– С одним, – поправил голос с соседней скамьи.
– С одним, простите. Разумеется, с одним.
Беспариковый судья некоторое время молча рассматривал меня; он, похоже, втайне оплакивал утраченное право суда инквизиции приговаривать к смерти без особых разбирательств. Я вообразил черный колпак на его голове. По крайней мере, прикрыл бы идиотскую прическу.
Следующая часть была попроще, зато противнее. Меня спросили о вероисповедании. Методом исключения я прикинул, что, вероятно, я не индуист и не зороастриец, а потому поклялся на Библии, что буду говорить чистую правду. Выяснилось, что я здесь истец (забавно, оказывается, именно я инициировал бракоразводный процесс), и я подтвердил дату собственного рождения, благо она была отпечатана на документах. «И что это должно означать? – размышлял я, поскольку полагал дату появления на свет очевидной случайностью. – Какой знак зодиака в мае – Телец, да? Абсолютная чушь…»
– Род занятий?
– Учитель! – выкрикнул я, словно самодовольный участник телевикторины. Наконец-то нашлись вопросы, на которые я мог ответить верно. Надеюсь, это сыграет мне на руку.
Огромная злобная муха билась в ловушке между рамами. Мне чудилось, что ее назойливое жужжание вторит монотонному бормотанию двух адвокатов, говоривших на едва понятном мне языке. Мэдди налила себе воды, я повторил ее движение. Мой адвокат одобрительно кивнул, точно я действовал в соответствии с неким планом, хотя ума не приложу, что уж такого стратегического в стакане воды. Тут судья распорядился, чтобы ответчик огласил свои требования, а потом мы подошли к моменту, который, как я до последнего надеялся, никогда не наступит, – перекрестному допросу со стороны адвоката моей жены.
– Мистер Воган, я хочу, чтобы вы мысленно вернулись в 1998 год.
– Хм, ладно… постараюсь…
– Именно в тот год вы и ваша жена впервые обратились в службу финансовых консультаций, верно?
Адвокат только что не подсказывал мне утвердительный ответ.
– Вполне возможно.
– Боюсь, нам требуется более определенный ответ, мистер Воган. Вы и ваша жена обращались за финансовой консультацией в феврале 1998 года?
Я посмотрел на свою по-прежнему безучастную жену.
– У меня нет никаких оснований не верить Мадлен, если она говорит, что так оно и было.
– И разве на этой встрече с консультантом, семнадцатого февраля, вы не приняли решение, в дополнение к пенсии учителя, к которой мы вернемся чуть позже, осуществлять независимые добровольные взносы исключительно на ваше имя, поскольку вы, мистер Воган, как единственный в таком случае налогоплательщик, могли получить более существенные налоговые льготы, чем в том случае, если бы взносы поступали на имя Мадлен Воган?
Я изо всех сил старался уследить за витиеватой финансовой конструкцией, но, думаю, человеку и с нормальным мозгом это было бы не под силу.
– Э-э, не знаю.
Судья подался вперед:
– Подумайте хорошенько, мистер Воган. Очень важно, чтобы вы припомнили ключевой момент.
– Должен заметить, звучит вполне вероятно. Если есть информация о выплатах, совершенных после этой даты, тогда, очевидно, я действительно создал дополнительный пенсионный вклад на свое имя.
– Проблема не в существовании этих пенсионных отчислений, мистер Воган. Суть дела в том, что вы вербально заверили свою жену, что этот персональный счет будет в вашем общем распоряжении, а на свое имя вы его регистрируете только для того, чтобы сэкономить на налогах. Разве не это вы говорили своей жене в 1998 году?
Я взмок даже в тех местах, где нет потовых желез. Можно было соврать и просто согласиться с вполне правдоподобной картиной, которую мне тут представили, но я чувствовал священный долг быть честным, насколько возможно в столь неловкой ситуации.
– Должен сказать, абсолютно искренне, что я просто не в состоянии припомнить, – вздохнул я.
Адвокат Мэдди оторопел. Как будто я ловко переиграл его.
– Блестяще! – прошептал мой адвокат.
– Не в состоянии припомнить? – презрительно усмехнулся его противник. – Какая удобная позиция…
– Поверьте, это в самом деле так. То есть, возможно, именно это я и сказал. А возможно, и нет. Прошло столько лет, мне трудно вспомнить подробности.
– Возможно ли, – вмешался судья, – получить заявление от, гм, того самого «финансового консультанта», если он присутствовал при обсуждении?
– Мы пытались, ваша честь. Но он обанкротился и покинул страну.
– То есть это нам ничего не дает… Переходим к следующему пункту?
– Итак, вы не помните никаких обещаний собственной жене, мистер Воган, правильно? – В голосе ее адвоката появились нотки отчаяния.
– Нет, не помню.
Мэдди разочарованно и презрительно покачала головой.
– Тебе недостаточно получить все общие деньги, – не сдержалась она. – Ты еще и секатор для стрижки изгороди стащил! У тебя ведь и сада больше нет!
– Тише, пожалуйста, – предупредил судья.
– Мне не нужен никакой секатор, можешь забрать его…
– Тише, ПОЖАЛУЙСТА! – рявкнул судья.
Адвокат перешел к следующей теме, а я все пытался поймать взгляд Мэдди и беззвучно, одними губами, сообщить, что вчерашние ножницы принадлежат ей – могу даже купить ей новые, если захочет. Но она и смотреть в мою сторону не желала.
Тестирование моей памяти вошло в новую фазу: наша совместная жизнь и пропорциональность вклада в нее с обеих сторон.
– Мистер Воган, вы пытаетесь утверждать, что, будучи работающим человеком, участвовали в воспитании детей в той же мере, что и ваша жена?
– Сомневаюсь. Во-первых, когда они возвращались из школы, я все еще был на работе.
– Именно так, – многозначительно подтвердил он. – А вы пытались хотя бы подсчитать, сколько времени занимались детьми? – И театрально продолжил, якобы припоминая, что входит в обязанности родителя: – Забирали их из школы? Помогали делать уроки? Готовили и кормили? Водили в кружки и в бассейн? Вы оцениваете свой вклад в сорок процентов этой деятельности, тридцать или фактически он равнялся нулю?
– Ну, трудно сказать определенно, – искренне сознался я. – Но убежден, что мой вклад был значительно меньше, чем Мадлен.
Я нервно оглянулся на своего адвоката, возмущение на лице которого означало, что он лично являлся свидетелем многолетних вечерних купаний и чтения сказок на ночь.
– Справедливо ли утверждать, что не занимайся ваша жена домашней работой так много, вы не смогли бы столько времени уделить своей профессиональной карьере?
– Полагаю, вы правы…
Мэдди вскинула голову.
– То есть вы согласны, что пропорция семьдесят на тридцать неверно отражает количество оплачиваемой и неоплачиваемой работы, проделанной вами обоими за время совместной жизни?
– Ну конечно, это неверно. Думаю, пятьдесят на пятьдесят было бы абсолютно справедливо. – И я посмотрел прямо на жену. Она выглядела абсолютно ошарашенной.
Повисло неловкое молчание, нарушаемое только безумным жужжанием мухи между рамами. Я даже немножко пожалел, что здесь нет журналистов и огромного, заполненного публикой зала; в этот момент должны были раздаться аплодисменты, переходящие в невнятный гул, который вынудил бы судью звонить в колокольчик и взывать: «Тишина в зале!» Но адвокат Мэдди впал в полный ступор. Беднягу будто запрограммировали только возражать и отрицать, он попытался выдавить пару слов, но безуспешно. Тут мой собственный представитель почувствовал, что пора вмешаться. Он встал:
– Ваша честь, адвокат ответчика подсказывает нужные слова моему клиенту Решение, безусловно, исключительно в ведении суда – после того как мы уже заявили свои требования о разделе в соотношении семьдесят на тридцать. – И нервно махнул мне рукой, заставляя заткнуться.
– Оказывается, мистер Коттингтон, вы и ваш клиент явились в суд, даже не договорившись заранее о том, чего требуете.
«Ага, мистер Коттингтон, – подумал я. – Так вот как зовут моего адвоката».
Я испугался, что судья рассердится, но, кажется, он, напротив, несколько оживился – дело хотя бы немного вышло из накатанной банальной колеи. Формально напомнив обеим сторонам о важности предварительной подготовки и решив отложить решение данного вопроса, пока не будут урегулированы остальные детали, судья шептался о чем-то с пугающе толстым клерком, а я продолжал стоять навытяжку. Я был абсолютно уверен, что поступил правильно, но ноги все же предательски подрагивали.
И вот тут, в предельно нервной ситуации, во мне проснулось первое негативное воспоминание. Мэдди злобно бранила меня, а я орал в ответ. Я даже почувствовал, как во мне вскипает обида от того, что она беснуется из-за такой ерунды, как батарейка в системе пожарной сигнализации. Новое воспоминание было не совсем четким, но очевидно, что спор разгорелся, потому что я, видите ли, «подверг семью опасности», вынув батарейку из пожарной сигнализации, чтобы вставить ее в фонарик на своем велосипеде.
– Какого черта ты не заменил батарейку? – кричала она.
– Забыл, устраивает? Ты что, никогда ни о чем не забываешь?
– Нет, если дело касается безопасности наших детей!
– Хорошо, а это касается безопасности твоего мужа – чтобы его было видно в темноте, на забитых транспортом улицах! Это что, неважно?
– Вообще-то, нет – не настолько. В любом случае, ты мог купить новую батарейку – просто забыл. Забыл о нас, зато помнил о себе, любимом.Глядя на Мадлен, я и представить не мог, что в ее натуре присутствует иррациональная и агрессивная сторона, что она способна настолько разозлиться по такому ничтожному поводу.
Суд перешел к рассмотрению ключевых моментов – решению по урегулированию имущественных требований. Если не достигается соглашение относительно дома, он должен быть продан, но переговоры зашли в тупик по вопросам справедливого раздела денег, мебели и того, кто должен вести дела с агентом по недвижимости. Мне позволили покинуть свидетельское место, но чем больше я слушал аргументы обеих сторон, тем очевиднее становилось, что ни Мэдди, ни я не сможем позволить себе другой дом в районе, к которому привыкли и наши дети, и восхитительный золотистый ретривер. Это означало, что детям придется переехать и жить далеко от школы либо родителю придется спать на диване в гостиной; это означало также отсутствие сада, крошечные детские спальни и никакой возможности пригласить к себе друзей и уж тем более оставить их ночевать. Может, следует сохранить дом для детей, подумал я, а мы вполне могли бы по очереди ночевать в той самой палатке, что когда-то пережила ураган в Ирландии.