— Не поняла. — Нина шмыгнула носом.
— Мы всегда дарим то, что нам нравится больше всего.
— Правда? — Она подняла голову и посмотрела ему в лицо. — Тебе нравится жить? Со мной?
— Очень. Я так тебя люблю, — сказал он.
Нина почувствовала, что слезы, увернувшись от пальцев мужа, добрались до подбородка. Но это уже не слезы ужаса, а тихие слезы любви. Она уткнулась ему в шею и долго, долго плакала.
Когда от катера, увезшего их сына, не осталось и точки на горизонте, он повел ее к машине. Усадил на переднее сиденье, пристегнул ремень безопасности. Обошел машину и сел рядом. Он повернулся к ней, изучая лицо жены. Она перехватила его взгляд и улыбнулась.
— Хочешь, поедем прокатимся?
— Да. Знаешь, давай в Овсянку. Я так давно там не была.
Это была маленькая деревушка на берегу Енисея, где они познакомились. Тогда это место не было ничем знаменито, обычная деревня с деревянными домами. Это теперь, когда Овсянка стала официальной родиной покойного и уже великого писателя, сюда потянулись, как говорили местные, кому надо и кому не надо.
— Хочешь начать сначала? — спросил он, скрывая улыбку в бороде.
— Теперь я поняла, почему ты отпустил бороду.
— Чтобы не бриться в лесу, — сказал он.
— Нет, чтобы легко скрывать насмешку. — Она покачала головой, и хвост прошелся по его щеке.
Он засмеялся.
— Нина, начнем сначала. Нас было двое — ты и я. Теперь — тоже. Николай разберется сам. Его жизнь — уже не наша.
— Ах, как жаль, как мне его жаль, — прошептала Нина и отвернулась к окну…
Но Николаю не дано было знать о том, что делали родители после его отъезда из дома. Он уехал из их жизни. Он звонил им раз в неделю, мать спрашивала о здоровье Нади, он отвечал, что все по-прежнему. И он тоже. И дети тоже.
Все это вошло в привычку, притупилось, он мог отвечать, не слушая вопросов.
Но теперь, когда ей навстречу вышла та, с которой они перекинулись злыми, беспощадными словами, она должна пойти тоже — к ней навстречу. Они должны сойтись вместе и простить друг друга.
Она хотела избыть чувство вины, которое все чаще наваливалось на нее и портило жизнь.
24
Николай в последнее время замучил себя вопросами. Самый главный один, его задают люди чаще других: что делать?
Ничего не делать, философски отвечал он, понимая, что решение все равно останется за женой. Надя всегда делала и поступала так, как считала необходимым.
Он ей не нужен. В той жизни, в которую вступила она, он лишний.
Очень складно и мудро Надя объяснила причины. Согласиться с ними? Ее доводы имеют под собой основание, если посмотреть с позиции стороннего человека. Но… он, а не кто-то чужой давал клятву верности: быть вместе в горе и в радости.
Нет, не такими возвышенными словами — их произносят во время венчания. Но громко сказанные в загсе, вполне торжественные, исходившие из влюбленного сердца, они имели тот же смысл. Он, как честный и порядочный человек, готовился исполнить обещанное. Чего бы это ему ни стоило.
Но Надя считала по-другому, она не хотела жертвы от него. Она отталкивала мужа, придумывала самые болезненные способы… Особенно вначале.
Николай понимал: Надя делает это от отчаяния. Но все, с помощью чего жена старалась отвратить его от себя, мало-помалу начинало работать. Вспомнить хотя бы случай с переодеванием Марии в ее юбку. Он едва не лишился чувств, когда за створкой двери гостиной из рифленого стекла он увидел… что жена ходит! Он чуть не разбил дверь, чтобы обнять Надю, поднять на руки и вопить от счастья. Но то был обман. Сцена едва не закончилась скандалом.
А крик, которым она оглушила его вскоре после этого?
— Они не твои дети, чтоб ты знал! Тебе незачем о них заботиться! Я сама! Уходи!
Тот крик даже не обидел Николая, но разозлил до крайности. Он собирался ответить, с языка приготовились соскочить слова: если бы не инвалидное кресло… До сих пор он обливается потом от ужаса, вспоминая… Но он удержался, выдохнул только два слова:
— Ты лжешь.
— Нет! Ты помнишь, я ездила в Финляндию… — не унималась она.
— Значит, — перебил он ее тогда, чувствуя, как покраснела даже шея, — ты хочешь сказать, это у вас семейное, да? Девочки — от твоего дяди, да?
Собственный хриплый смех до сих пор стоит в ушах. Она вспыхнула. Больно, ах, как больно у нее сжалось сердце, а пальцы с новой силой впились в бедро, он все заметил. Николай готов был вырвать себе язык. Но не мог совладать с собой, он двинулся на нее. Ударить?
Ее руки вынырнули из-под пледа, легли на поручни. Он увидел в этом жесте предупреждение.
— Ты лжешь, — выдохнул он снова и отступил.
— Нет. — Жена покачала головой, а пальцы, снова скрывшись под пледом, впились в колени, которые, понимал он, ничего не чувствуют. Пальцам, наверное, стало больно.
— Я докажу, что ты лжешь. — Он со свистом выдохнул.
— Неужели ты думаешь, что после генетической экспертизы мы останемся вместе? — Сердце билось быстро, словно хотело удушить его. — Тебе все равно придется меня оставить.
Только после Николай догадался, что Надя готовилась к этому выпаду. Может быть, репетировала с Марией — он поймал на себе сочувствующий взгляд безмолвной Надиной тени. При нем она почти не произносила ни слова. Надя пыталась найти то, что сильнее оттолкнет его. Она солгала о том, что теперь было для него самым важным в их жизни. О дочерях.
Николай помнит, как внезапно обмяк. Он увидел то, что Надя призывала его увидеть, а он упирался.
Он увидел перед собой… инвалида.
Надя поймала перемену в его глазах — наверное, в тот миг угас злой блеск. Она увидела печаль. Боль. Она не хотела, чтобы мужчина смотрел на нее такими глазами.
На самом деле до этого момента он видел в ней женщину, а потом — нет.
Чувство, возникшее в тот миг, ему было знакомо. С ним он уезжал из Дивногорска от родителей в последний раз. Он смотрел на них с палубы катера, увозившего его в Красноярск. Судно еще не набрало скорости, он отчетливо различал мать — отсюда она казалась худенькой девочкой с хвостиком на затылке, похожей на юную журналистку, прикатившую из Москвы. Отец с бородой — он, напротив, ощущал себя солидным охотником-промысловиком, после того как ушел из филиала НИИ, с должности мэнээса. Он добился желаемого — свободы.
Как будто что-то закончилось, думал тогда Николай. Но что? — спрашивал он себя. А то, что он уезжал от них, вот таких, навсегда. Потому что в следующий приезд они станут другими, и он тоже — другим. Каждую секунду все меняется, и все меняются. Для него это не просто слова, которые обычно произносят с легкой усмешкой. Теперь он знал непоправимый смысл этих слов. Еще вчера у него была жена Надя, которую он любил, которая любила его, а сегодня…
У него были дочери, которых они любили оба, а сейчас…
Николай словно стоял на зыбкой кочке посреди нескончаемого, топкого болота. Куда ни ступишь — везде трясина. Но самое страшное… нет, даже не страшное, скорее тягостное: они с женой оба — другие люди.
Надя сказала ему однажды:
— Когда я училась на биофаке, я писала курсовую работу о глубоководных рыбах. Знаешь, они не выживут в верхних слоях, точно так же, как мелководные — на глубине. Мы с тобой, Николай, теперь, как эти рыбы. Двое могут быть вместе только на одной глубине. Иначе — смерть.
Ей не жаль отпустить его. Жаль — его самого, понял он. Она не хотела, чтобы он остался один в чистом поле, как Надя говорила об одиноких людях. Она сказала, что заметит, когда он увидит ту женщину, которая может ему подойти.
Он смеялся, злился — какая самонадеянность. Но убедился: Надя знала, что говорит. Видимо, понял Николай, болезнь обостряет чувства. Она заметила в тот же день, когда он увидел Августу, что он встретил кого-то.
По его глазам, устремленным мимо нее? По возбужденному настроению? Или ответам невпопад на вопросы, на которые он отвечал всегда сразу и быстро? Может быть, по резкости, которую он позволял себе с ней после знакомства с Августой?
Она права, это следует признать — основой их брака была чувственность, жажда тела, игра тела, радость тела. Ничего такого больше нет и не будет.
Надя нашла журнал, который он взял на бензоколонке. Он знал, что искал там. Прочел весь, что-то смущало, вгоняло в краску своей неожиданностью, но больше — собственная реакция на новое для себя. Не зря говорят: самое возбуждающее средство — чтение эротических текстов.
Он примерил на себя все варианты возможных удовольствий и понял: ни один из них ему не годится. Он не сможет сделать с Надей то, что делают другие мужчины с другими женщинами. Как не мог купить себе резиновую Надю.
Николай не раз уверял ее: он помнит, что она нужна ему любая. Но он ошибался в самом себе. Нет, не любая. А только та, в которую он влюбился. Без жизни чувственной все, что раньше было ценным, поблекло, как золотое кольцо, которое он купил ей в подарок в лавочке для туристов в Арабских Эмиратах. Надя искупала кольцо в соленом море, и золото позеленело… Это правда.
Теперь, когда он совершил прорыв, как он назвал свидание с Гутей, Николай взглянул на свою жизнь иначе. Он увидел, что Надя говорит правду, он не нужен ей. Тогда зачем навязываться?
Он заметил, как меняется она при появлении Лекаря. Подумать только, Надя согласилась поехать с ним в загородный клуб. Лекарь… А… если он поставит Надю на ноги, что тогда? Но ответом ему стало лицо Августы, ее серые огромные глаза, полные желания, когда она открывалась для него в той избушке.
Ничего тогда.
Надя ждала разговора с Николаем с таким нетерпением, от которого уже отвыкла. Ей хотелось все расставить по местам как можно скорее. Окончательно.
Она пробежала глазами по экрану компьютера, потом отвернулась от монитора и посмотрела на балконную дверь. После туч, которые не пропускали солнце три дня подряд, оно проглянуло и так сильно било в южное окно, что обмануло доверчивого шершня. Эта крупная оса, а они давно живут на балконе, проснулась и билась в нагретое стекло. Шершень сердился, жужжал, требуя впустить его. Хочет в гости, усмехнулась Надя.