Ученик (целует голову любовницы и закрывает глаза).
Бессмысленно. Постараюсь уснуть. Его нет, я сам создал его, я сам его призвал, я сам не позволяю ему покинуть меня. И чем дольше я с ним говорю, тем чаще он появляется. Нужно уснуть. Последняя ночь перед отъездом. Аида, приди ко мне лучше ты и задуши меня, воткни мне нож в спину, в живот. Куда угодно. Возгорись пожаром на моем солнечном сплетении, но не оставляй меня одного наедине с ним. Ты больше не придешь, Аида? Я тебя смог понять. Мне больше не больно. Я тебя понял, дорогой сердцу человек. Твой поступок – сохранить отца хорошим человеком в глазах детей – не меньше, чем поступок Робби, когда он на глазах у толпы, презиравшей Уайльда и смеявшейся над ним, когда того вели в наручниках по мрачному коридору, единственный снял перед ним шляпу. И за меньшие заслуги люди попадают в рай. Ты достойна носить в себе рай. Но ты больше не придешь, Аида. Я знаю, что не придешь! Как знаю и то, что такое же чудовище ты пыталась прогнать долгое время, когда оно приходило к тебе и молча смотрело на тебя своими пустыми глазищами.
Я не искал того, с чем столкнулся однажды. От чего отрывал себя с кожей, чтобы сбежать и выжить.
Я выжил. Выжила и ты. Учитель говорит, что оно исчезнет или не исчезнет в зависимости от того, какой силой я буду его наделять. Он говорит, что все у меня в голове, но почему тогда он бессилен? Почему тогда Уайльд, обесценив полностью своего любовника Альфреда Дугласа, вынеся на всеобщее обозрение всех болотных тварей своего друга (он любил его называть другом), так отчаянно искал с ним встречи после своего освобождения и добился этой встречи? Я не знал, на что я иду, стуча в ее дверь. Я не знал, какую цену я заплачу, когда так легко и беззаботно смотрел в ее голубые глаза, восхищаясь тем, что она смогла меня понять так, как мне бы этого хотелось, как не смогли понять другие, привязывая ее к себе и позволяя ей привязать меня к себе. Я совершил ошибку, внушив себе, что она одна может заменить мне целый мир, даже солнце и луну.
Учитель (возвращается в комнату и садится на кровать, по щелчку его пальцев призрак растворяется в воздухе).
Да. Ты становишься сильнее. Я бы так и сказал, что важно сохранить и солнце, и луну, и целый мир, и песню, написанную для души твоей. А когда неверная мысль закрадется в голову – прогнать ее так, как ты прогоняешь этот призрак.
А теперь спи. Вспомни вашу прогулку у Невы с этой восхитительной женщиной, которая лежит у тебя на груди, и усни с этими мыслями.
Ты проделал огромный путь, чтобы по одному щелчку пальцев прогнать призрак прочь. И весь этот путь – всего в одном предложении. Вспомни, как она, чье тело и тайны принадлежат сейчас только тебе одному, поцеловала тебя на крыше и прошептала на ухо: «Спасибо», пусть этот поцелуй согреет тебя. Возможно, завтра придется изобрести другой щелчок, но сегодня ты справился.
Ученик
(целует голову любовницы и начинает гладить ее волосы).
Как она прекрасна. Я сейчас же ее разбужу поцелуями и усну вместе с ней.
Учитель.
Доброй ночи.
(Садится на подоконник и считает звезды).
Говорить о призраке необычайно трудно, труднее, чем говорить о чем-либо другом. Я не могу брать в руки раскаленный уголь и описывать то, что я вижу. Когда я беру в руки что-то теплое, я легко могу его описать, мне не составляет труда передать то, что я чувствую и вижу, глядя на это тепло, потому что оно греет мои руки, мне комфортно держать его. Холодное тоже можно описывать, хотя это не всегда приятно.
Призрак – это нечто настолько горячее, что я сразу роняю его из рук, а когда все-таки пытаюсь его удержать, чтобы описать, что я вижу и чувствую, то выходит только одно: «Он горячий, мне больно».
Моя прекрасная любовница исчезла поутру. Когда она спрашивала, о чем я думаю, я говорил, что о многом и что, кроме всего прочего, я разговариваю с призраками. Эта женщина, чьи глаза – два оникса, смотревшие на меня с искренним желанием и принятием меня таким, каков я есть, не пыталась меня понять, но пыталась задержаться как можно дольше в том мгновении, которое было только нашим и могло принадлежать только нам одним. Она мудрее меня, она умеет жить мгновением и научилась общаться со своими призраками так, чтобы они не тревожили ее в моменты, когда она решала испытать маленькое женское счастье.
Глава третьяМужчина и женщина
Создание масштабной женщины через рождение ребенка, восхищение беременностью
Я был не просто благодарен ей за ребенка, но я внутри себя создал ее, которая стала гораздо больше, чем была до этого. Она, позволив мне создать вместе с ней нашего ребенка, дала мне почувствовать себя в новой роли, открыть в себе новую грань, создать еще одну версию себя.
Позволив себе создать вместе со мной наше дитя, она дала себе возможность реализоваться в новой ипостаси, доверившись мне, отдавшись наслаждению.
Между зачатием и рождением ребенка – и рай, и Фисон, и Гихон, и Хиддекель, и Евфрат, каждая из рек полна белого вина, опьяняющего и тела, и души купающихся в ней. Мучения матери полны красного вина, сравнимы с пытками в преисподней – и страх перед неизвестностью, и изменения в организме, и радость оттого, что создаешь от мужчины, которого видела отцом своего ребенка, которого желаешь и душой, и телом. И радость отца, чувствующего приближение новой грани себя, которую он не раскрывал в себе и не мог реализовать ранее, в прежних обстоятельствах, и его беспокойство, и его восхищение женщиной, мироустройством, природой и своим творением. Даже в этом хорошо видна вся многогранность жизни творцов.
Почему творцов – потому что создателей двое. Это сотворчество. Это Со!
Два творца создают третьего творца в наслаждении друг другом. Один творец жертвует своим телом, здоровьем, бессонными ночами. А мужчина бережет женщину, создавая ощущение спокойствия и защищенности через плоды своих трудов, оберегая и женщину, и ребенка, и себя от них, и их от себя.
Есть в этом нечто особенное.
Меня восхищает женское тело в период беременности. В этот момент с ней хочется заниматься любовью еще больше, чем прежде: в этом есть новизна, в этом есть осознание ее в новой роли, в новом теле, в новом эмоциональном состоянии – она носит твой плод, а ты вливаешь в нее себя снова и снова, и она принимает тебя снова и снова. И вам обоим это нравится.
Беременная женщина, носящая в себе твоего ребенка, – это очень сексуально.
Я влюбился в женщину, великую женщину
Я влюбился в женщину смелую. Она не боялась совершать сумасшедшие поступки рядом с человеком, в котором нашла свое наслаждение, свой выбор. Она не побоялась сказать мне «люблю» и подарить свое тело спустя короткое время после нашего знакомства. Наша история – странная, необычная, наша история – «Нежность». Наш совместный путь, наполненный незабываемыми моментами путешествий, созданного нами счастья, созданных нами творений – этот путь был наполнен также нескончаемым горем, слезами, кинжалами, которые мы вонзали друг другу и в сердце, и в спину.
«Бушующий нежной колыбелью Ураган» – так я ее однажды назвал.
Саломея, любовь которой не хотели принять и которая попросила тетрарха обезглавить своего любимого, чтобы поцеловать его рот. Саломея, которой все восхищались, которую все желали.
Я влюбился в женщину, слабую несмотря на то, что ее силой можно было раздувать пожары, пожирающие бескрайние леса. Ее штормом можно было топить корабли и плоты. Сколько в ней было силы, столько же в ней было и слабости. Сила и слабость. Благодаря ей я увидел, что за человеческой силой, которая демонстрируется окружающему миру, скрывается и слабость, о которой знают только самые близкие люди. Или самый близкий человек.
Я влюбился в женщину непонятную. Мне пришлось пройти много дорог, чтобы немного приблизиться к пониманию ее поступков и смысла сказанных ею слов. Уайльд был прав: «Женщины созданы, чтобы их любили, а не понимали». Если бы я любил ее все эти годы той любовью, которую она от меня требовала, если бы я желал ее все эти годы так же сильно, как и в первые дни нашего знакомства, возможно, было бы все иначе.
Полюбить себя сначала, создать смыслы, поставить перед собой важные цели и идти. Изо дня в день идти. Я уже говорил об этом. Тогда поступки совершаешь походя, потому что ты необычайно силен, и тебе по кайфу воплощать свою энергию в нечто большее, чем просто слова.
Я влюбился в женщину, с которой было очень трудно. Я строил крышу над головой, я строил стены, я ломал себя, я создавал себя, годами я строил. А сейчас построенное мною пустует, таковы мы.
Мое наказание и моя особенность в том, что мне всегда нужно во всем разобраться, попасть внутрь, чтобы посмотреть на ситуацию изнутри. Мне мало того, что кажется таковым, но таковым не является. И, как мне удалось понять, сколько я буду жить, столько я буду выбирать расти. Потому что моя жизнь задыхается без роста. Я чувствую себя несчастным.
Можно было не разбираться в тебе, не анализировать тебя, а слепо желать, слепо праздновать – можно было, но это уже был бы не я. Мне всегда важно было понять причину тех или иных действий. Мне важно было наказать за преступление, ибо о прощении я тогда знал только восемь букв. Как и о принятии. Просто красивые слова были, вроде бы что-то понимал, но не делал так.
Я ощутил себя Тартюфом, когда моим бестселлером про отношения между мужчиной и женщиной начали восторгаться читатели – а мы с тобой в это время шли ко дну.
Тартюф – это лицемер, ханжа, «святоша», который рассказывает, как всем нужно жить, а сам тому не следует. Мольер прекрасно создал героя. Пока я лгал себе, я находил в себе праведника. Когда я перестал лгать себе, я начал находить в себе и Тартюфа, и Уайльда, и его любовника – Бози, и Калибана, и Рорка, и Китинга, и Доминик