– Да-да, – рассеянно отвечал я. – Папа часто о вас рассказывал.
– Правда? – удивился дед. – Что ж, приятно слышать.
И вот сейчас, сидя в пустом классе, я отчего-то вдруг разволновался за Мэдди. Возможно, во мне пробудилась интуиция, спавшая раньше, – инстинктивное сопереживание, обретенное за два десятилетия семейной жизни, а может, и вполне природное свойство. Часы в углу экрана подтвердили, что время позднее и, значит, бежать к Мэдди и проверять, как она там, неприлично. Обязательно позвоню ей в выходные или даже в гости нагряну. Но ведь я могу просто пройти мимо дома и посмотреть, горит ли там свет? Да нет, ерунда какая. Делаю из мухи слона. Убедил себя, что ей нужно поговорить со мной, – а у нее, наверное, все нормально. Я выключил компьютер, быстро собрал вещи и поспешил к выходу.
– Работы много, а, мистер Воган? – хихикнули Джон и Кофи, прежде чем переключить монитор – в надежде полюбоваться, как в пустом классе одевается какая-нибудь училка.
Даже издалека видно было, что свет горит во всем доме – совсем не похоже на Мэдди. Даже фонарь у калитки сиял, как сигнальный маяк. Я постоял на улице, разглядывая окна, но не заметил внутри никакого движения. Можно было сначала позвонить, но я не хотел, чтобы она сбросила мой вызов. И я все же поднялся на крыльцо, осторожно нажал на кнопку и с облегчением увидел, что с другой стороны к двери приближается какая-то тень. В глазок посмотрели, и дверь открылась. Но, к моему глубочайшему разочарованию, это оказалась не Мэдди, а ее мать, выглядела она крайне встревоженной.
– Нет, это не она! – вскрикнула Джин. – Это Воган! – Она затащила меня в коридор. – Я собиралась звонить тебе, дорогой, если сегодня вечером от нее не будет вестей. Целых два дня – мы с ума сходим…
– Да что случилось? Где моя жена?
– Она пропала, Воган. Просто исчезла, и все.Глава 21
Первая мысль – Мадлен настигло то же неврологическое заболевание, как и у меня. И сейчас она бродит по улицам, не понимая, кто она такая и где живет. Не такое уж и фантастическое предположение, кстати, ведь доктор Левингтон первым делом высказала гипотезу о вирусном энцефалите. Мэдди могла же подхватить этот проклятый вирус от своего бывшего мужа?
Я помнил собственное замешательство и растерянность, когда осознал свою ненормальность, и надеялся, что такой ужас не коснется Мэдди. Вдруг она сейчас где-нибудь в больнице, с браслетом на руке «НЕИЗВЕСТНАЯ БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА», или тщетно пытается обратить на себя внимание прохожих, не желающих снять свои наушники, чтобы услышать ее мольбы о помощи?
А если ее ретроградная амнезия будет иметь такие же последствия? И она вновь страстно влюбится в меня? И станет такой, какими мы были в девятнадцать? Наверное, об этом мечтают все пары средних лет – еще раз пережить ослепляющую вспышку страсти, подобную той, что когда-то соединила их. Год от года все труднее сохранять даже тлеющие угольки. Прожив вместе двадцать лет, вы смотрите в глаза друг другу только в попытке поймать партнера на очередной провинности.
Но чем больше я узнавал об обстоятельствах исчезновения Мадлен, тем меньше верил в гипотезу о возвратной амнезии. Если мозг Мэдди уничтожил все воспоминания, момент выбран весьма подходящий. В субботу утром дети уехали в спортивный лагерь. Впервые за двадцать лет Мэдди получила дом в свое полное безраздельное распоряжение. Или могла получить, если бы ее мать не решила задержаться в гостях на недельку. Таинственное исчезновение Мэдди произошло после длительного периода стресса: сначала ее бывший муж внезапно пропал, потом объявился и решил повернуть время вспять; она встретила другого мужчину, но вскоре порвала с ним; наконец, пришлось вместе с детьми присутствовать на похоронах их дедушки.
Представьте, что на вас свалились подобные испытания, а в довершение бед матушка поселяется, дабы не оставлять в покое круглые сутки, – какой нормальный человек в состоянии это выдержать?
– Я не понимаю, почему Мадлен так внезапно исчезла. Не могу взять в толк. А ты понимаешь, Рон? Видишь, Рон тоже не понимает. Это абсолютно необъяснительно…
– Необъяснимо…
– Вот именно! Совершенно необъяснительно, да, Рон?
– Это необъяснимо.
– Совершенно. Видимо, надо обратиться в полицию? Да, следует позвонить в полицию. Рон, звони в полицию! Девять, девять, девять, дорогой. Три девятки.
– Погодите, не надо пока звонить в полицию, – вмешался я.
– Да ладно, я все равно забыл номер, – подмигнул мне Рон.
– Девять, девять, девять, Рон. Раньше просто набирали номер, а сейчас все на кнопках. Не понимаю, зачем нужно все менять…
Рон, очевидно, пришел к тому же выводу, что и я: внезапное исчезновение его дочери вовсе не так таинственно.
– Но возможно, Джин… – Я помедлил, подбирая правильные слова. – Возможно, Мэдди просто нужно было немного свободного пространства?
– Свободного пространства? Да у нее полно пространства. Вы ведь переоборудовали чердак, верно? И стены в подвале обшили. Ты в курсе, Рон? Почему в нашем доме ты ничего подобного не сделаешь?
– У нас никогда не было подвала.
– Я имею в виду пространство для души – свободное от тягот, которые обрушились на нее в последнее время. Возможно, ей просто захотелось побыть одной.
Мэдди отсутствовала всего тридцать шесть часов, и хотя можно понять Джин, ожидавшую от дочери разговора по душам, а не бегства, беседа с матерью вполне могла растянуться на все это время. Я заверил Джин, что Мадлен скоро позвонит, но признал, что это «ненормально». Джин категорически определяет как «ненормальное» женский футбол, пирсинг в носу и телеведущих азиатского происхождения, сообщающих «наши новости».
Но в душе я по-прежнему тревожился. Бросить родителей одних, без всяких объяснений, – абсолютно не в духе Мэдди, которую я знал. Она всегда была чрезвычайно деликатна и внимательна к чувствам других людей. Когда стюардесса перед взлетом проводила инструктаж, Мэдди переживала, что никто не смотрит на нее. Обычная картина: сорок рядов пассажиров, беспечно листающих журналы, и одна внимательная мамочка в кресле у прохода, старательно кивающая и послушно поворачивающая голову в направлении аварийных выходов. В противоположность ей брюзга-муж считал откровенным хамством, когда сидящие впереди осмеливались откинуть спинки своих кресел.
Воспоминания натолкнули меня на одну мысль. Я знал, где хранятся паспорта. Если она действительно решила сбежать на несколько дней, это легко проверить. Я пробрался в спальню, к массивному викторианскому бюро у окна. Выдвинул ящичек с документами. Свидетельство о браке (удивительно, что его не пришлось сдавать), детские награды Мэдди за победы в плавании, прививочная карта собаки, корешки парковочных талонов, вероятно представлявшие романтическую ценность. Но мои подозрения оправдались. Мэдди сбежала! Человек, всю жизнь отодвигавший себя на второй план, вырвался из кокона обязательств и ответственности и просто улетел.
Я представил, как она в спешке пакует чемодан, пока родители выгуливают пса. Жаль, что мне не довелось видеть этой спонтанной демонстрации независимости. Но она не оставила записки, ни слова; верный признак кризиса – женщина дошла до последней черты. А потом я присел на краешек кровати и попытался представить, где бы она могла быть, – наконец-то поставить себя на место Мэдди.
Довольно жарко для апреля. Я воображал, как она ловко перепрыгивает с камня на камень, поближе к глубокому месту, где можно нырнуть. Останавливается на минуту, наслаждаясь простором – пустынной дугой ее самого любимого пляжа на свете. Серо-зеленые холмы, окружающие залив, оживляют лишь несколько пасущихся в отдалении овец, но – ни одной машины на дороге вдоль моря. Здесь так тихо. Только «добрый шум», как говорила Мэдди, – волны, ветер и чайки.
Вижу, как Мэдди пристраивает рюкзак и полотенце в расселине скалы и готовится нырнуть. Вода холодная, но Мэдди всегда считала, что это не повод отказываться от купания. Решительный прыжок, всплеск. Красоту и грацию прыжка несколько смазала громкая брань по поводу ледяных весенних вод Атлантики. Но Мэдди отлично плавает, и я наблюдал, как она решительным брассом пересекает бухту. Летом здесь дежурили спасатели, но сейчас ей приходилось самостоятельно следить за течением и на всякий случай держаться поближе к берегу; и, возможно, она заметила местного парня, собиравшего плавник в дальнем конце пляжа, а тот, вероятно, краем глаза наблюдал за сумасшедшей купальщицей.
Когда холод добрался до костей, она вскарабкалась обратно на скалы. Она помнила, где можно выбраться наверх, – не забыла ни купание здесь много лет назад, ни бутылку вина, ни уютную палатку. Легкий весенний ветерок казался уже ледяным шквалом, крошечного полотенца едва хватало, чтобы укутать плечи. Человек на пляже разжег костер, клубы белого дыма поплыли над дюнами. Хотелось, конечно, подойти и погреться у огня, но как-то неловко явиться перед совершенно незнакомым мужчиной в мокром купальнике, да еще после безумного заплыва в абсолютно неподходящее время года. С другой стороны, это же Ирландия. Народ здесь дружелюбен, все запросто обращаются друг к другу; просто подойти поболтать – совершенно нормальное дело.
Держа сандалии в руках, она побрела вдоль дюн, вдыхая чарующий запах горящего дерева. За облаком дыма не видно, человек все еще там или нет, и пришлось подойти довольно близко, прежде чем обратиться с дружеским приветствием.
– Добрый день, – ответил знакомый голос с выраженным английским акцентом.
И тут дым отнесло в сторону – прямо перед ней стоял, ласково улыбаясь, бывший муж и протягивал ей холщовую сумку.
– Я принес тебе кашемировый анорак, – улыбнулся я. – Подумал, что ты можешь замерзнуть.Как только я догадался, куда могла сбежать Мэдди, совсем не трудно было последовать за ней. Самое трудное путешествие я все равно уже совершил: сумел понять ее. Мэдди смотрела на меня так, словно запуталась в собственных мыслях и никак не могла решить, какую же из них произнести вслух.