“ “ – Эллада.
“ “ – XXIII годовщина Октября.
“ “ – Нега.
Одеколоны – Симфония, Северная Пальмира, Жигули, Новая заря, XXIII годовщина Октября. Духи – XXIII годовщина Октября, Жигули, Новая заря. Пудра – XXIII годовщина Октября, Нега. Косметика – витаминизированный зубной эликсир, крем „Молодость“, перламутровый лак» (ЦГА СПб 1222, 4: 2). Сложно представить, чем пахла «XXIII годовщина Октября», но выпускалась она и в мужском и в женском вариантах. Это было уже начало парфюмерной индустрии.
Косметические средства, и в особенности духи, с середины 1930-х годов стали составной частью витрины сталинского социализма. Есть данные, что в 1930 году в СССР были даже организованы первые косметические кабинеты. Правда, в то время услуги косметологов были доступны только узкому слою новой советской элиты. В контексте общей политики «культурности» в конце 1930-х годов распространенные журналы типа «Работницы» и «Общественницы» стали писать о значимости косметики в повседневной жизни. В статье «Культура и красота», опубликованной в журнале «Работница» в 1936 году, например, рассказывалось об открытии в здании гостиницы «Москва» образцового парфюмерного магазина, при котором начал работу косметический кабинет. Одной из популярнейших процедур сразу стал маникюр, сопровождавшийся специальным массажем рук. Ведущий специалист кабинета, эмигрантка из Австрии, заявила корреспонденту «Работницы»: «Мне пришлось многому удивляться – оказывается, есть женщины, которые считают постыдным ухаживать за своим лицом и телом… – а затем подчеркнула: – Все, чем располагает культура, должно стать достоянием масс» (Работница 1936: 7). По данным доктора медицинских наук В.А. Виссарионова, в 1937 году в соответствии с приказом народного комиссариата пищевой промышленности СССР было утверждено «Положение об Институте косметики и гигиены». Учреждение занималось разработкой новых косметических средств, технологий устранения дефектов кожи, пропагандой ухода за кожей лица и тела среди широких слоев населения. Правда, все достижения советской парфюмерной промышленности, а уж тем более косметологии были адресованы женщинам. Исключение составляли немногочисленные мужские одеколоны. Искусствовед М.Ю. Герман писал о конце 1930-х годов: «У мужчин, особенно высокопоставленных военных, были в моде одеколоны „Красная маска“, позднее – „В полете“, „Ориган“» (Герман 2000: 73). Однако и эти немногочисленные парфюмерные товары были в основном в обиходе элиты.
Великая Отечественная война прервала процесс приобщения советских женщин и мужчин к тайнам искусственной красоты. После победы, в августе 1945 года Институт косметологии и гигиены возобновил свою работу, уже под другим названием: Институт красоты и гигиены. Но относительный расцвет советского парфюмерного производства и косметологии начался в середине 1950-х – 1960-х годах. В это время власти изменили свое мнение об «искусственной» красоте, что было связано с общими тенденциями либерализации и ускоренного развития научно-технического прогресса. Это отчетливо проявилось в отношении различного вида причесок как неотъемлемой части «тела-текста» человека советского.
Волосы в процессе социального функционирования человеческого тела можно рассматривать с функционально-предметной и техно-гигиенической точек зрения. Форма причесок или бород, приемы нарочитой демонстрации или тщательного сокрытия волос всегда выступали и выступают маркерами социального статуса личности, уровня ее сексуальной активности, входят в комплекс половозрастной символики конкретного общества. Ритуалистичность и социальный смысл могут просматриваться и в технологии создания прически (завивка, окраска волос) и в приемах ухода за волосами, хотя в большей мере здесь ощущается уровень развития техники и химической промышленности, а также степень комфорта повседневной жизни.
В отношении власти к женским прическам в середине 1950-х годов ощущалось стремление изжить дух тоталитарного гламура. Короткие стрижки, мода на которые вернулась в мире в это время, не вызвали отторжения, как, впрочем, и пришедший с Запада в начале 1950-х годов «венчик мира». Волосы в этом случае завивали и укладывали в форме венца вокруг головы. О популярности этой прически журнал «Работница» писал даже в конце 1950-х годов: «Сейчас нет какой-либо одной „самой модной“ прически, как было, например, несколько лет назад с известной формой „венчик“. Самая модная прическа та, что больше всего идет женщине, выделяет привлекательные черты ее лица и, наоборот, скрывает недостатки» (Работница 1959а: 30). И хотя на страницах «Крокодила» периода ранней оттепели с такой прической изображали чаще всего подруг стиляг, аккуратность «венчика мира» спасла его от жесткой критики власти (Померанцев 1999: 126; Крокодил 1954: 15). В значительно более резкой форме советская власть выражала недовольство прической «колдунья», ставшей популярной в СССР после демонстрации в 1957 году французского фильма режиссера А. Мишеля с одноименным названием. Героиня кинокартины, роль которой исполняла молоденькая Марина Влади, носила длинные прямые волосы, распущенные по плечам. Действие фильма разворачивалось на севере Скандинавии в 1950-х годах, но все происходящее в нем очень напоминало сюжет купринской повести «Олеся». Возможно, впрочем, что это был вообще бродячий сюжет. Моду на распущенные волосы мгновенно подхватили советские девушки. Любопытно, что в 1949 году чешские кинематографисты показали кинокартину «Дикая Бара» о девушке-дикарке с пышными, неприбранными волосами. Фильм был в советском прокате, и, естественно, раньше «Колдуньи». На рубеже 1940–1950-х годов в СССР непричесанной девушке вполне могли сказать: «Что ты такая растрепанная? Как дикая Бара», но в условиях сталинского гламура прическа дикой Бары не стала популярной. Подражать же «Колдунье» захотели многие. Новая прическа с неким непривычным намеком на интимность привлекала молодежь и раздражала старшее поколение. А.Г. Битов, вспоминая 1957 год, писал: «Меня поджидала моя „колдунья“ (тогда вошла в моду Марина Влади, и… „моя“ шла по улице с распущенной рыжей гривой…), нам в след свистели и плевались» (Битов 1999: 233–234).
Отторжение распущенных волос ощущалось и на уровне властных нормализующих суждений, носивших антизападный характер. Даже в середине 1960-х годов журнал «Работница» писал: «Неэстетично выглядят и обесцвеченные перекисью длинные распущенные волосы: они всегда кажутся нерасчесанными, пристегиваются пуговицами» (Работница 1964а: 31). Однако в условиях нарастающей демократизации остановить процесс проникновения в советское культурно-бытовое пространство западной моды на прически было невозможно. В 1960 году на советские экраны вышла французская кинокомедия режиссера Кристиана-Жака «Бабетта идет на войну». В главной роли снялась Брижит Бардо – мировой секс-символ 1960-х годов. Она сыграла роль хорошенькой, но не слишком умной девушки, которая вместе с «сослуживицами по борделю» бежала от немцев, наступавших на Париж, в Англию. Там Бабетте удалось устроиться секретаршей в штаб британской разведки, где было решено использовать «смертельное оружие» – удивительную сексуальную притягательность девушки – в целях борьбы с фашистами. Бабетта стала агентом британской разведки и отправилась в тыл врага, в захваченную германскими войсками Францию, где ее ждала серия уморительных приключений, из которых она всегда выходила победителем. После появления Брижит Бардо на экранах в моду вошли высокие конусообразные копны, сделанные из полудлинных и длинных волос. «На экранах с большим успехом прошел фильм „Бабетта идет на войну“, – вспоминала актриса Л.М. Гурченко. – И все женщины стали ходить с прическами „а-ля Бабетта“… из-за больших голов с начесами все казались тонконогими» (Гурченко 1994: 365).
Прическа «Бабетта», по мнению властей, была асоциальна и по форме, и по технологии выполнения. Она обычно делалась в парикмахерской и не расчесывалась в течение недели. Для придания прочности «Бабетту» обильно поливали лаком, который парикмахеры в 1960-е годы изготавливали сами. Для этой цели мебельный лак разводился одеколоном, а затем рассеивался из пульверизаторов. Начес – основа «Бабетты» – клеймили все. Он считался вредным с точки зрения гигиены, в чем вряд ли можно сомневаться и сегодня. В нормализующих суждениях власти, выражаемых прежде всего на страницах журнала «Работница», отрицательно маркировалась форма высоких начесанных причесок, «которые так не вяжутся со всей деловой обстановкой»; считалось, что «девушки со взбитыми волосами теряют очарование юности, выглядят значительно старше своих лет» (Работница 1962а: 29; Работница 1960б: 31). Не признавался и начес на коротких волосах. Такую укладку, дополненную челкой, называли «Я у мамы дурочка». Подтверждением этого может служить фильм В.А. Фетина по сценарию А.Я. Каплера и В.В. Конецкого «Полосатый рейс» (1961). А-ля «Я у мамы дурочка» была причесана главная героиня комедии Марианна. Ее роль сыграла знаменитая укротительница тигров Маргарита Назарова. О «конском хвосте», так называлась модная в 1960-е годы женская прическа из длинных распущенных волос, перехваченных на затылке ленточкой или резинкой, вербально закрепленных отрицательных суждений власти обнаружить не удалось. Однако журнал «Крокодил» во второй половине 1950-х годов довольно часто публиковал карикатуры на «никчемных модниц и лентяек», где они изображались с «конским хвостом» (Крокодил 1955: 15; Крокодил 1960б: 14).
С трофейными кинолентами в СССР пришла и мода на западные мужские прически. Представители мужского пола стали носить удлиненные волосы. Первыми на такой эксперимент отважились стиляги. По воспоминаниям А.Г. Наймана «стрижка в Советском Союзе всегда была мукой, десятилетиями предполагалось фасонов лишь три – бокс, полубокс, полька» (Найман 1999: 181). Вероятно, поэтому появление мужчин, причесанных по-иному, вызвало бурю эмоций. Стиляги ввели в обиход «бродвейки» двух видов: длинные зачесанные назад волосы или короткая стрижка, увенчанная длинной прядью спереди, которую взбивали, превращая в высокий кок. Длинную «бродвейку» носили в сочетании с косо подбритыми висками и тоненькими усиками. Обе разновидности «бродвеек» требовали применения своеобразной помады для волос – бриолина. Он придавал прическам яркий блеск и вид «прилизанности». Все это, как иронизировали современники, «наводило на мысль о полном нравственном падении» (Герман 2000: 132, 229). Первоначально были попытки бороться с новой модой кардинальными методами. Конечно, в нормативных актах невозможно обнаружить четких предписаний стричь коротко всех стиляг. Однако эту инициативу проявляли добровольные помощники милиции: бригадмильцы, а затем дружинники. Известно, что в христианской традиции добровольное обрезание волос рассматривается как символ жертвы, а насильственное – как жесткий дисциплинирующий акт.