Я сделана из стекла.
Иногда она мятежно думала: почему я такая? — Но обычно она лишь оберегала свой покой. Он ведь был ей необходим. Конечно, озеро со стеклянными берегами, озеро, теряющее свои берега и свое дно, это не более, чем образ: Налетевший шторм, снаружи ли, изнутри ли, уничтожил бы Сюзанну.
Внешне жизнь текла ровно. Ветер и непогода — все это было где-то в другом месте.
Она сама оставалась всегда холодной, доброжелательной: доброй, если угодно. Мужчины! — Она улыбалась, как улыбаются глупостям. И все же признавалась себе, что ее приговор, а это был именно приговор, даже если он выражался лишь в словах: оставьте меня в покое! — касался не столько мужчин как таковых, мужчин как мужчин, но имел гораздо более широкий смысл, осуждая мужчин как носителей человеческой сути вообще: людей! — Здесь находила выход ненависть, которую она сразу же подавляла, понимая, что это ее уничтожит. Нам абсолютно ясно: вопрос в том, не происходят ли все несчастья от неспособности к сочувствию. Ошибка уже в самом образе, который мы строим: «Я» как обособленная личность. — Тогда, может быть, вместо картинки с озером и скалами стоило бы взять другую, например: море, состоящее из множества капель, которые соединяются в волну.
Иногда, собственно говоря, к рассказу это совсем не относится, мы думаем, что все образные представления служат только для того, чтобы отвлекать от голой пошлой действительности, во власти которой мы живем. А это предполагает: совершенно все равно, как.
У Сюзанны были светло-карие глаза с желтыми искорками внутри. Когда она смотрела из темноты на свет, ее глаза светились. Если она радовалась! Целые страны и части света могли уместиться в ее глазах, но не было никого, кто смотрел бы на нее в эти минуты. Не было на земле такого взгляда. Она всегда была одна. Ее волосы, раньше темно-рыжие, приобрели теперь коричневатый оттенок. Это были хорошие, густые волосы. Она ими гордилась. Она откидывала их назад резким движением головы, то был жест самоутверждения. Ее еще можно было назвать красивой. Теперь у Альмут такие же волосы, какие раньше были у нее.
Со временем гора по имени Альмут выросла снова, на этот раз своими собственными силами. Ее очертания были отчетливы и определенны, она была твердая и звенящая; ее нельзя было не заметить.
Она выросла как из-под земли. — Сюзанна смотрела на нее с удивлением. Снова уколы зависти. Она была искренно удивлена: теперь гора была совсем другой. Хотела того Сюзанна или нет, гора незыблемо стояла в центре, как вершина, доминирующая над всей ее страной.
Сюзанна растерялась: она была безоружна.
Недолгое время она еще боролась со слабостью, которую чувствовала перед лицом Альмут. Не было ли это концом ее собственной жизни? Приступы смирения порождали в ней гнев. Ты хочешь сдаться? Она призывала на помощь все силы, все присущее ей своеволие, но откликалось в ней что-то совсем иное: благоразумие, смирение, уже почти симпатия. Словно каждое из ее усилий обращалось в свою противоположность, меняло направление под воздействием какого-то мощного течения, которое было сильнее нее и в то же время исходило из нее самой.
Она установила, что любит Альмут. Как будто она еще ни разу не испытывала, что такое любовь.
Сюзанна ощущала свою любовь, свою невероятную любовь, то как угрозу, то как счастливый дар. Или угроза и была счастьем? — Позднее она заметила, куда нес ее поток: Речь шла о ней самой, она должна была преобразиться.
Берег озера был разрыт, или, говоря иначе, его размыло: вода стала уходить.
Куда?
Кто любит, тому неважно, куда течет река. Пусть даже и в пустыню.
Женщина спортивного вида, с которой Мюрад заговорил у входа в оперный театр, шла к его дому через широкий замерзший пруд. У Мюрада был теперь собственный дом и участок земли. Правда, он еще не все полностью оплатил, но уже начал чувствовать себя здесь хозяином.
Награда за усердие.
Большой пруд или бассейн, связанный подземными трубами с другим, меньших размеров, находившимся в центре города, был покрыт льдом.
Начинаясь от домов, вели по пологим берегам дороги и дорожки, спускаясь вниз, на ледяное поле. Пруд был так велик, что ни с какой точки его нельзя было охватить взглядом весь, от края и до края. На пересекавших друг друга береговых линиях росли могучие деревья, кроны которых были сейчас прозрачны.
Над серым городским пейзажем с силуэтами жилых блоков и высотных зданий шли зимние, низкие облака.
Ветер гнал выщербленные кусочки льда по ледяному зеркалу, мутно поблескивавшему в вечерних сумерках.
Женщина шла к Мюраду впервые. На ледяном поле она на мгновение почувствовала себя затерянной и немного смешной. Она плотнее закуталась в свое пальто и спрятала нос в воротник.
Она шла к Мюраду впервые и с любопытством глядела в сторону сада, из которого Мюрад должен был выйти ей навстречу: сугробы; несколько голых фруктовых деревьев; парадное, над которым горели фонари. Вот он уже идет!
Со слегка раскрасневшимся лицом, позже он объяснит это тем, что колол дрова для камина, он вышел к ней, радостно раскинув руки для объятия, но обнял позднее, только когда вошли в дом.
На нем был домашний халат, на ногах — комнатные туфли. Как он ни старался казаться небрежным, невозможно было не заметить, что он хорошо подготовился. Только вот где у него цветы? — Пока женщина разглядывала квартиру, делая по несколько шагов то в одном, то в другом направлении — ее платье облегало грудь, а внизу развевалось мягкими складками, — Мюрад быстро исчез в боковой комнате, откуда она услышала затем шуршание папиросной бумаги.
Мюрад вошел, держа в руках бутылку виски, букет цветов и две рюмки:
Ты даже не представляешь себе, как я рад!
Женщина стояла у окна, глядя поверх сада на серую, терявшуюся в сумерках ледяную равнину, где вдалеке, совсем крошечный, был виден караван ребятишек на коньках. Она ничего не захотела пить, не обратила внимания на цветы.
У тебя большой дом, сказала она.
Может быть, мне стоит сдавать часть комнат?
Он поставил цветы в вазу, приподнял поникшие головки.
Ну, садись же, он пододвинул к ней кресло.
Возясь с камином — он сдвинул вместе горящие поленья, — Мюрад то и дело оборачивался и улыбался женщине.
Она села на диван, удобно откинувшись на спинку.
Диван стоял так, что сидя на нем можно было смотреть одновременно и на огонь в камине, и на сад. Время от времени женщина брала кусочек шоколада из вазочки, стоявшей перед ней. Сейчас, когда Мюрад воочию видел ее у себя дома, она казалась ему еще красивее и великолепнее, чем раньше. Тень недовольства, равнодушия, скользившая по лицу женщины, восхищала его: Несмотря ни на что, она пришла. — Он поставил щипцы у камина и налил себе шнапса. Он заметил, какое сильное желание его охватило, и это возбудило его еще сильнее.
Я зажгу свечи.
Про себя женщина смеялась над Мюрадом, над его жалкой суетливостью, но одновременно ей и нравилось, что это из-за нее. Это было приятно. Она ждала; и, как ни странно, ей внезапно тоже чего-то захотелось.
Когда Мюрад сел рядом, она не придвинулась к нему ближе, но и не отстранилась. Он начал со всех сторон опутывать ее ласками, и она их не пресекла. Свой язык она вложила ему в рот. При этом она спрашивала себя — зачем ей, собственно, все это надо.
Мюрад, отпив еще глоток шнапса, дал ей свой ответ. Она вздохнула, и он истолковал этот вздох как подтверждение того, что поступал правильно. Что касается него, то, по ходу дела, он ясно понял одну вещь: Зад женщины, широкий и округлый, подрагивающий обеими половинками, — это и была издавна знакомая ему бухта, тот риф, к которому он прежде с такой безнадежностью направлял свой корабль.
Бухта Предназначения!
По его лбу стекали капли пота. Женщина вдыхала его запах. Он хрипло дышал, он чувствовал, как дрожат у него руки. Его лицо стало твердым как камень.
В свою очередь женщина принимала его ласки все более бездумно. Голову она отклонила в сторону. Она чувствовала, что ноги у нее как пустые мешки. От дивана пахло духами. И единственное место, где она ощущала слабую искорку того, что светлым предчувствием жило в ее желании, было у нее между ног.
Она посмотрела на напряженное лицо Мюрада, и ей захотелось захихикать.
Не становись злым, сказала она резко и оттолкнула его от себя. Ей было больно грудь. Выражение глаз Мюрада, округлившихся и выпученных, заставило ее засмеяться.
Мюрад засмеялся вместе с ней и хотел, смеясь, снова прижаться к ее телу.
Дай мне что-нибудь попить.
Мюрад встал.
Где у тебя ванная? — Женщина небрежно стала поднимать с пола свое платье, выставив при этом зад. Обернувшись, Мюрад еще раз бросил на него взгляд.
Вон там! Мне пойти с тобой? — Он пошел.
Позднее — они слушали музыку, и Мюрад прислонился спиной к облицовке камина, — он сказал: Я уже давно не был с женщиной! — Хотя это и было неправдой, но звучало грустно. Женщина снова сидела на диване и вслушивалась наполовину в музыку, наполовину в себя.
А твой муж, спросил он.
Ах!
Мюрад оторвался от камина и подошел к окну. Снаружи ничего не было видно, чернота ночи. Лишь вдалеке, на противоположном берегу, горели фонари, не вызывая представления ни о пространстве, ни о расстоянии.
Чтобы что-нибудь сделать, Мюрад принес подсвечник и зажег свечи.
Так хорошо? — спросил он женщину.
Она небрежно откинулась назад и полулежала, скрестив вытянутые ноги. Мюрад смотрел на нее, и сердце его колотилось.
Пора собираться, сказала она и поднялась.
Довезти тебя до города?
Он заметил, что женщина ускользает от него, может быть, хочет ускользнуть, но теперь это вдруг стало нужно и ему. Он влез в свой пиджак, повернувшись к ней в профиль.
Ну вот, сказала она, оглаживая на себе платье, было очень хорошо! Она поцеловала его в щеку, чтобы немного утешить. Ведь все же она чуть-чуть водила его за нос. Легкий поцелуй был ему приятен, и прикосновение ее мягкой груди тоже. Пока они шли по коридору до гаража, женщина болтала. У Мюрада же было такое ощущение, что его отпускает судорога, и он снова готов был надеяться.