Но факт!
Опять открыла лэптоп.
Нашла бабушкино приглашение на парад. Нажала на ссылку, сделала погромче. Комнату наполнили всем с детства знакомые звуки «Оды» Ольги Елениной. А вместе с ними – и весь ряд образов, связанный с этой музыкой так же плотно, как цикорий с корицей или гром с молнией: солнечная Москва, толпы улыбающихся людей, шествие детей, которым ласково машет премьер-министр, баннеры и вымпелы, воздушные шары, банты – все в цветах национального флага, синее, белое и красное. Мне и смотреть не надо было на экран. «Оду» всегда играли в день празднования Большого Поворота. Наслаждайся, Валентина.
Парад отменили. Все сидят по домам. И радуются онлайн. Это мой шанс – добраться до кроличьего приюта, до Диляры, связать вместе все оборванные нити. Я совсем близко. Но чем ближе к разгадке, тем дальше от Томми. От этой мысли мне стало очень больно… Так больно, что я на секунду прикрыла глаза.
– Тебе надо отдохнуть, – сказала бабушка. – Ты выглядишь совсем больной.
Экран взорвался, как фейерверком, аплодисментами. Ода закончилась.
– Я здорова, бабуля. И мне надо идти. Вот сделаю еще два дела – и отдохну. В отпуск уеду.
– Что?! Куда ты опять собралась? Не валяй дурака, Ариадна. Это все из-за того рокового учителя, что ли?
– Нет, бабуля. Не из-за учителя. Из-за кролика. Он пропал, понимаешь? Думаю, он мертв. Я должна узнать правду.
Бабушка смотрела на меня как на полоумную. А я тупо смотрела на экран. Выступала премьер-министр.
– Мне, как и всем вам, очень жаль, что в этом году празднование дня Большого Поворота проходит вот так… – Она развела руками, обводя студию. Оператор тут же высунулась из-за камеры и с улыбкой помахала ей в ответ.
– Я, увы, не на параде, а в тесной компании оператора Ирины, – попыталась пошутить премьер. – И других сотрудниц новостной команды, которым не повезло – у них не получилось в этот погожий день уехать за город.
За кадром раздался нестройный – настоящий – смех этих самых сотрудниц.
У нас никто не относится серьезно к своему статусу и собственной значимости: мы, слава богу, в этом вопросе не похожи на мужчин. Любим посмеяться над собой.
– Но мы по-прежнему все вместе, мы со своими семьями, с друзьями и близкими. И этим сегодняшний праздник не отличается от других! – улыбалась с экрана премьер-министр.
Едва слышный звук из коридора привлек мое внимание. Встревожил.
А с экрана премьер продолжала воодушевленно вещать:
– Наше общество еще раз демонстрирует, что оно готово сплоченно и ответственно встать плечом к плечу во имя ценностей, которые мы, женщины, ставим во главу угла. Поддержка, эмоциональное доверие, забота о мире вокруг нас, ответственность за других, близость. Сегодня самые уязвимые члены нашего общества – обладатели мужских хромосом – как никогда под угрозой. И мы, как сильные, осознаем свой долг и считаем…
Я на цыпочках пошла к двери. Тихо ее открыла. Валентины под дверью не было.
Бабушка сердито захлопнула крышку компьютера. Валентина стояла в другом конце коридора и говорила в телефон. Прикрывала ладонью рот. Ее напряженная спина, ее одеревеневшая шея сказали мне все. Не нужно было видеть ее бегающих – и одновременно счастливых – глаз, глаз доносчицы, чтобы догадаться об остальном. Обычный срок реагирования уличного патруля в Москве – одна минута сорок четыре секунды. Но, думаю, к нам едет не уличный патруль. Валентина явно звонила не в дежурную часть.
Я тихо метнулась в комнату.
– Бабушка, у меня есть минуты три. Помоги мне опять надеть химзащиту, ладно? Я тебе позвоню. Вот найду кролика и приду к тебе чай пить. Обещаю.
И, не дожидаясь ответа, выскочила в коридор.
Конкубин Саша оказался домоседом. Когда я приложила его удостоверение к билетному автомату пригородного поезда, оказалось, что эта поездка – первая с начала года. Такой ухоженный. Маникюр, педикюр, эпиляция, все дела. Все делает на дому! Брови сам себе выщипывает. Боится лишний раз выйти. Выйти и заразиться. Правильно, Саша. Чем меньше везде суешься, тем дольше живешь.
А Томми, возможно, уже умирает. Слишком много метался. В том числе и за мной.
С мужчинами ведь вот какая, оказывается, петрушка. Он может быть злодеем или героем. Но если ты его любишь, то тебя все равно больше всего волнует ответ на вопрос: любит ли он меня?
Если бы я влюбилась во времена Большого Поворота, я бы, наверное, не заметила и Большого Поворота. Вот в чем штука.
И тем не менее – я ищу кролика. А не Томми. Не Мужчину Апреля.
На платформе я ориентировалась по знакам «вход для мужчин»: желтые стрелки подвели, куда надо. Мужской вагон тоже был желтым. И пустым. Я приложила Сашино удостоверение к контроллеру – пусть потом как-нибудь сам объясняет все полиции. Мало ли кто украл удостоверение, я же у Саши не одна: он сумеет доказать, что не выходил из квартиры. Не сомневаюсь, что он нарасхват у клиенток. Красивый, послушный, всегда в макияже, всегда готовый.
Я села у окна. Солнце мучило глаза. Отодвинулась в тень. Главное, не задремать в жарком костюме и не проехать станцию. Ехать-то всего ничего. Поезд-пуля отвечал своему названию. Название станции соответствовало ее функции: «Санаторий». Наша культура не любит лишних смыслов.
Я почему-то опять подумала о Саше. О его безволосой груди. Ультраправые радикалки убирают волосы на теле, как и мужчины-конкубины. Взыскуют ультраженственности, а обрящут – мужественность. К черту их, к черту.
Классическое правило расследования убийства: изучай жертву.
Курс преступлений против людей нам читали в сокращенном виде. Уже понятно было, что читали его только для общего развития: высшая полицейская лига нам не светила. Я была в группе середняков. Возможно, из-за Ники с ее судимостью. Возможно, из-за собственных скромных способностей и результатов. Но я была всем довольна. Защищать животных – не менее важное дело. Они тоже личности. Испытывают страх, боль, радость, привязанность. Еще как испытывают. Вот некоторые птицы, например, живут с одним и тем же партнером всю жизнь. Просто не являются людьми.
Изучай жертву.
Кем был пропавший кролик? Туяра назвала его Ангелом, хотя на курсах опеки ей наверняка объяснили: давать кролику имя бессмысленно. Кролики не собаки. Они не отзываются на имя, не понимают его. Но это не значит, что кролик – не личность.
У него было прошлое. У него была история. И она подводила к тревожному факту: мозг Греты при вскрытии оказался воспален и разрушен мощным нервным вирусом, похожим на вирус менингита. Но если этот кролик был болен или являлся носителем вируса, то почему его отдали в семью? Всех животных тщательно проверяют, ставят клеймо, чипируют. Если кролик заболел уже после того, как оказался в доме у Греты, то почему его не защитили прививки? Я надеялась найти ответы в санатории для животных. Надо мне было с самого начала туда поехать, а не отделываться дежурным звонком, но никто ведь не ищет пропавший велосипед на заводе по прои