— Тогда дело плохо.
— Почему? Чего ты боишься?
Мать отвела глаза и отвернулась. Всего на миг, чтобы взять себя в руки. В этом мы с нею похожи. Затем зеркала ее глаз придвинулись ко мне, словно синий борт лимузина.
— Скажи мне честно… Ты имел дело с женщинами?
Она покраснела первая. Вопрос элементарный, а сколько осложнений. Вдруг я совершенно отчетливо понял, что продолжать разговор не в силах. И желание быть откровенным исчезло. Рассказывать ей про Зелму показалось абсолютно неуместным. К кому угодно, а к Зелме эта повестка не имела никакого отношения. Тут я не сомневался.
Мой смех мне явно стоил усилий. Как явны усилия двигателя, когда машина выбирается из колдобины. Подметила она это? К счастью, мать сама пребывала в растерянности.
— Можешь быть абсолютно спокойна, — сказал я.
— Даешь честное слово?
— Бесповоротно и твердо.
— Не обманываешь?
— Ты же видишь: уши у меня шевелятся.
— Я спрашиваю серьезно.
— Я пользовался общественными сортирами, пил из общих стаканов в автоматах.
— Чудила ты этакий…
Мать шлепнула меня ладонью пониже пояса. И символический этот жест отразил не только ее озабоченность, но и неизменное чувство близости, связывавшее нас еще с тех пор, когда я бегал в коротких штанишках, связавшее и в тот момент, когда она со всей серьезностью спросила, имел ли я дело с женщинами. К матери вернулся обычный оптимизм. Она мне верила, и потому, вполне естественно, мои слова успокоили ее. Глаза осветились весельем. Теперь ей тоже показалось смешным, что я каким-то образом могу иметь касательство к дурной болезни.
— Как по-твоему, мне действительно следует туда пойти? — спросил я как бы между прочим.
— А как же иначе. Еще недоставало, чтоб тебя с милицией привели.
Указанное в повестке время совпало с заседанием бюро комсомола, на котором мне предстояло сделать сообщение. Отпрашиваться было неудобно. Понадеялся, что выступление не затянется и я поспею вовремя. Но второстепенный пункт повестки при общей склонности к словопрениям растекался, превращаясь в разговор без берегов. Зелма, например, чуть не полчаса проговорила о подготовке к конкурсу агитколлективов строительных отрядов: чего на сей раз достичь не удастся, но о чем следует вспомнить, когда придет время готовиться к следующему конкурсу.
Перед улицей Горького троллейбусу пришлось постоять, пропуская похоронную процессию. Я влетел в дом номер 2 по улице Анри Барбюса с опозданием в пять минут и слегка в поту. Вообще мне нравится бегать, дистанцию в пять тысяч метров считаю своим коньком. Больше всего люблю бегать у моря. И мне все равно, идет ли дождь или снег. У нас в Вецаки я многим известен под кличкой Бегун. Как-то, закончив дистанцию, возвращался обратно. Один старикашка, бизнесмен по части ракушек, машет мне рукой: собачья жизнь, скажу, у вас, милый, всю неделю бегаете, без выходных.
В коридоре толпилась пестрая публика. Девочки будто с картинки. Они-то здесь зачем? Пришли провериться или лечатся? На «женщин легкого поведения» вроде бы не похожи. Зато вот этот дылда с пористым лицом алкаша вполне бы мог сойти за сифилитика. До чего омерзителен. И неопрятен. Видно, давно не менял исподнее.
Я остановился у дверного косяка, перевел дыхание. Боялся к чему-нибудь прикоснуться. Похоже, меня оторопь взяла от смутной, омерзительной, но, как мне казалось, вполне реальной возможности в буквальном смысле слова войти в соприкосновение с «кожными и венерическими заболеваниями». Сказать, что это был страх, навряд ли будет верно. До логических умозаключений дело не доходило. И вообще я ни о чем не думал. Предохранительные блоки включились автоматически, как если б у меня над головой треснул потолок или мне предстояло дотронуться до оголенного шнура электропроводки.
— Тут, очевидно, какое-то недоразумение, — сказал я благодушному с виду дяде в просторном для своей фигуры халате с оборванными пуговицами. Он сидел за столом, перебирая бумажки.
— Никакого недоразумения нет, — небрежно глянув на мою повестку, отозвался тот почти весело, — вы числитесь в картотеке.
— В какой, прошу прощения, картотеке?
— В картотеке отдела розысков.
Тошнота, прежде окружавшая меня как бы извне, теперь переместилась внутрь.
— Почему?
— Потому что потому кончается на «у», — мужчина от души рассмеялся своей шутке. Вполне возможно, рассмеялись мы оба.
— Навряд ли это единственная причина.
— Разумеется. У нее положительный Вассерман. Она вас запомнила, удержала, так сказать, в светлой памяти…
Ничего подобного переживать не приходилось. Внутри все трепетало, а наружу рвался смех.
— Не могли бы вы сказать, кто это «она»?
Мужчина поморщился, как будто от излишнего веселья у него разболелись зубы. Безо всякого перехода сделался сердитым.
— Сами не помните? Или ночных подружек у вас так много? Возьмите бланк. Тут сложная бухгалтерия.
Теперь и я перестал смеяться. Глядя на лежащий передо мною бланк, отчаянно ждал от своей звенящей головы какой-нибудь спасительной подсказки. Как быть? Продолжать оправдываться или на радость этому человеку придумать новый календарь?
— Благодарю, но мне писать нечего.
— Молодой человек, — мужчина снова пододвинул ко мне лист бумаги, — вы хорошенько все обдумайте. Дело-то нешуточное.
— Я понимаю.
— Ничего вы не понимаете. Полный список: имя, фамилия, отчество, если знаете, то и адрес, год рождения. Агриту Апране запишите первой.
Рандольфова Агрита! Так вот оно что! Решенные задачи кажутся предельно простыми. А много ли недоставало, чтобы этот Маккарти поверг меня в панику. Явившееся объяснение настолько меня успокоило, что я опять ударился в дурацкую болтливость:
— Я бы охотно написал, но вас, насколько понимаю, интересуют так называемые неупорядоченные связи. Ко мне это не относится. Возможно, в половом отношении я не совсем нормален, однако женщины в данном аспекте мне безразличны.
Доктор Гасцевич, смерив меня взглядом, призадумался. Допускаю, что призадумался, потому что на его круглом лице пришли в движение по крайней мере с десяток морщин, расходившихся во все стороны от крупного, клубнеподобного носа. О том, что происходило в его черепной коробке, я не имел ни малейшего представления. Пожалуй, он особенно и не вникал в смысл сказанного, его профессиональное чутье шло своим обычным проторенным путем. Внешний портрет доктора не исключал такой возможности. Вполне допускаю, расхожие мысли в его мозгу текли по наезженным колеям, из которых колеса при всем желании не могли выкатиться.
— Ладно, дело ваше, записывайте мужчин.
— Нет, вы меня не так поняли. И мужчины меня не интересуют… в этом аспекте.
— Послушайте, бросьте валять дурака, — сказал он, — не для того я здесь, чтобы шутки шутить.
— Я и не думал шутить.
— В таком случае, кто же вас интересует?
Я не ответил. Меня взяла злость. Больше всего обозлило, что его и без того не слишком симпатичное лицо сделалось прямо-таки липким от любопытства, вне всяких сомнений, личного характера.
— Подводные лодки, — ответил я, — и жесткие дирижабли.
Ничего другого на скорую руку не сумел придумать. Не слишком, разумеется, оригинально. В стиле Трумэна Капоте.
Возможно, доктор Гасцевич мой ответ расценил как личное оскорбление. Потому что в продолжение всей последующей беседы от него веяло холодом. Как от вентилятора или раскрытого холодильника.
— На всякий случай придется сделать Вассерман. На всякий случай. Если между дирижаблем и подводной лодкой где-то затесалась и… и… — холодный взгляд уткнулся в бумаги, — Агрита Апране. Так тут записано, а с бухгалтерией приходится считаться.
— С Агритой мне довелось ехать в одной машине. Один раз с ней поцеловались. Просто так, при встрече, вместо приветствия.
Он поморщился, глянул на меня искоса.
— Просто детская забава, не так ли… Вот талон в лабораторию. На втором этаже. В ваших же собственных интересах.
— Спасибо.
— Постойте. Куда разлетелись. Подпишитесь вот здесь. За преднамеренное заражение венерической болезнью у нас в стране наказывают лишением свободы до двух лет. Говорю это вполне серьезно. Ни-ка-ких! — И, стянув брови в одну сплошную черную черту, добавил: — Ни с женщинами, ни с дирижаблями. Ясно?
Лаборантка ни в какие разговоры не пускалась. Руководствуясь узкопрофессиональной задачей поскорее получить кровь, действовала с завидной методичностью четырехтактного двигателя. Сожмите руку в кулак! Распрямите пальцы! Ответ тогда-то и во столько-то. Следующий.
Домой вернулся в отвратительном настроении. Хотя причина вызова казалась скорее комичной, нежели серьезной, однако неспокойно было на душе. Смешно сказать! И все же. Никак не выбросишь из головы. Даже в лучшем случае мерзкое учреждение придется посетить еще раз. Снова встречаться с доктором Гасцевичем. А то и принять курс профилактического лечения. Бред какой-то! Нет, к чему себя понапрасну запугивать? Все будет в порядке. Иначе быть не может. Велика важность — подождать три дня.
Но тут меня настиг еще один толчок мозготрясения. Раз допускалась возможность (пусть даже ничтожная), стало быть, существовала и вероятность, что принцип домино приведет к Зелме. С полным комплектом вытекающих последствий. Отличная перспектива, Калвис Заринь!
Впервые в жизни с неподдельным интересом прочитал все, что нашел о lues venerea в домашнем медицинском справочнике. Не скажу, что это подняло мое настроение. Бледные спирохеты, под микроскопом похожие на тонкую спираль с числом витков от двенадцати до двадцати, сулили всякие прелести, в том числе поражение внутренних органов, разрушение тканей, прогрессивный паралич мозга, в придачу еще и слепых, придурковатых детишек.
Позвонил Рандольфу. Он не матерился, только отдувался.
— Ну, в чем там дело?
— Эххххх.
— На улице Барбюса был?
— Угууу.
— Вассермана сделал?
— Эххх.
— Положительный?
— Пока нет ясности. Придется еще сделать тест Нельсона-Райта.