— Отлично, теперь дальше!
Хрипя и отдуваясь, Пять-Ноль попытался протиснуть плечи. И застрял, как и Конрад до него.
— Брата… брата… — задыхаясь, он вцепился в Конрада умоляющим взглядом.
— Работай ногами, Пять-Ноль! Толкайся! Упирайся и толкайся! Я тоже так делал! Сейчас получится!
Несколько отчаянных рывков, и Пять-Ноль смог вытащить руки.
— Толкайся! Еще! Еще!
Проволочная сетка впилась ему в спину, но Пять-Ноль наконец выбрался и тут же упал, задыхаясь, на покатый бетонный пол. На спине остались глубокие царапины, потеки крови…
Где-то рядом громко тарахтел мотор со сломанным глушителем. Крики и зов на помощь не умолкали. Земля опять задрожала, раздался грохот. Тонны стен, лестничных пролетов, конструкций обрушились за их спинами — прямо в трещину, по которой они только что ползли. Стена покосилась еще сильнее. Потолок с жутким скрежетом накренился. Лаза, откуда только что выбрался Пять-Ноль, больше не было.
— Вставай, Пять-Ноль! Пошли! Пошли отсюда!
В этот миг Конрад понял ясно, как никогда — это дело рук Зевса.
Гаваец перевернулся набок. В лунном свете его голый торс блестел от пота, крови и грязи. Он открыл рот, но так ничего и не сказал, только тяжело дышал и смотрел снизу вверх на Конрада. Конрад взял его за руку и помог сперва сеть, потом встать.
— Держись за мое плечо!
Пять-Ноль так и сделал, и Конрад потащил его по наклонному полу. Поддерживая, помог гавайцу пробраться сквозь клиновидный пролом. Кровь со спины Пять-Ноль текла ему на руку. Оба были в грязи, почти голые, в одних штанах, измазанных жидкой глиной. Пять-Ноль совсем обессилел.
Они выбрались на тюремный двор. Конрад шатался под тяжестью Пять-Ноль, и в конце концов гаваец рухнул на землю. «Нет! Она опять зашатается!» — подумал Конрад, но вслух не сказал. Пять-Ноль как-то неловко осел — полусидя, полулежа — и тяжело задышал.
На юге, над Плезантоном, светила почти полная луна. Небо будто взорвалось звездами. Звезды! Конрад не видел неба с тех пор, как попал в Санта-Риту. Зевсовы звезды! Это стало вдруг ясно, как никогда.
Мотор тарахтел еще громче. Футах в тридцати на утоптанной земле двора стояло небольшое здание, то ли ангар, то ли сарай. Из окон лился слабый свет. Тарахтел аварийный генератор. Рядом с ангаром зажглись два ярких луча и заметались по двору — охранники с фонарями. Издалека, видимо из Плезантона, слышались вой полицейских сирен и сигналы пожарных. Конрад посмотрел туда, откуда они только что вышли. Все западное крыло лежало в развалинах, расколотое надвое. Одна половина крыши со стеклянным окном осыпалась, другая сильно накренилась. В лунном свете Конрад увидел невысокий длинный холм, выросший у разрушенного здания. Низенький, но отчетливый, три-четыре фута в высоту. Холм пробился прямо под зданием, под блоком D, и протянулся с севера на юг. Конрад посмотрел в другую сторону. Огромная долина Ливермор вдруг показалась ему такой привольной и мирной. Конрад повернулся к пятьсот восьмидесятому шоссе. Скоростная трасса будто исчезла — ни одного фонаря. Видимо, электричество отключилось по всей округе. На тюремном дворе появились новые огни — фонари полицейских — и запрыгали туда-сюда. Охранники громко перекрикивались.
— Я направда… направда плохо… брата… — сказал Пять-Ноль, не поднимая головы.
— Ничего, погоди немного.
Один из фонариков, раскачиваясь из стороны в сторону, направился к ним. Луч ударил прямо в лицо. Такой яркий, что Конрад прикрыл ладонью глаза. Даже силуэт охранника разглядеть было невозможно.
— Откуда? Из какого блока? — Оклендский говор, говор деревенского парня из-под Ливермора.
— Оттуда! — Конрад показал на разрушенное здание. — Блок Дэ.
— Так… быстро за мной, — сказал голос. — Всем приказано собраться в ремонтном ангаре.
Пять-Ноль даже не шевельнулся. В ярком свете фонарика казалось, что еле сидящий на земле полуголый гаваец, с ног до головы измазанный грязью и кровью, сейчас умрет. Голова его бессильно свесилась на грудь, чуть-чуть приподнимаясь в такт тяжелому дыханию.
— Вставай, — велел охранник с фонариком, правда, не очень строго.
— Ему нужен врач, — пояснил Конрад.
— Ясное дело, мы…
— Э, Леон! — закричали от ангара. — Где ты там?
— Тут! — отозвался охранник с фонариком. — У меня двое заключенных!
— Бросай их на хрен! Быстро сюда! Беги в восточное крыло!
Луч фонарика еще раз обшарил Пять-Ноль и уперся прямо в лицо Конраду.
— Ждите меня здесь, понятно? Я сейчас вернусь. И чтоб, бля, ни шагу. Сунетесь за ограду — стреляют без предупреждения, найду где-нибудь, кроме ангара — будете в усрачке!
И потрусил к восточному крылу. Пять-Ноль медленно поднял голову, поддерживая подбородок рукой, и посмотрел на Конрада.
— Конрад… брата… — Он все еще тяжело дышал. — Валий на хырен… валий…
— Что?
— Беги, брата! Тикай! Эди хымыри собирай заключеннай в аг-гар, типтак, кучей — в темнота… Ротто-аббалы, они будут тебя убить, бра! Моккай-чай-мертвяк!
Конрад слушал, как тарахтит генератор. Вопли, крики… Параболы света — лучи фонариков — метались по двору. Он сел на корточки рядом с гавайцем.
— Да, я свалю, Пять-Ноль, но не потому, что боюсь Ротто или этих… — Он досадливо махнул рукой. — Ты знаешь, кто это сделал? — И запнулся. Так и остался сидеть на корточках с полуоткрытым ртом. Хатнику бесполезно говорить о Зевсе. Пять-Ноль верит только в сиюминутные материальные причины-следствия.
— Хошь сказать, эдод хымырь, о котором ты раньше говорил?
— Да.
— Гарантайшь? — «Гарантируешь?» — Тада скажи эдому хымырю, пусть принесет хамб'багер с горчисой и пиво. Я больше ходить не могу. Направда.
«Эдод хымырь», — улыбнулся Конрад, и вдруг его обожгло — книга! Слова Эпиктета! Его компас, соль его жизни — пропала! Он оглянулся на развалины западного крыла, прикидывая, нельзя ли как-нибудь туда вернуться, — но путь отрезан… А ведь «Стоики» гораздо больше, чем книга! Это… живая ткань его души… послание Зевса! Безутешный Конрад уставился в темноту долины Ливермор.
— Куку, бра? — У гавайца это означало «Что случилось?».
— Моя книга пропала, Пять-Ноль.
— Кынига об эдом хымыре?
Мрачно:
— Да.
— Я смодал, — «я видел», — ты эду кынигу читать по максусу. Должен заучить наизуйсь!
Конрад уныло покачал головой:
— Пять-Ноль, конечно, я хочу свалить. Но куда мне идти? Что делать? Посмотри на меня. Я босиком, почти голый. И весь в грязи.
— Конрад, поработай голова! — терпеливо, словно умственно отсталому, сказал гаваец.
— Поработать головой?
— А как ты хотей бежать, бра — в обоне и клапах из Санта-Риты? — «В тюремной робе и резиновых шлепанцах из Санта-Риты?» — Байда, бра! Эдо единст-ная ночь на всю жиз-зь, когда можно бежай по улиса в чем мама родила, грязный, типтак, и никто не думат, что ты самашеший. Не, не! Окиленцы, те ска-жуй: «Беднай хаый парин! Жыертва землетрясен! Мы ему будем помогать». Гарантаю, бра. Гарантаю-балбараю. Сам поработай голова. Валий, бра. Автостоп, типтак. Окиленцы, те тебе помогать.
— Но ведь охрана будет стрелять, если подойдешь к ограде!
— Байда! У них нет так много охрана. Они тебя пугай, бра. Свистяют, типтак. Валий.
Сидя на корточках, Конрад заглянул гавайцу в лицо.
— А ты?
Пять-Ноль слабо улыбнулся.
— Я с ними договорить. Я всегда с ними договорить.
Конрад встал и протянул руку своему хатнику.
— Пожелай мне удачи.
Пять-Ноль взял его руку обеими ладонями и, глядя Конраду в глаза, крепко сжал. На плоском перемазанном лице играли лунные блики. Взгляд затуманился, и гаваец моргнул.
— Ты мой брата, Конрад. Ты мне жизнь спас. А теперь — валий! Бежи! На хырен эдих долбаных аббалов, эду сраный дыру!
Конрад выпрямился и посмотрел в темноту. Генератор продолжал грохотать, лучи фонариков метались по двору, темные фигурки суетились у ангара, бежали к автостоянке; с юга, из Плезантона, слышался вой сирен… И все-таки над долиной Ливермор стояла глубокая тишина. Землетрясение разом погасило россыпь огней, освещавших ночные улицы и дороги. Вернуло былое величие луне, звездам, земле под ногами. Пошатнулось само основание мира… и его дрожь все еще отдавалась в костях переживших толчок людей. Новый холм вырос прямо под Санта-Ритой, у которой больше не было западного крыла. Конрада опять накрыла волна страха и безысходности. «Этой ночью порвалась последняя связь с прошлым, — подумал он. — Такова воля Зевса, все мы в его руках». Конрад в последний раз улыбнулся Пять-Ноль, помахал ему и побежал вдоль нового холма прочь от развалин.
Что делать? Может, поймать машину? Кроме этой смутной мысли у него не было никаких планов. Добраться до пятьсот восьмидесятого шоссе, до Плезантона… а дальше куда? А, не важно. Он не бежит из тюрьмы… он просто избегает дурного… отсидится до тех пор… он сам не знал до каких. Бежать было больно — Конрад давно не бегал босиком. И вообще давно не бегал. Легкие уже начинали гореть, саднили царапины на спине. Но страх и адреналин в крови побеждали всё.
Шоссе было уже недалеко. Впереди виднелось в лунном свете что-то вроде больших грязных зефирин, разметанных ветром. Что бы это могло быть? Конрад наконец догадался: поднимая новый холм, землетрясение разрушило забор с колючей проволокой наверху. «Зефирины» оказались вывернутыми из земли бетонными блоками, на которых крепились металлические прутья забора. За забором была высокая насыпь — по ней шло пятьсот восьмидесятое шоссе. Но оно больше не было ровной дорогой. На насыпи появился большой зубец. Вместе с новым холмом землетрясение подняло на восемь-десять футов целый участок скоростной трассы, разломив его надвое. Конрад видел мигающие огни прочно застрявших машин. Потом показалась полицейская мигалка, завыла сирена. Да, сегодня на пятьсот восьмидесятом идеальные условия для автостопа.
Конрад нырнул за разрушенный забор и побежал на запад, прочь от Санта-Риты. «Беглый заключенный», — мелькнуло у него в голове. Все-таки это не про него. Он лишь упражняет способность избегать, данную ему Зевсом. Ротто и «Арийцы» точно убили бы его, по крайней мере сделали бы для этого все возможное. Зевс разрушил Санта-Риту и даже забор вокруг, чтобы освободить его. В этом Конрад уже ничуть не сомневался. «Веди ж меня, о Зевс!»