Я остолбенел.
– Мой отец?! Я и не подозревал, что у меня, черт побери, есть отец. Он жив? Почему ты не сказал, что мой отец жив?
– Ну, я… это… просто подумал, что ты в курсе. Ты же ни о чем не спрашивал… – Гэри беспомощно поднял руки.
– Но ты говорил о моих родителях в прошедшем времени. Сказал, что они были прекрасной парой.
– Ну да, я же с ними был знаком раньше… Тогда, выходит, это хорошая новость, если ты думал, что он умер. А он жив. Пока. Хотя на твоем месте я бы не откладывал встречу надолго… Инфаркт, это же серьезно, да? – И тут же, словно желая утешить: – Хочешь луковку?
Вопросы, которые следовало задать давным-давно, обрушивались на Гэри быстрее, чем он успевал на них отвечать.
– Сколько ему лет? Он в сознании? А когда случился прошлый инфаркт? – И самый сложный: – Как я к нему обращаюсь?
– В каком смысле?
– Я называю его «папа», или «папочка», или «отец», или зову по имени?
– Понятия не имею. Наверное, «папа». В смысле, если бы это звучало как-то необычно, я бы запомнил.
Еще Гэри добавил, что звонила Мадлен – сообщила, что ведет детей в больницу, чтобы те повидались с дедушкой. Его перевели из реанимации, и к нему ненадолго пускают.
– Мадлен сама звонила?
– Линде, на мобильный. Сказала, что тебе, наверное, следует знать.
– А еще что-нибудь сказала? Мне ей перезвонить?
– Нет.
– Нет – в смысле не сказала?
– Нет – в смысле сказала, чтобы не перезванивал. Она оставила телефон больницы. Смешно…
– Что именно?
– Да номер оканчивается на единицы. Один, один, один. Странно, да?
Я рухнул на стул, а Гэри, до которого наконец дошло, что новость для меня убийственна, попытался выразить сочувствие в своей обычной идиотской манере:
– Тебе, наверное, нелегко, чувак.
– Да уж…
– Сначала вообще о нем не помнил, а потом выясняется, что старикан почти при смерти.
– Да уж… нехорошо.
– Вот именно. Нехорошо. Так оно и есть. Вкус какой-то странный. Маринованный лук может испортиться?
– Ты не знаешь, во сколько точно Мадлен собиралась в больницу?
– He-а. Но ты можешь туда позвонить. Или это потому что уксус какой-то специальный, бальзамический или вроде того.
– Наверное, мне все же следует ей позвонить. Выяснить, когда она туда идет, что нужно… и вообще.
– Можно и позвонить. Только она просила этого не делать. Хм, похоже, меня поташнивает.
Я не готов был прямо сейчас встретиться с детьми. Но в случае с отцом обстоятельства не оставляли выбора, знакомиться нужно было немедленно. Чтобы не умереть от горя, если он все же скончается.
У входа в больницу я подумал, что надо купить что-то в подарок. Может, открытку или цветы? Или что-то, демонстрирующее уверенность, что он скоро поправится, журнал, например, или даже книжку? Не очень толстую, конечно; «Война и мир» или четвертый том Гарри Поттера – это, пожалуй, чересчур. Но я абсолютно не представлял, что может быть интересно моему отцу. Слово «папа» ассоциировалось только с набором ролевых моделей, переживших мою амнезию. Капитан фон Трапп и король Лир смешались с Гомером Симпсоном, Дартом Вейдером и забавным палаткой из рекламного ролика семидесятых.
Я поднялся на четвертый этаж и направился прямиком к палате отца. Откровенно здоровый вид крепкого темноволосого мужчины, лежавшего на кровати, приятно удивил. Так это и есть мой отец. Папа. Я присел рядом и преданно взял его пухлую руку.
– Привет, пап, это я. Пришел, как только узнал.
Мужчина внимательно посмотрел на меня.
– Кто ты, мать твою, такой, трахнутый ублюдок? – рявкнул он с выраженным восточным акцентом.
Тут я разглядел арабское имя на пластиковой бирочке и пулей вылетел из палаты.
Присел в коридоре отдышаться. Итак, я держал за руку постороннего пожилого мужчину, – в такой ситуации трудно сохранить спокойствие. Впрочем, может, он и не посторонний, а Гэри просто забыл сообщить, что мой отец сирийский шпион, сделавший карьеру в Королевских ВВС, несмотря на малопонятный акцент и склонность к грамматически некорректной нецензурной брани.
Наконец-то я стоял перед палатой, фамилия обитателя которой совпадала с моей. Я решительно взял себя в руки и шагнул через порог. На больничной койке, в окружении урчащих аппаратов, обмотанный проводами и трубками, лежал тощий, кожа да кости, старик – бесцветная кожа обтягивала скулы, губ почти не видно. Контраста ярче не придумаешь: плазменные мониторы и дорогущие технологии космической эры – и тело в центре, словно мумия бронзового века, чудом сохранившаяся в торфяных отложениях.
– Привет…
– Это ты, сынок? – прохрипел он сквозь кислородную маску.
– Да. Это я.
– Как это мило с твоей стороны. Пришел меня навестить. – Голос слабый, голову не повернул, обращаясь ко мне.
– Да ничего особенного. Это самое малое, что я могу сделать. Может, тебе что-нибудь нужно?
– Нет, присядь. Со мной все нормально. (Хотя по виду этого было не сказать.)
Врачи уверяли, что отец в сознании, в здравом уме и твердой памяти, но я все равно надеялся, что пациент будет спать или не сможет говорить из-за кислородной маски на лице, а я, как преданный сын, посижу немножко рядом и отправлюсь восвояси.
– Как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно, лежать здесь – сплошное удовольствие.
– У тебя что-нибудь болит?
– Немножко. Ничего особенного.
– Может, все-таки тебе что-нибудь принести?
– Двойной виски. Безо льда.
Я улыбнулся беззаботности этого старика и понял, что уже люблю своего папу. Он умудрился сохранить чувство юмора даже на пороге смерти. Вообще-то выглядел он так, словно уже преодолел этот порог и, миновав прихожую, направляется прямиком в гостиную смерти. В палате пахло дезинфекторами, которые не могли заглушить запах угасающего тела.
– Мэдди с детьми. Заходила…
– Да, знаю.
– Чудесные ребятишки. Такие милые.
– Точно. – И по глупости добавил: – И прекрасно справляются со всем этим.
Старик помолчал, но потом все же уточнил:
– Справляются с чем?
– Ну, ты же понимаешь…
– Что случилось?
И тут до меня дошло, что дед ничего не знает о нашем разводе. Естественно: отец – старый человек, с больным сердцем, с чего бы мы стали подвергать его дополнительному стрессу и рассказывать, что брак его единственного сына распался? И по той же самой причине ему, конечно же, не сообщали, что я пропал и теперь страдаю амнезией.
– Ну, они прекрасно справляются, оба… с тем, что у их любимого дедушки инфаркт.
В этот момент я, каким бы диким это ни показалось, обрадовался тревожному звонку на одном из мониторов, что избавило от необходимости продолжать разговор. Я испуганно подпрыгнул, не понимая, что делать. Прямо над кроватью мигала красная лампочка. Это что, он, тот самый миг? Вот сейчас мой отец умрет, спустя пару минут, как я с ним впервые встретился? Но тут вошла медсестра, равнодушно щелкнула каким-то тумблером и молча направилась обратно к двери.
– Все в порядке?
– Да, просто аппарат барахлит. Ничего страшного.
– Спасибо! – проговорил дед вслед сестре. – Они тут просто восхитительные.
– Смотрю, ты не падаешь духом?
– Точно. Не жалуюсь.
– Ну, знаешь, ты только что пережил второй инфаркт, имеешь право и пожаловаться немножко.
– Да нет, я абсолютно счастлив. Сестрички очень добрые. Абсолютно восхитительные.
Поистине «абсолютно восхитительно», что мой отец не сказал ни одного дурного слова о своем нынешнем положении. Не знаю, чего я ждал – усталости, страха, раздражительности, страданий, но эта жертва болезни сердца проявляла невероятную сердечность.
На тумбочке рядом с кроватью я заметил открытку, подписанную «Дилли».
– Красивая открытка.
– Благослови Господь девочку. Такая заботливая.
Я прислушался к его прерывистому дыханию. Попытался представить, как этот человек держит меня за ручку, переводя через дорогу; или как мне, малышу, доверяют переключать скорости в автомобиле; или как мы вместе гоняем футбольный мяч в каком-то воображаемом саду. Но реальных воспоминаний так и не родилось.
– Помнишь, как мы играли в футбол, когда я был маленьким? – осторожно спросил я.
– Разве такое забудешь? Ты вечно был… – он помедлил, словно старый мозг с трудом подбирал правильные слова, – таким бестолковым]
Я хихикнул.
– Но я же был совсем ребенком.
– Ничего подобного. Даже когда стал старше. Никуда не годился! – На измученном лице появилась тень улыбки.
Так, все ясно, отец путается в воспоминаниях, надо менять тему.
– Футбол, пожалуй, никогда не был моим сильным местом. Гэри вспоминает, как я пел в ансамбле.
– О да! Ну и голос!
– Э-э… спасибо.
– Как будто кота за хвост тянут.
– Что?
– Жуткий.
– Ха! Просто старшему поколению вся рок-музыка кажется странной.
– Публика аплодировала…
– Ну вот видишь…
– …вяло. Ровно пока ты пел…
Похоже, мы всегда подтрунивали друг над другом, но я как-то не ожидал подобной грубости от малознакомых людей.
Но, успокоившись, я понял, как замечательно, что отец сохранил способность подшучивать надо мной даже на больничной койке. Это демонстрировало нашу близость. Наверняка таким образом папа выражал свою любовь и привязанность.
– Но это все ерунда, – объявил древний мистик, видевший нечто, непостижимое для его ученика. – Потому что главное в своей жизни ты выбрал правильно. – Сейчас голос звучал совершенно серьезно.
– Что именно – работу?
– Нет. Свою жену. – С невероятным усилием он повернул лицо ко мне. – Ты женился на правильной девушке. – Он дышал все тяжелее, мне приходилось прислушиваться, чтобы разобрать слова, звучавшие из-под маски. – Вы двое. Идеальная пара. – И прикрыл глаза, наверное представив, как я сегодня вечером встречусь с Мадлен, и радуясь этому образу.
Думаю, физическое состояние моего отца придавало дополнительной ценности его словам. Любое утверждение, прозвучавшее со смертного одра, кажется значительным. Можно испустить дух со словами: «Всегда снимай пальто в помещении, иначе не сможешь согреться», и слушатели будут благоговейно кивать мудрости этого откровения. Но мой отец потратил свои последние