Больное колено не давало Чарли развернуться в постели, но он изогнулся, насколько мог, чтобы посмотреть в лицо парню, этому парню, изрекающему истины стоицизма среди валиков и валов эксклюзивной роскоши, в пухлом кресле, сделанном на заказ точно по эскизу Серены.
— К чему он клонит, этот твой Эпиктет?
— Он… я не самый большой специалист, мистер Крокер, но, насколько я понял, Эпиктет считает, что единственное, чем человек может обладать, это его характер и его «искусство жизни», как это называет Эпиктет. Каждому человеку Зевс дал искру своей божественной сущности — никто не в силах отнять ее, даже сам Зевс, — и из этой искры происходит характер. Все остальное временно и в долгосрочной перспективе ничтожно, включая тело. Знаете, как он называет имущество? «Именьице, утваришка». А человеческое тело знаете, как называет? «Глиняный сосуд с кружкой кровишки». Если человек поймет это, то никогда не будет стонать, не будет жаловаться, не будет никого винить в своих несчастьях, не будет никому льстить. Вот что говорит Эпиктет, как я его понимаю, мистер Крокер.
— Он говорит о лести? — спросил Чарли. Ложь, которую он согласился произнести о Фарике Фэноне, тоже, по большому счету, лесть.
— Да, сэр, — ответил парень. — Вот что он говорит: «Льстец унижает себя и обманывает того, к кому ласкается. И собаки играют и ласкаются друг с другом, но брось между ними кусок мяса — увидишь, что останется от их дружбы».
Чарли попытался примерить этот «кусок мяса» к своим отношениям с Фариком Фэноном, но никакой аналогии не подобрал. Тогда он спросил парня:
— Конни, ты мне вот что скажи. Что Эпиктет думает о том, кто публично восхваляет некую знаменитость, да, и при этом он действительно уважает… э-э-э… его способности, профессиональные навыки — но не очень высокого мнения о нем как о человеке? Стоит ли произносить такую речь, если ты связан с этим человеком по важному делу и от этого многое зависит?
— А тот, кого он восхваляет, в душе ему не нравится?
Чарли глубоко вздохнул, шумно выдохнул и удрученно сказал:
— Да. Он этого сукина сына на дух не переносит.
— И этот человек говорит речь, восхваляющую знаменитость, чтобы что-то получить для себя?
Секунду старик колебался.
— Да. Ты угадал.
— Не так уж много я угадал, — улыбнулся парень. — Эпиктет говорит, что продавать себя — значит низводить себя до уровня животных, несчастных тварей, таких, как волк или лисица. Он почему-то считает, что лисицы находятся на самом низшем уровне развития.
— Он так и говорит — «продавать себя»?
— Да, так и говорит. Подождите… — Конрад полистал книгу. — Вот, Книга первая, глава вторая. «Обдумай, за сколько ты продаешь свою свободу воли, человек. Во всяком случае, не продавай ее дешево».
— Откуда же тебе знать, дешево ты ее продаешь или нет?
— За сколько бы ни продавал, все равно это слишком дешево, — сказал Конрад, — по крайней мере, я именно так понял его слова, мистер Крокер, — настоящий стоик никогда не пойдет на компромисс. Продажи и компромиссы не в его характере.
— Прекрасно, — заключил Чарли, — но откуда тебе знать, что в твоем характере, а что нет? Допустим, у человека кризис, он должен принять решение. Откуда ему знать, на что он способен?
— Эпиктет это объясняет примерно так: «А откуда бык при появлении льва, когда надо защищать все стадо, знает о своей силе и способностях? Он знает о них, потому что не сразу стал сильным, на это ушло много времени. Как и бык, человек не сразу вдруг становится героем. Нужно пройти суровую закалку, подготовиться и не браться необдуманно за сложные дела», — вот что он говорит.
«Как бык!»
Мать честная, подумал Чарли, из всех животных этому философу надо было выбрать именно быка! В голове тут же запрыгала рикошетом старая песенка, и он уже не мог от нее избавиться:
Чарли Крокер — мужчина хоть куда.
Спина у него, как у джерсийского быка.
Не любит он окру, не любит овес.
А любит девчонку без волос.
Чарли Крокер! Чарли Крокер! Чарли Крокер!
«Как у джерсийского быка!» Этот парень, Конни, будто читал его мысли, будто заранее знал, чем пронять Чарли Крокера, который всегда сравнивал себя с джерсийским быком!
— Это все очень чинно и благородно — на словах, пока твой философ рассуждает о душе, но какое отношение это имеет к настоящей жизни? Давай на секунду представим реальную ситуацию. Ситуацию, когда ты теряешь всё… вообще всё! Понимаешь, о чем я? Ты теряешь всё — дом, в котором живешь, машины, доход — всё! И оказываешься на улице. Ты не знаешь, когда и как придется еще раз поесть. И к чему тебе тогда твои высокие идеалы?
— Ученики часто задавали этот вопрос Эпиктету, и знаете, что он отвечал?
— Что?
— Вы когда-нибудь видели старого нищего? — Парень так и сверлил его глазами.
— Ты меня спрашиваешь?
— Да.
— Конечно, видел, — сказал Чарли, — оборванцев я навидался.
— И что? Они ведь как-то живут? Они находят себе пропитание — триста шестьдесят пять дней в году. Даже они не голодают. Почему же вы думаете, что они могут найти себе пищу, а вы не в состоянии?
— Хорошенькое утешение! Да я скорей помру, чем пойду с протянутой рукой!
Парень улыбнулся, глаза так и вспыхнули.
— Именно об этом и говорил Эпиктет, мистер Крокер. Он говорил: «На самом деле вы боитесь не голода, вы боитесь унижения». Стоики считают — для того, чтобы быть великим человеком, высокое положение вовсе не обязательно. Один из философов-стоиков, Клеант, зарабатывал на жизнь тем, что носил воду. Он был простым рабочим, мистер Крокер. Но никто и не думал проявлять неуважение к нему и его занятию. А почему? Потому что он излучал силу искры Зевса.
Чарли закрыл глаза и попробовал представить такую картину. Он оказался на улице. На какой улице? На Блэкленд-роуд? Там ему достанутся только выхлопы проезжающих «БМВ» да летящие из-под шин камешки. Тогда где? На Пичтри? На Пичтри и пешком-то никто не ходит — кто же будет останавливать свой «мерседес» или «инфинити», чтобы дать Чарли Крокеру монетку? Может, поставить консервную баночку на стоянке у Ленокс-сквер? Но там наверняка есть охрана, которая вышвыривает бродяг еще до того, как они устроятся на тротуаре со своей банкой и плакатиком: «Помогите, пожалуйста. Не хватает 28 долларов на билет домой, в Мобил. С расспросами, советами и нотациями не обращаться». Такой плакатик Чарли видел… где он его видел? На Ленокс-сквер? В центре рядом со зданием «Си-Эн-Эн»? Чарли открыл глаза, посмотрел на этого Конни и покачал головой:
— Я попробовал представить, но не получается.
— Даже если такое произойдет, — сказал парень, — это будет далеко не так ужасно, как кажется, мистер Крокер. Эпиктет сказал бы, что когда вы — я говорю «вы» просто ради примера, мистер Крокер, — Эпиктет сказал бы, что когда вы поддаетесь своим животным порывам и считаете себя лишь жалкой плотью, наделенной звериными инстинктами, вы делаете это в ущерб своему божественному и блаженному родству, той искре, которую дал вам Зевс.
Раздался стук в дверь, и она тут же открылась. Вошла Серена, на лице гнев и страх. Сейчас она была в летнем платье барвинкового цвета и весьма целомудренного фасона, хотя вырез не скрывал грудь. Густые черные волосы волнами падали на спину, а глаза, подчеркнутые цветом платья, казались необыкновенно яркими.
— Чарли! — Она решительно зашагала к кровати. — Кто этот… этот Белл? Он…
— Серена, — перебил Чарли, — ты помнишь Конни, да? — Сейчас было особенно важно, чтобы жена обратила внимание на присутствие парня.
Серена мельком глянула на молодого человека, который уже поднялся.
— Да… конечно. — И опять повернулась к Чарли. — Этот мистер Белл звонит и звонит, без конца повторяет, что ему необходимо, чтобы ты «еще раз подтвердил свое решение». «Подтвердил решение», «подтвердил решение», — талдычит как заведенный, и ему безразлично, кто берет трубку — Жермен, Нина, кто угодно. Что прикажешь с ним делать, а? Что все это значит?
Чарли было стыдно, что Серена устраивает сцену при Конни. Он хотел поставить жену на место, но такая усталость вдруг навалилась… такая слабость… Утонуть бы в матрасе, скрыться в мягком убежище кровати с тысячедолларовым балдахином, вниз, вниз, вниз… туда… Да, он живет жизнью инвалида, Эпиктет правильно сказал. Как звали того парня? Клеант? Он таскал воду ради заработка, словно мул, и при этом был великим человеком, и все об этом знали.
— Ну? — Серена уже уперла руки в бока. Глаза у нее так и пылали. — Что прикажешь с ним делать?
Чарли подтянулся повыше, чтобы хотя бы полусидеть, — не такой уж он инвалид.
— Ты права, — сказал он Серене, — до сих пор я был лисицей, но это не в моем характере. На душе у меня погано, и колено болит, как черт знает что, но я буду… буду быком… да, быком. Я сам с этим разберусь.
Презрительное шипение:
— Что за чепуху ты несешь, Чарли? Какая-то лисица, бык…
Стало ясно, что на быка он явно не тянет. Голос был чуть громче робкого кваканья, и как он ни собирал в кулак силу воли, ее не хватало даже на то, чтобы изобразить из себя быка. Крокер посмотрел на Серену, посмотрел прямо в эти гневные барвинковые глаза.
— Я опустился до… — лисиц и волков он решил в этот раз не упоминать, — до определенного уровня, но это временно. Я со всем этим разберусь.
По-прежнему упирая руки в бока, Серена посмотрела на Чарли, словно он совсем выживший из ума старик, покачала головой, развернулась и решительно вышла.
Нет, Чарли не бык, выросший с сознанием собственной силы. У него нет больше мощной спины, и единственная надежда снова обрести ее была в этой книге, которую держал в руках стоящий у кровати парень, молодой парень с тонкими чертами лица и большими сильными руками, какие могли бы принадлежать человеку вдвое крупнее него. Конни сам напоминал того философа, Клеанта, — простого рабочего, который на всех, кто с ним сталкивался, производил впечатление «льва, в горах обитающего», уверенного в своей силе и мощи. Как Одиссей на берегу после кораблекрушения, где бы ни был этот чертов берег и кем бы ни был этот чертов Одиссей. Память откликалась на имя смутным толчком узнавания, но и только.