Допустим, способности некой Карлины из Ошупе очень даже сомнительны. Психически ущербная личность или попросту обманщица. Пусть так. Ну а индийские факиры? Можно ли взглядом остановить локомотив? А филиппинские и тибетские парамедики, оперирующие с помощью биотоков? Оперируют они или нет? А знаменитый Мессинг, умевший читать отгороженные стеной тексты?
— Вчера я слушал записанные на магнитофонную ленту песни китов-горбачей. Звуки унылые, примитивные. Но знаешь, что самое странное? Стоит увеличить обороты, и они воспринимаются как птичье щебетанье. Что, если слух китов работает на другой частоте? Быть может, они намеренно замедляют звук, чтобы послать его как можно дальше. В комнате находился малыш, пока еще бессловесный. И мне показалось, ему язык китов понятен, сообщает нечто важное.
— А почему бы и нет! — сказала Зелма. — Много ли мы знаем о песнях китов? Вообрази, что было бы, приди такие звуки из космоса. Как бы их изучали, корпели над расшифровкой.
— Да, — заметил я, — жаль, у нас нет никаких пропаж. Был бы повод наведаться к Карлине из Ошупе. В экспериментальных целях.
И тогда Зелма вполне серьезно предложила:
— Ты бы мог спросить о своем отце: кто он, где находится.
Конечно, об отце можно было спросить и у матери. Или, скажем, у Большого. В принципе это не исключалось. Но что-то меня удерживало. Я даже не пытался уяснить, в чем тут дело. Зелма, наверное, сказала бы: психологический барьер. Ведь есть немало вопросов, о которых с родителями не принято говорить. Стесняемся. Не желаем ставить в неловкое положение. По глупости. Да мало ли причин.
Предложение Зелмы все перевернуло. Зелме я не мог отказать. Не то бы подумала невесть что. Будто я своему сиротскому статусу придаю исключительное значение или что-то в этом роде. Предложение Зелмы было бесспорно логичным. И главное, в духе нашего товарищества: интересоваться всем, что способно раскрыть новое. Словом, я не имел ни малейшего основания отказаться. Это было бы равносильно признанию, что я лишен одержимости и непременной для всякого исследователя черты — масштабности. Помимо всего прочего розыски отца в предложенном Зелмой парапсихологическом варианте неожиданно и мне показались занятием увлекательным и захватывающим. Я не кривил душой, когда ответил: это идея.
Поездка в Ошупе, — как мы мотались по незнакомой округе, разыскивая координаты Карлины, — сама по себе была одиссеей. Однако эти приключения не имеют отношения к последующим событиям. Другое дело — обратная дорога. В Цесисе мы повстречали Рандольфа с Агритой. Рандольф, как обычно, был на колесах. Отец передал ему «жигуленка» в надежде удержать Рандольфа от слишком частых возлияний. Сам же предпочитал ходить пешком, считая такой образ жизни более здоровым. На деле все было сложнее. Атмосфера в доме держалась тягостная. У родителей вечные нелады. Враждующие стороны вели ожесточенную борьбу за благорасположение сына. Агриту мы с Зелмой видели впервые, что было в порядке вещей: Рандольф частенько менял партнерш.
Но сначала о том, что было у Карлины. Я почему-то убедил себя, что предстоит встреча с этакой старой ведьмой, лохматой и грязной. Однако и наружность, и одежда Карлины произвели отрадное впечатление, сдается мне, у нее была даже укладка. Только смотреть в глаза ей было неприятно. Темные зрачки то ли косили слегка, то ли смещались куда-то под веками. Но может, я ошибаюсь. Не раз замечал, что некоторые люди вызывают в нас чувство неловкости, привлекая внимание, например, к своим губам или зубам.
Домишко был ветхий, с прогнувшейся крышей. И это вполне естественно. Старые крестьянские дома повсюду ветшают, разрушаются. Комфорт в наше время сосредоточился в новых поселках. И этот факт, на мой взгляд, чреват очередным светопреставлением. Поскольку комфорт становится главным критерием.
— Чего ж это вы, — такими словами в жарко натопленной комнате встретила нас Карлина, недовольно качая головой, — ни себе покоя, ни людям. По воскресеньям я не принимаю.
Взволнован я был основательно. Не отказом Карлины, а вообще. Как после выхода на сцену, когда полагается что-то говорить и делать. Не берусь утверждать, что волнение в таких случаях помеха. Как раз наоборот, нет волнения, не возникает и нужного накала, напряжения.
— Вам ведь ничего не надо, — сказала Карлина, оглядев Зелму.
— Мне-то не надо, — тотчас отозвалась Зелма в своей благодушно-сердечной манере, — а вот ему требуется узнать об одном близком человеке.
— И ему не надо. Вы приехали из простого любопытства.
— Смотря как к этому подойти. — Я старался глядеть в сторону. Мне почему-то казалось, что, если посмотрю Карлине в глаза, все вокруг затуманится. — Мне бы хотелось узнать, кто мой отец и где его найти.
— Ни с того ни с сего?
— Да.
— А раньше было все равно?
Я подумал: сейчас бы в самый раз сочинить какую-нибудь байку. Да на скорую руку и еще от волнения ничего не придумалось.
— Видите ли, — пришла на помощь Зелма, — у него есть отчим. До сих пор он считал его настоящим отцом. На самом же деле…
— На самом же деле, девонька, ты шутишь серьезными вещами! — Карлина протянула руку и взяла с подоконника горшок с пророщенными луковицами.
Большие, лучистые глаза Зелмы застыли, у меня занемела нога.
— Захочешь узнать, так узнаешь, — Проверив, довольно ли влаги луковицам, Карлина поставила горшок обратно на подоконник. — Отца своего видишь частенько. Больше ничего сказать не могу. Ступайте домой. Не дело путать воскресенья с буднями.
Долго я не мог вернуться на привычную орбиту. Слова о том, что отца вижу часто, повергли меня в смятение.
Зелма пришла в себя первой. Я это понял, когда она остановила на шоссе трактор К-700 и попросила подбросить нас до Цесиса. Тракторист был не слишком любезен. Как Зелме удалось его уломать, я не заметил.
Помнится, они толковали о приемах каратэ, о концертах «Boney M» в Москве. Когда мы в Цесисе сошли у вокзала, Зелма пообещала трактористу прислать какую-то брошюру.
И Рандольфа первой заметила Зелма. Точнее, машину. Рандольфа, хотя чернильно-синих «Жигулей» в Латвии не меньше, чем серых воробьев.
— Смотри, «Денатурат»! — воскликнула она. — Фары в стиле ретро, пестрые полоски на багажнике. Держу пари, это он.
Зелма оказалась права. Рандольф с Агритой, с отсутствующим видом, зато в обнимку, топали от вокзала.
— Чао, — сказала Зелма, — можно подумать, вы собрались пересечь Сахару.
— Без паники, joder mierda! — Плотной ладонью Рандольф шлепнул по карману своей штормовки. — Пара флаконов оздоровительного напитка. Жажда замучила. Сахару мы пересекли вчера.
Для Рандольфа не было большей радости, чем выставлять напоказ свои пороки. И ругаться по-испански. Просто так — для форса. Ругательства он выписывал из романов Хемингуэя. Выпивоху и демонического склада распутника Рандольф разыгрывал точно так же, как в школьные годы разыгрывал из себя моряка, щеголяя в тельняшке. На мой взгляд, типичный комплекс физической неполноценности интеллектуала. Чаще всего проявляется в избалованных, чрезмерной опекой испорченных детях: другие озорничают, а тебя мама за ручку ведет к учительнице музыки разучивать гаммы, другие дети на голове ходят, а ты изволь сидеть за столом и зубрить английские словечки.
Впрочем, Рандольфу нечего было стыдиться. Вступительные и прочие экзамены сдавал шутя. Свободно говорил по-английски. Умел формулировать мысли. Но, как говорил Большой, человек редко ценит то, что ему дано. Рандольф из кожи лез, лишь бы кто не подумал, будто мама все еще водит его за ручку.
— Это Агрита. Ее специальность — поцелуйчики, — сказал Рандольф.
Зелма разглядывала Агриту с дружеским интересом.
— Ты, Рандынь, крепко преувеличиваешь, — возразила Агрита.
— «Поцелуйчики» — это золотые колечки с двумя золотыми шариками. Модный массовый товар, — пояснила мне Зелма.
— Вы занимаетесь ювелирным делом?
— Вряд ли, — благодушно рассмеялась Агрита.
— Нет, она в самом деле специалистка. Ну покажи Калвису, что такое «поцелуйчик». Только, прошу, в пределах нормы. Ведь он у нас еще невинный.
— Ой, пожалуйста, без старомодных терминов, — сказала Агрита Рандольфу, при этом глядя на меня. Как мне подумалось, с немалым удивлением.
Агрита производила довольно странное впечатление. Все в ней казалось не в меру ярким. Начать хотя бы с коротко остриженной под мальчика взлохмаченной головки, — один локон фиолетовый, другой желтый, третий синевато-зеленый. Спортивная куртка ярко-красная, брюки ярко-зеленые. Лицо расцвечено всякого рода косметикой, совсем как у индейца. И в то же время веяло от нее какой-то простотой. Туповатый носик вертелся из стороны в сторону в неуемном любопытстве. Зубы, когда смеялась, блистали такой ослепительной белизной, будто она только и делала, что грызла яблоки.
— С фактами надо считаться, — не унимался Рандольф.
— Если это тебя интересует, — Зелма, как всегда, легко подстроилась к разговору, — учти, я тоже невинна.
— Калвис, как по-твоему, Агрита похожа на работницу, отлежавшую смену на станке?
Меня коробило от таких разговоров, но я не знал, как прервать ерничанье Рандольфа.
— Пожалуйста, не пугай его, — мягко попросила Агрита.
И как-то очень естественно, по-дружески чмокнула меня в одну щеку, потом в другую. После чего весело и, словно извиняясь, обратилась к Зелме:
— С женщинами я не целуюсь.
— Куда едете? — спросил я Рандольфа.
— В направлении Валмиеры. Один человечек давно зазывает покататься на планере. Но требуется летная погода. Как вам кажется, сегодня она летная?
— Погода отличная, только бы хмуру разогнать. — Агрита во всем находила причину для смеха.
— Не хмуру, а хмарь.
— Нет, милый, именно хмуру. Это из словаря моей бабушки.
— Твоя бабушка ничего не смыслит в лексикологии.
— Зато она разбирается в метеорологии. У нее ревматизм.
— Знаете что, — решила Зелма, — мы едем с вами.
— Ну что же… — Рандольф лениво шарил по карманам в поисках ключей. — При полной нагрузке «Денатурат» более устойчив на доро