В ту же секунду он ослабил хватку и опустил руки. Теперь в голубых глазах читалась злоба.
– Я не разделяю твоих романтических порывов, Лара. Признаю, твои слова сильно бьют по моему эго. Ты можешь сколько угодно жить в своем сказочном мире и ждать принца в блестящих доспехах, чтобы разделить постель с ним. – Габриель с трудом сглотнул. На его лице читалась уже не злоба, а ярость. – Я буду только тем, кем хочу быть, – продолжал он. – Если тебе нужен друг, можешь поискать его в другом месте. Жаль, что Шон не может рассказать тебе, каким отвратительным другом я был.
Эти слова прозвучали настолько неожиданно, что Лара решила подумать над ними в более подходящее время. Сейчас же ей больше было интересно, что именно так разозлило Габриеля. Неужели тринадцать лет назад он отказал ей не потому, что она была ему несимпатична? Лара закусила губу:
– Мне кажется логичным, что люди, давно знающие друг друга, могут только испортить свои отношения тем, что переспят. Секс быстро забудется, и… – На ее щеках вспыхнул багровый румянец. – И они пожалеют о том, что поддались влечению.
Лицо Габриеля исказилось от гнева.
– Ты думаешь, я настолько плох в постели, что о сексе со мной можно пожалеть?
В очередной раз Лара корила себя за то, что не сумела подобрать правильных слов. Это фантастическое умение вставлять неуместные фразы в самый неподходящий момент сводило ее с ума. Она посмотрела в окно, словно в ожидании какой-то волшебной подсказки, вдохновения.
– Я совсем так не думаю. Ты словно специально переиначиваешь мои слова.
Сложив руки на груди, Габриель долго смотрел ей в лицо. От проникающего в окно света его темные волосы блестели, как медь. Он походил на героя картины, и эта картина действовала на Лару магнетически.
– Тогда скажи мне, – снова начал Габриель. – Разве так плохо поддаваться влечению? Объясни мне, что в этом плохого?
– Я тоже не монашка, Габриель, и живу в современном мире. – Щеки Лары горели. Она не помнила, когда последний раз чувствовала себя настолько нелепо.
– Слава богу, – выдохнул Габриель. На его лице вновь появилась его фирменная улыбка.
– Ты покажешь мне что-нибудь еще в доме? – спросила Лара, отходя от окну к двери. Она воспользовалась возможностью увеличить расстояние между ними и восстановить ритм безудержно бьющегося сердца.
Покачав головой, он ответил:
– Мне есть что ответить на твой вопрос, но я не хочу еще сильнее вгонять тебя в краску. Поэтому сейчас я отправлюсь в кабинет дяди и пороюсь в некоторых бумагах. Ты же сможешь спуститься самостоятельно? Пожалуйста, попроси мисс Муллан приготовить нам кофе. Надеюсь, я ненадолго.
– Конечно, – ответила Лара, радуясь временному перемирию. Сейчас она была готова на все, только бы прекратить этот жаркий диалог. «Что будет, если бумаги дяди расстроят его еще сильнее? – подумала она. – В каком настроении он выйдет из его кабинета?»
И главное, сможет ли она это выдержать и при необходимости поддержать его?
Глава 5
Запах гаванских сигар по-прежнему ощущался в кабинете дяди. Подходя к дубовому письменному столу в стиле ампир, Габриель бросил взгляд на серый пергаментный конверт и машинально сжал кулаки. На конверте было чернилами выведено его имя. Узнав размашистый почерк дяди, Габриель содрогнулся.
Поверенный дяди говорил, где будет лежать письмо, и настоятельно просил ознакомиться с его содержанием как можно скорее. И причина тому – неожиданное условие в приложении. Габриель не любил загадок. Он уже знал, что вступление во владение особняком не будет простой формальностью, как ему бы хотелось. Но ничто не остановит опытного финансиста на пути к приумножению капитала.
Осмотрев дом и просторы вокруг него, Габриель уже принял решение выставить его на продажу. Он мог бы продать его еще до возвращения в Нью-Йорк. Вот только жить в нем эти полгода никак не входило в его планы. А именно это условие содержалось в приложении к дядиному завещанию.
Неужели дядя действительно думал, что Габриель пойдет на это? Племянник и так был скован самыми мрачными воспоминаниями об этом месте. Поэтому чем быстрее он избавится от дома, тем лучше. Он наймет лучших в мире адвокатов, заплатит им любые деньги, только чтобы обойти этот чертов пункт. К тому же у него на примете уже были два застройщика, готовых с руками оторвать столь лакомый кусочек.
С нетерпением порвав конверт, Габриель достал письмо и принялся бегло читать содержимое. Однако, не дочитав и первого абзаца, он почувствовал удар изнутри.
«Дорогой Габриель! Если ты читаешь мое послание, значит, меня уже нет в живых. Учитывая это обстоятельство, считаю своим долгом открыть тебе правду о твоей матери Анджеле. Я солгал, когда сказал, что она оставила тебя по своей воле. Это первое, что тебе нужно знать. Второе то, что моя любимая сестра добровольно ушла из жизни.
У нее была затяжная депрессия, лечения от которой не было. Когда ты родился, стало ясно, что она не в силах воспитывать тебя самостоятельно. Она сама нуждалась в круглосуточном уходе. Отдавшись болезни, она часто наносила себе раны. А с беременностью это только усилилось. Я жил в страхе, что она может причинить боль и тебе, Габриель. Тогда я не знал, насколько сильно она любила тебя и готова была защитить от любой беды.
Она сама просила меня солгать тебе, если с ней что-то случится. Она думала, тебе лучше думать, что мать тебя бросила, чем то, что твоя мать сумасшедшая. Она боялась, ты начнешь думать, что унаследовал склонность к депрессии, и это станет препятствием на твоем пути к успеху.
Что же касается твоего отца, Габриель, то я действительно не знаю, кто он. Анджела мне так и не призналась. Она лишь сказала однажды, что очень любила его, а он любил ее. Но он был женат. Когда Анджела узнала, что забеременела тобой, она сожгла все мосты, а я перестал задавать ей вопросы. Я просто видел, что от этого ей становится еще тяжелее.
Знаю, я был не лучшим приемным отцом, Габриель. Прошли годы, и сейчас я сильно жалею об этом. Мой собственный отец был необщительным, скупым на эмоции человеком, и, возможно, я перенял у него эти качества. Я попросту обманывал себя, думая, что материальные блага компенсируют тебе недостаток моего внимания. И в итоге лишил тебя самого дорогого – любви и дружбы.
Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, Габриель. Но если сможешь, то будь спокоен, я и твоя мама будем покоиться с миром.
Возьми на себя заботу о доме, сынок, и наполни его смехом собственных детей. Я верю, что когда-нибудь тоска и боль навсегда покинут эти стены. А на смену им придут веселье и солнечный свет.
Я оказал твоей маме еще одну дурную услугу. Я убедил ее, что за деньги можно купить все, даже любовь. Но я ошибался. Надеюсь, теперь ты это понимаешь. И сможешь найти достойную женщину, которая полюбит тебя за человеческие качества, а не за твои миллионы. Домашний уют и семья – вот критерии счастья, сынок.
Искренне твой,
Дочитав письмо, Габриель едва не лишился дара речи. Никогда в жизни он не испытывал такого отчаяния. Письмо упало на пол из трясущихся рук. Он оперся руками на стол, опустил голову и закрыл глаза – так сильно, как только мог. Столько противоречивых, не поддающихся контролю чувств раздирало его сейчас.
Открыв глаза, он прошептал:
– Господи, почему сейчас? Почему спустя столько лет? Это несправедливо…
Не в состоянии стоять на месте, он пнул ногой один из тяжелых стульев. Ему хотелось бежать, бежать из этого дома и от открывшейся ему правды. Положив в карман злополучное письмо, он хлопнул дверью и поспешил вниз.
– Габриель, пожалуйста, сбавь скорость, – просила испуганная Лара.
Он несся по дороге словно безумный, едва вписываясь в повороты. Но еще более пугающим было выражение лица Габриеля. Это выражение оставалось неизменным с той минуты, когда он ворвался на кухню и, прервав ее беседу со служанкой, объявил, что им нужно срочно ехать.
– А как же кофе и печенье? – удивилась мисс Муллан.
Но ее вопрос только сильнее разозлил его.
– Скоро я выйду на связь. А пока продолжайте выполнять свои обязанности. О другом вам не стоит думать, мисс Муллан.
С этими словами он схватил Лару за руку и стремительно зашагал к двери, ничего не объяснив. Лара поняла, что ее опасения насчет дядиных бумаг сбылись.
– Не беспокойся, – наконец раздался голос Габриеля. – Я довезу тебя целой и невредимой.
Его профиль был идеален, как на скульптурах Родена. В эту минуту он и сам был холоден, как скульптура. С тех пор как они отъехали от дома, он ни разу не посмотрел в ее сторону.
Сложив руки на коленях, Лара глубоко вздохнула.
– Я не сомневаюсь в твоих водительских качествах, – сказала она. – Меня волнует твое эмоциональное состояние.
– В каком смысле? – Он все-таки бросил на нее пронизанный злобой взгляд.
– Я вижу, что ты расстроен. Может, мы остановимся и поговорим? Опасно ездить за рулем, когда тебя что-то гложет.
– Я могу контролировать свои эмоции. И, Лара, прошу тебя… Не надо относиться ко мне как к одному из вас. Не надо меня жалеть и успокаивать, я не нуждаюсь в этом. Если ты не заметила, я сам могу о себе позаботиться.
Взрослым часто кажется, что они могут о себе позаботиться. Еще чаще они уверены, что могут контролировать свои эмоции. Забывая, что эти эмоции накапливаются внутри, как снежный ком. Когда-нибудь они обязательно вырвутся наружу, но может быть уже слишком поздно. В эту минуту Габриелю нужно было только одно – выговориться. Просто поговорить с кем-нибудь.
Глядя на деревенские пейзажи за окном, Лара надеялась, что, когда он успокоится, она сможет вывести его на разговор. Тогда, может быть, он признается ей, что же вывело его из себя в дядином кабинете. Она была готова молиться, чтобы ей выдался такой шанс.
Как только Лара открыла дверь родительского дома, Барни пулей выскочил наружу, пронзительно лая и виляя хвостом. Как будто с ним не гуляли год, а не какие-то пару часов. Как всегда, она присела на корточки, чтобы погладить и поиграть с собакой – почесать ему за ухом, потрепать холку и пообщаться с ним, как будто он и впрямь понимал каждое ее слово.