Когда до костей промерзнешь, отогреться не так просто. Однако настроение было отличное, поскольку решился вопрос с ночлегом.
Эстонцы ничуть не удивились, что вместо ожидаемых двоих к ним явились трое. Ненец с наставником приглашали меня в кафе позавтракать, но я предпочел сразу же ринуться в центр на розыски Зелмы. Она жила в гостинице «Виру», комната 503, но ключ лежал внизу на полке. Что ж, рассудил я, это естественно, нельзя требовать от человека, приехавшего в Таллинн, сидеть в номере.
До пяти она не появлялась. Коротал время, развалясь в мягких креслах вестибюля. Бродил по городу, читал газеты, изучал рекламы, прошелся по музеям, осмотрел выставки, художественный салон. К тому же и дежурного администратора довел до тихой истерики. Вокруг «Виру» свистел обжигающий ветер. Похрустывал снег под ногами. Когда на улицах становилось невмоготу, опять нырял в элегантные финские интерьеры отеля.
В пять часов в очередной раз вышел на прогулку. Вечерний город понемногу начинал пестреть разноцветьем неоновых акцентов. Пряча уши в воротник, а нос — в прохудившуюся рукавицу, топал вдоль набережной в сторону Пириты. Вспомнив, что целый день не ел, стал поглядывать, где бы набраться калорий. Попалась на глаза харчевня, довольно симпатичная с фасада, внутри вроде тоже подходяще. Современный гибрид кафе и столовой. Заказал французский суп и куриный жульен. К моему удивлению, здесь еще действовал музыкальный автомат. Закоченевшие ноги, отогревшись в тепле, тупо заныли. Близость радиатора, хороший обед и ностальгические песни Мирей Матье припаяли меня к алюминиевому креслу. Можно было подумать, я там сижу десятки лет, как статуя Островского перед Малым театром. И никогда уже не встану. Пойдет снег, потечет по лбу талая вода. Время от времени на плечо опустится воробей, упадет на макушку пожелтевший лист. А я все сижу и сижу.
Взглянул на часы, и тут Клосс подсказал мне, что теперь-то Зелма должна быть в гостинице. Подсказал — и точка. Чтобы вечером пойти в концерт, нужно переодеться. Пойти в концерт не переодевшись — для Зелмы просто немыслимо. Не выспавшись — да. Голодной — тоже. Не переодевшись — ни за что. Если бы кому-то пришло в голову сжечь Зелмины наряды, как в сказке сожгли лягушачий кожух, вполне возможно, Зелма тотчас исчезла бы. Вставай же, памятник, настал долгожданный момент!
Но мысли текли вяло и неспешно. Остроту и обороты мысли обрели лишь после того, как я осознал, что кое-какие метаморфозы по части одежды действительно имели место. Не те, правда, что мне рисовались. Отнюдь не Зелма исчезла оттого, что сгинула ее одежда. Исчезло мое пальто. До чего все просто — моего пальто на вешалке не оказалось.
Прошло немало времени, прежде чем мне удалось втолковать буфетчице, что я вовсе не шучу, что, честное слово, я пришел в пальто, и ни одно из имеющихся в наличии мне не принадлежит. Суматоха поднялась неимоверная. Из глубин заведения буфетчица вызывала различных персон. Появились даже повар в белом колпаке и несколько девушек в халатах. Все посетители как по команде ринулись в вестибюль, дабы убедиться, что их пальто на месте. Происшедшее каждый расценил по-своему. Но в общем в типично эстонской манере, так что о подспудной игре страстей приходилось лишь догадываться.
Позвонили в милицию. Прикатили два молоденьких следователя, составили протокол. Я получил на руки справку о том, что такого-то числа в таком-то месте у меня действительно пропало пальто.
— Если пальто удастся разыскать, вы его получите обратно, — сказал один из следователей.
— Не исключено, что кто-то ваше пальто надел по ошибке, — заметил другой.
Признаться, для меня это было слабым утешением. Кое-кто из присутствующих ухмылялся, слушая следователей.
— А если не удастся разыскать? — только тут я окончательно осознал, что остался без пальто, и меня интересовало, что же будет дальше. Конечно, я не метался весь в мыле и в чем мать родила на лестничной клетке перед захлопнувшейся дверью, подобно незадачливому инженеру из «Двенадцати стульев», на мне была какая-никакая одежда. Но перспектива в костюмчике мчаться по морозному Таллинну показалась малопривлекательной.
— Если не удастся разыскать? Тогда — ничего.
— В принципе вы можете предъявить гражданский иск тресту столовых, — объяснил второй.
Следователи уехали. Сотрудники разошлись. Музыкальный автомат опять загромыхал. Только буфетчица стояла рядом со мной. Вид она имела несчастный и с нетерпением ждала, когда я наконец исчезну. По правде сказать, лишь я своим присутствием напоминал о досадном инциденте.
— Вам далеко? — спросила буфетчица.
— Не слишком.
— Может, вызвать такси?
— Нет, спасибо. Все в порядке. Извините за беспокойство.
— У нас такого никогда прежде не бывало. Смотрите, уши не обморозьте. На улице холодно.
— Ерунда, — сказал я, поднимая воротник, — мое хобби — купание в проруби.
Минут через десять на улице я пожалел о своей самонадеянности. Ветер, словно теннисную ракетку, продувал мой пиджачишко, елозил по ногам, спине и локтям. Суставы деревенели, отказывались двигаться, застревали, как двери трамвая в сильный мороз. Окоченевший, растрепанный, бежал я по темным улочкам района, чем-то похожего на рижский Межа-парк. Редкие прохожие шарахались от меня, глядели с испугом. Какой-то мужчина подсказал, что недалеко автобусная остановка, однако я ее, должно быть, проскочил.
Попробовал остановить такси, но все машины попадались занятые. Потом почувствовал, как у меня застывают челюсти. Руки, ноги и раньше от мороза деревенели, а вот челюсти впервые.
На перекресток снова выскочило такси. Недолго думая, раскинув руки в стороны, бросился наперерез. На этот раз машина остановилась. Шофер распахнул дверцу и обложил меня эмоциональным эстонским присловьем, для вящей важности добавив и несколько русских эквивалентов. Но это было как раз то, что нужно. Довольно сумбурно поведал о том, что со мной приключилось.
А такси, как яйцо, полнехонько. На меня уставились по крайней мере четыре мужских физиономии. Все вроде бы навеселе.
— Какой же ты дурень, раздетый латыш! — крикнул кто-то из глубины. — Успокойся. Мы тебя отвезем в бюро находок.
И другие что-то говорили, напевая между делом. Крепкие руки втащили меня в машину. Последовал многоголосый вскрик, и все они принялись лязгать зубами. А я вздохнул с облегчением, как будто в самый последний момент меня сорвали с готовой обвалиться глыбы.
Мою просьбу отвезти в общежитие профтехучилища загулявшие мужчины пропустили мимо ушей. Громогласный тяжеловес, которого остальные называли Карузо, пустился в рассуждения о том, что при стихийных бедствиях и безвыходном положении каждый гражданин имеет право рассчитывать на помощь от государства, а посему предлагал ехать в Президиум Верховного Совета. Тускловатый баритон, напротив, советовал «не вмешивать в это дело правительство», а лучше подбросить меня к кому-нибудь из живущих в Таллинне земляков-латышей. Один латыш в прошлом сезоне гастролировал в театре «Эстония», его фамилию он, правда, забыл.
Нет, спасибо, очень с вашей стороны любезно, что вы принимаете в моей судьбе участие, сказал я, но мне бы не хотелось утруждать незнакомых людей.
Ах вот что, ему бы не хотелось! А голым бегать по морозу тебе бы хотелось! Ты бы сначала подумал, как трудно в такие холода выкопать могилу. И как цветы в эту пору дороги. Нет, милок, сиди, не рыпайся, дыши теплым воздухом! Остальное нам предоставь. Это дело чести. Если б ты к нам даже прикатил за колбасой. Мы люди не мелочные. Все равно ведь, вернувшись в свою Ригу, такого о нас порасскажешь: мол, поехал посмотреть, как они там здорово живут, а они такие-сякие, немазаные. Но ворюгам тоже план свой надо выполнять. Чтобы милиция могла выполнить свой. Знаешь, куда мы тебя отвезем? В художественный институт, там с давних пор латыши обучаются.
Третий, нечто среднее между тенором и баритоном, предложил вопрос решить у него дома. Никакого решения, правда, там не получилось. Жена впустила самого хозяина, захлопнув дверь перед носом остальных. В квартире начался средней руки скандал, и при подобных обстоятельствах самое разумное было вернуться в такси.
После этого тенор всех привез к какому-то гончару в теплый сарай, сплошь заставленный керамическими штуковинами. Гончар родился в Валге, — что верно, то верно, — и знал по-латышски несколько слов. Гостям он обрадовался, выставил бутылку шотландского виски. Этого оказалось достаточно, чтобы баритон уснул прямо за столом, да так крепко, что разбудить его не удалось.
Втроем поехали дальше. У тенора идеи возникали одна другой лучше. Знаешь, что сделаем, сказал он, возьмем тебе пальто напрокат в костюмерной! Впрочем, нет, там сплошная рвань. Лучше из реквизиторской на киностудии. Хейно, знаешь старого Ребера? Айда к Реберу!
Когда такси уже выезжало из города, тенор вдруг надумал сделать остановку возле гастронома. Пока он делал покупки, дремавший на переднем сиденье спутник, не проронивший за весь вечер ни слова, вдруг открыл дверцу, буркнул «тэре!» и ушел.
Вернулся тенор, спросил, куда девался Хейно.
— Хейно ушел.
— Быть не может. Что он сказал?
— Сказал «тэре».
— Этого нельзя принимать всерьез. Хейно известный болтун.
В поисках пропавшего Хейно исколесили близлежащие улицы. Но он исчез, как кролик в цилиндре фокусника.
— Ну и бог с ним! Поехали к Реберу!
— Может, не надо, а…
— Послушай, латыш! Мало того, что ты гол. Перечить мне вздумал! Поехали!
Мне эта одиссея была совсем не по душе. Однако теперь, когда мы так далеко отъехали, я не мог решиться выйти из такси. Разумеется, намерения у тенора были самые лучшие, но он немного смахивал на пирата или террориста. Я стал чем-то вроде пленника или заложника.
Такси остановилось у железной ограды с воротами и проходной. За оградой виднелись просторные здания с освещенными окнами. План тенора проехать на машине за ворота не удался. Охранница была вооружена, у нее на поясе висела кобура. Впрочем, это было сущим пустяком по сравнению с ее главным оружием — взглядом. Охранница не кричала, не ругалась, не грозила, просто смотрела на тенора так, будто был он настырным жучком или еще более мелкой козявкой, пытающейся взобраться по гладкому стеклу, не понимая по своей непроходимой глупости, что все его усилия тщетны. Тенор яростно бросался в бой, подергивая меня за рукав. Вытаскивал из карманов какие-то бумажки, объяснял, пытался втолковать, шутил и лихо накручивал диск телефонного аппарата. Но понемногу сник, растерянный и пристыженный. Как будто он рассмеялся во время панихиды или всхрапнул на симфоническом концерте.