1.10.2005. Суббота.
Егор спросил меня сегодня, какую музыку я слушала «в молодости»…
Я засмеялась — он не понял, чему, — и назвала по паре-тройке групп и исполнителей из каждого, пришедшего на ум музыкального направления. Добавив, что и до сих пор слушаю всё то же.
У Егора вытянулось лицо.
Я спросила, что его так удивило.
С непосредственностью, об которую ещё не так давно вдребезги разбивались любые попытки воспитания, он сказал:
— Я думал, старики только всякие там симфонии слушают.
Я снова рассмеялась:
— Ну, конечно, я для тебя ископаемое… Сорок пять лет — это непостижимо для твоего ума.
Егор смутился — что меня весьма порадовало, — и пробубнил:
— Н-ну, нет… Вы-то, конечно, на старуху не тянете… — И тут же нашёлся, и тему сменил, и ко мне подлизался: — А дайте что-нибудь послушать из вашего… ну, в смысле, пожалуйста…
Я говорю:
— Давай начнём с того, что ты знаешь из перечисленного.
Он сказал, что какие-то названия слышал, но не знает, что есть что… Ему понравилось, как звучит Пинк… Пинк…
— Pink Floyd, — сказала я. — А почему тебе запало это название?
— Не знаю, — сказал он. — Так…
— Учти, это не панк, — сказала я, — это рок.
Из рока он знал Виктора Цоя — одного из кумиров его папы.
Я принесла ему все свои диски и сказала:
— Слушай и вникай, мне будет очень интересно твоё мнение.
— Моё мнение?… Вам? — Удивился он.
— Да, именно твоё мнение и именно мне. Чему ты так удивлён?
Он соображал долго и, в конце концов, сформулировал:
— Обычно взрослые говорят: «твоё мнение никого не интересует, вот вырастешь, тогда будешь высказывать своё мнение».
— И кто же это тебе такое говорил?
— Учителя все так говорят… и дедушка.
— А бабушка, папа?
— Бабушка… нет, она вообще ничего такого не говорит.
— Такого — это какого?
— Ну, она только говорит: «да-да-да, хорошо-хорошо…». Или: «покушай, оденься, ложись спать, вставай». А папа… у папы времени, наверное, нет, чтобы слушать моё мнение… — Егор опустил голову. — Вы же знаете, как он занят. — И тут же посмотрел на меня не без гордости во взгляде.
Я задумалась, соображая, как же ответить на это. Разговор назревал долгий и не совсем по предмету, что, впрочем, становилось нормой нашего общения: темы ветвились подобно корням и ветвям дерева, уводя вширь и вглубь, а то и прорастая совершенно новым, неожиданным ростком, вот как сейчас.
— Ладно, — сказала я, — оставим каждому право интересоваться или не интересоваться твоим мнением, а я тебе заявляю… и хочу, чтобы ты это всегда помнил: мне очень… мне невероятно, мне бесконечно интересно твоё мнение по любому вопросу! Усвоил?
— Усвоил, — сказал Егор, и на его лице снова обозначилось удивление.
— Повтори, — сказала я.
— Вам невероятно интересно моё… любое моё мнение по любому вопросу.
— Абсолютно верно! Садись, пять! — Я улыбнулась, но парень оставался серьёзным. У него, видно, не получалось так сразу уместить в себе моё заявление.
— А почему? — Спросил он.
— Почему мне интересно твоё мнение? — Он кивнул. — Потому, что ты мне интересен, твоя душа, весь твои внутренний мир.
Я смотрела на него и понимала, что все-таки придётся продолжить тему, и лучше сделать это прямо сейчас.
И я заговорила о том, что только на откровенности и взаимопонимании можно построить глубокие отношения…
— Я не сумею стать тебе настоящим другом, помощником, учителем, если не буду знать, что тебя волнует, что тебе нравится, что раздражает. Наше общение будет поверхностным, и я смогу заботиться лишь о том, чтобы ты правильно себя вёл в обществе, не простудился, не умер с голоду и вовремя сделал уроки… — Лицо парня было предельно сосредоточенным. — Ну, ладно, со мной проще, — оговорилась я, — я ещё год-другой с тобой позанимаюсь, ты подрастешь и больше не будешь нуждаться в моей помощи… — Егор вскинул на меня глаза. Мне показалось, испуганно. Во всяком случае, вопросительно. — Но скоро ты станешь взрослым, в твоей жизни появится много новых людей, с которыми тебе нужно будет строить отношения: с кем-то дружеские, с кем-то деловые, А потом и семейные — ведь когда-нибудь у тебя будет жена, а потом и дети… Понимаю, тебе это время кажется бесконечно далёким. Но готовиться к нему нужно сейчас. И один из самых важных моментов — это формирование своего собственного мировоззрения…
Я говорила и о том, что сегодняшнее его мнение вовсе не обязательно останется незыблемым на всю жизнь — ведь мы растём, познаём мир, меняемся.
— Но самое главное — чтобы своё мнение изменял ты сам, а не кто-то другой, не так называемые обстоятельства жизни… И опять же: это не значит, что не следует прислушиваться к мнению других. Напротив! Вот только любую информацию необходимо анализировать, пропускать через себя, через своё понимание…
И так далее, и тому подобное…
Ещё я говорила о том, почему важно как можно раньше начать этот процесс — формирование собственных взглядов: привыкнув жить по чужим правилам, что и происходит с большинством людей, в конце концов, можно просто забыть, кто ты есть и чего ты хочешь…
Не залезла ли я в дебри? Сумела ли на доступном подростку языке обрисовать самую суть вопроса?…
— Ты понимаешь, о чём я?
— Кажется, да, — сказал Егор.
— Если ты всё же чего-то не понял, лучше переспроси.
— Значит, я должен всегда высказывать своё… своё честное мнение?
— Замечательный вопрос! Вернёмся к тому, что как минимум ты должен его иметь. Если у тебя нет мнения на какую-то тему, постарайся разобраться и определиться. Например, тема вранья. Обман — это плохо или хорошо?
— Плохо, конечно!
— А вот не спеши! Обман обману рознь. Одним обманом можно человека погубить, а другим обманом спасти жизнь. Мы не будем пока вдаваться в подробности, можешь сам поразмышлять об этом, придумать примеры. А я хочу тебя подтолкнуть к тому, чтобы ты учился составлять своё собственное мнение, особенно по таким вот важным вопросам. Теперь предположим, ты имеешь своё мнение о чём-то, или о ком-то. Что теперь с этой драгоценностью делать? Бегать и всех трясти за грудки: «послушайте! я думаю так-то и так-то!..» — Егор усмехнулся, он внимательно следил за ходом моей мысли. — Как ты думаешь, нужно ли это делать?
— Думаю, нет…
— Почему?
— Ну… буду, как дурак…
— А почему, как дурак?… Да потому, что тебя ещё никто не спрашивал о твоём мнении. Так? Так. Хорошо, пришёл момент, тебя спросили: что ты думаешь по такому-то вопросу? И вот тут ты должен высказать его честно. Но непременно в мягкой форме, чтобы не ранить, не обидеть тех, кто думает по-другому, потому что они имеют такое же право на собственное мнение, как и ты. Согласен?… — Парень кивнул. — Если твои приятели будут знать, например, что ты не любишь нецензурных выражений, что это вызывает у тебя брезгливость и неуважение к тем, кто их употребляет, то те из них, которые ценят твою дружбу, не будут их употреблять… по крайней мере, при тебе. А девчонки, которым небезразлично твоё внимание, будут знать, что ты не любишь, когда они красуются голыми пупками на улице или на вечеринках… — Егор улыбнулся: мы недавно с ним прошлись по вопросу подростковой моды, — …и тогда те девочки, которые дорожат твоим вниманием, намотают это себе на ус.
Я решила, что на сегодня хватит серьёзностей, и перешла на шутливый тон:
— У девочек, правда, усов не бывает…
Мы засмеялись.
— Смотри-ка, начали с музыки, а закончили… — Сказала я.
Егор вдруг посерьёзнел:
— Марина Андреевна… вы сказали, что через год или два вы уже не будете со мной заниматься. Почему?
Ах, вот, о чём он подумал в тот момент!..
— Потому, что ты такой способный ученик, что мне скоро нечему будет тебя учить. — Ответила я.
— А вы что, и из школы из нашей уйдёте, опять в ту, в которой работали раньше? И от нас уедете?…
Я опустила глаза.
— Ты знаешь, мне не хочется сейчас думать об этом, — сказала я. — Мне грустно об этом думать. Мне очень хорошо и интересно с тобой. Я хочу, чтобы наша дружба продолжалась столько, сколько будет нужно нам обоим. — Я посмотрела на Егора.
Теперь он потупил взгляд.
— Тогда, не будем об этом.
— Не будем, — сказала я.
Этим закончился наш разговор о музыке…
17.10.2005. Понедельник.
И всё же, интересно, что он взял с собой сегодня?…
Я достала и включила плеер. Это был, к моему удивлению, Серж Генсбур. Хм-м… Ну да ладно, всё же это, по моему скромному имхо, лучше всяких-разных Мумм… впрочем, не буду никого обижать. В конце концов, нанимая меня на работу, его папа справился весьма тщательно о моих эстетических предпочтениях, и музыкальных, в том числе.
Я не стала слушать Генсбура. Просто сидела и смотрела на монастырские кущи, на чуть затуманенную синеву неба. Хотелось облечь в слова и эту красоту, и своё настроение, но получалось банально до пошлости… Я позавидовала моему любимому писателю, который умел предельно лаконично, в самых простых выражениях, описать антураж, не употребляя эпитетов и даже обычных прилагательных — и ты видел не только видимое, но и проникался настроением автора, атмосферой места. Никому из тех, кого я читала, не удавалось ничего подобного. А может, я не права?… Может, это какой-то особый резонанс наших с ним душ?… Да, возможно.
Когда я окончательно уяснила, что мне не под силу тягаться ни с гением, владеющим словом, как мало кто другой, ни с Создателем, сотворившим и гения, и слово, и всю эту красоту, мои губы сами по себе произнесли тихо: аллилуйя…
Да, это было исчерпывающим эквивалентом моих чувств — если слово вообще может быть исчерпывающим эквивалентом чего-либо.
После этого мысли ушли сами по себе. Мне показалось, что я пребывала в трансе какое-то время, я не ощущала тела. Какой-то отрыв от самой себя материальной… Нет, я не летала над или вокруг. Я продолжала сидеть на скамейке, я ясно видела всё тот же пейзаж, вдыхала запахи, слышала звуки… Но взамен несложившимся сентенциям в сознание проникло состояние… вот-вот: сознание наполнилось не словами и фразами, а состоянием — состоянием невероятной сопричастности и неописуемой благодарности. Состоянием аллилуйи. Забавно, но в это слово я вдумалась впервые после того, как попала на премьеру знаменитого, ставшего культовым, спектакля. «Аллилуйя любви!» — пелось в финале, а я плакала… Потом я прочла в нескольких словарях значение этого слова. Вот так и закрепилось во мне: невыразимые восторг и хвала — значит «аллилуйя»…