го начала своего существования Ленинградский дом моделей (ЛДМ) стал своеобразной кузницей кадров. Здесь, например, начинали свою профессиональную деятельность известные новосибирские художники-модельеры, супруги В. и Н. Грицуки. Они работали в ЛДМ с 1945 по 1952 год. В конце 1940-х годов открылись рижский, таллиннский, киевский дома моделей. Первоначально они были очень небольшими: киевский, например, долгое время размещался в скромном трехкомнатном помещении.
В официальных учреждениях советской высокой моды разрабатывали одежду и для женщин и для мужчин. Но советские модельеры в первые послевоенные годы не поспевали за новыми тенденциями, пропагандируемыми мировыми центрами от-кутюр. В мужском костюме даже в середине 1950-х годов преобладал стиль, сформировавшийся еще в 1930-х годах: самым важным в нем были добротность и солидность. Модной и одновременно одобряемой властью вещью стал бостоновый костюм. Газета «Комсомольская правда», в середине 1920-х годов громившая модников и модниц, в 1933 году открыла рубрику «Мы хотим хорошо одеваться!». Судя по опросу, проведенному главной комсомольской газетой в конце 1934 года, многие советские мужчины хотели иметь вещи, обязательно сшитые из бостона. Власть не только спокойно, но даже одобрительно относилась к тому, что среди ответов на вопрос газеты о самом счастливом дне в 1934 году был назван день «покупки бостонового костюма за 180 рублей» (Комсомольская правда 1935). Престижным в это время стало носить «двойку»: пиджак и брюки. Такая одежда считалась и пристойной, и по-советски демократичной. «Тройка», то есть пиджак, брюки и жилет, в сознании многих молодых людей из рабочей среды пока еще ассоциировалась с чем-то буржуазным. В письмах в «Комсомольскую правду» они именовали такой наряд «чучело-фасоном» (Комсомольская правда 1933).
И после войны солидный двубортный бостоновый костюм, как правило, черного или темно-синего цвета с широкими брюками считался обязательной вещью для хорошо одетого по советским меркам мужчины, а главное, образцом высокой моды. Такой наряд – знак сталинского «благополучия» – во второй половине 1940-х годов за рубежом уже вызывал изумление. В 1945 году советский журналист С.Д. Нариньяни был командирован в Нюрнберг, где проходил судебный процесс по делу главных военных преступников. За несколько дней до отъезда ему с группой товарищей «предложили пойти в магазин Спецторга, чтобы экипироваться для поездки за границу». Всех одели в одинаковые черные бостоновые костюмы, желтые полуботинки, «носки и рубашки цвета свежей глины». Над таким внешним видом советских людей, как писал С.Д. Нариньяни народному комиссару иностранных дел В.М. Молотову, с удовольствием издевались «буржуазные журналисты» (Советская жизнь 2003: 79). Престижной вещью по советским меркам были и длинные пальто из дорогостоящего шерстяного материала в мелкий косой рубчик – габардина. Их часто называли мантелями (от немецкого – «плащ»). Мемуаристка Э.В. Лурье в своем дневнике, описывая случайную встречу и знакомство с будущим мужем в 1957 году на праздновании 250-летия Ленинграда на стадионе С.М. Кирова, отмечает, что одет он был «в белый мантель» (Лурье 2007: 362). Все это великолепие обычно венчала широкополая шляпа. По словам И.А. Бродского, так на Западе изображали «советских: шляпа, пиджак, все квадратное и двубортное» (Волков 1998: 24). Некоторое разнообразие в этот сталинский шик вносила мода на гладкокрашеные рубашки из искусственного шелка или ткани под названием «зефир» очень ярких цветов: бирюзового, желтого, рубинового, ультрамаринового (подробнее см.: Рейн 1997: 273; Герман 2000: 132–133, 141). Вещи все эти были дорогими и доступными только элитным слоям общества. На образцы тяжеловесности ориентировались и советские модельеры. Неудивительно, что в молодежной среде вызревала некая альтернативная мода.
Традиционно антагонистами «сталинского от-кутюр» считаются стиляги. Однако они составляли лишь одно из направлений протестной культуры одежды в 1940–1950-х годах. Мужские модные приоритеты этого времени формировались отчасти под воздействием всплеска интереса к криминалу, что было в некоторой степени следствием раздельного обучения в школе. Питерский поэт Е.Б. Рейн, вспоминая, что его школа «находилась на территории банды некого Швейка, семнадцатилетнего уголовника», отмечал: «В моем классе учились двое из швейковской банды, даже помню их фамилии – Клочков и Круглов. Им в одежде подражали…» (Рейн 1997: 270–271). Воспоминания шестидесятников помогают детализировать черты криминальной моды 1940-х – начала 1950-х годов: черное, желательно двубортное драповое пальто, белый шелковый шарф, серая буклированная кепка с гибким козырьком, в разрезе воротника рубашки полосатая тельняшка, широкие брюки, почти клеш, заправляемые в сапоги (Рейн 1997: 270; Бобышев 2003: 80).
Поражает эклектика этого модного набора – сочетание псевдоэлегантности, уголовной бравады и копирование стиля «офицера-фронтовика», который тоже был популярен в эпоху позднего сталинизма. А.М. Городницкий вспоминал: «В начале десятого класса в нашей школе появился ладно скроенный молодой подполковник. <…> Объявлялся набор десятиклассников в курсанты Высшей военно-воздушной академии. До сих пор помню, с каким завистливым вниманием мы следили за ним, когда он рассказывал об условиях приема. <…> Его литая фигура, туго обтянутая новенькой гимнастеркой с яркими полосками орденских колодок, зелено-черное мерцание погон, портупеи и начищенных до предельного блеска сапог безоговорочно покорили и наши мальчишеские сердца. <…> Нельзя забывать, однако, что для нас, школьников военного поколения, облик боевого офицера был тогда главным идеалом» (Городницкий 1999: 52–53).
Смена курса после смерти Сталина порождала надежды на появление новых принципов советской высокой моды. Ведь даже сам новый лидер внешне резко отличался от «отца всех народов». Сталин был суровым, аскетическим, волосато-усатым идолом в застегнутом на все пуговицы мундире. Хрущев выглядел иначе – мягкий, толстый, лысый, круглый, он часто надевал рубаху с расшитым воротом. Это расслабляло и располагало к нему. Однако прогрессивность нового руководства страны в вопросах моды была не только дозированной, но и ограниченной. На изменения повседневности оно, по меткому выражению П.Л. Вайля и А.А. Гениса, смотрело с позиций номенклатурных начальников «в душных костюмах черного бостона», традиционных для эпохи сталинизма (Вайль, Генис 1996: 221–222). И это непросто метафора. Личный переводчик главы советского государства В.М. Суходрев описывал свое изумление, испытанное при первой встрече в 1956 году с «ожившими портретами» – Хрущевым, Маленковым, Кагановичем, Молотовым. Особенно поразило то обстоятельство, что «все они одинаково невысокого роста», «в одинаковых костюмах темно-серого цвета, белых рубашках и с какими-то незапоминающимися галстуками» (Суходрев 2008: 36).
Яркий пример «хорошо одетого советского человека» являл собой Ф.Р. Козлов, руководивший в 1950-е годы партийной организацией Ленинграда. Многие запомнили его идеально отутюженный бостоновый двубортный синий костюм с широкими брюками, белую рубашку с черным галстуком, на котором выделялась золотая с бриллиантом заколка, завитые волосы и ногти, покрытые лаком. К показному шику стремились и «звезды» советского искусства, взлет карьеры которых совпал с периодом имперского сталинизма. С вызывающей роскошью одевалась примадонна ленинградской оперетты Л.А. Колесникова. Современники вспоминали фурор, произведенный актрисой, пришедшей на гастрольный спектакль труппы из Венгрии «в длинном черном туалете, с собольей накидкой на плечах, с чудным колье» (Белова-Колесникова 1999: 38).
Представители нового поколения советских людей, особенно молодые интеллектуалы, тяготились помпезными и к тому же дорогими вещами, которые у них ассоциировались с представителями сталинской номенклатуры. Первыми культурологическую подсказку в выборе манеры одеваться предложили трофейные фильмы. Наиболее неискушенные удовлетворились гавайскими рубашками, пестрыми носками и галстуками с пальмами и обезьянами. Однако яркие одежды стиляг, несмотря на их внешнюю протестность, не всегда отвечали потребностям людей с развитым вкусом, которые ориентировались на кинопроизведения, более достойные в художественном плане и, соответственно, представлявшие более сдержанные образцы одежды.
Заклейменный в свое время как ленинградский стиляга номер один В.А. Тихоненко вспоминал, что в его гардеробе не было ничего попугайского. Носил он в середине 1950-х годов «простенькие, но очень красивые костюмы… хорошего цвета… английское пальто ратиновое». Такую одежду В.А. Тихоненко увидел в трофейном фильме «Облава» (Тарзан в своем отечестве 1997: 24).
Еще более значимым для формирования нового облика мужчины стал фильм «Мальтийский сокол», снятый режиссером Дж. Хьюстоном по роману Д. Хеммета и вышедший на мировые экраны в 1941 году. Этот фильм называли родоначальником «детективных черных кинороманов». Знаменитый историк кино Ж. Садуль писал: «Преобладающими персонажами в фильмах этого жанра были: сыщики, аристократы… красивые женщины и старые пьяницы, всеми презираемые и циничные; сюжетами служили: незаконная любовь, влекущая за собой преступление и наказание; пьянство – единственное средство избавиться от тоски и жизненных нужд. <…> Особенно модным этот жанр стал после войны» (Садуль 1957: 328). «Мальтийский сокол» хорошо воспринимали люди из так называемого «потерянного поколения», изверившегося в социальных идеалах. Почти детективный сюжет фильма – поиск уникальной статуэтки мальтийского сокола – разворачивается в Америке на фоне Великой депрессии 1930-х годов. Главный герой – частный детектив Сэм Спейд, в роли которого снялся артист Хамфри Богарт. Его герой живой человек: умный, довольно циничный, но никогда не отступающий от своих принципов и лишенный позерства.
Е.Б. Рейн откровенно признался в своих воспоминаниях, что «изучал моду по кинофильмам, пытался подражать Хемфри Богарту», «Мальтийский сокол» смотрел «несколько раз, обращая внимание на детали и аксессуары» (Рейн 1997: 276). В фильме преобладали вещи в так называемом гангстерском стиле, сдержанно элегантном: строгие костюмы, белые рубашки, щегольские шляпы. Этот стиль сформировался в Европе и США уже в конце 1930-х – начале 1940-х годов. Но в Советском Союзе так одеваться стали лишь в середине 1950-х.