— Что-то случилось?
— Нет. Почему вы решили?
Я поднялась, и мы стояли рядом.
— Потому, что вы тут стоите и меня ждёте, — сказала я.
— Я видел, что вы пошли на набережную, и тоже захотел прогуляться. А потом не решился вторгаться в ваше одиночество… Вы пребывали в серьёзных раздумьях.
— С чего вы взяли? — Я засмеялась. — У меня озабоченное чело?
— Да нет, на вашем челе заботы не отразились… Но вы же всё-таки думали о чём-то?
— Человек всегда о чём-то думает. — Я направилась к своей скамейке.
— Смею вас разубедить.
— Вы имеете в виду медитацию?
— Не только это… Но вы сейчас не просто думали, вы решали проблемы. Я прав?
— Да. вы правы. — Сказала я, и во мне поднялось что-то, не слишком присущее мне, хотя профессионально хорошо знакомое. — Не вздумайте убеждать меня в том, что вы провидец или экстрасенс… или как там это у вас называется…
— У нас — это у кого? — Он улыбался.
— У вас, у тибетцев. — Мне становилось стыдно за себя, и я засмеялась. — Простите, это так… нервы…
— Вот-вот. — Сказал с улыбкой Андрей. — Я об этом. Что-то вас выводит из равновесия.
— Вам сказать? Или сами… прочитаете? — Я села на скамью и воззрилась на кладбищенский сад.
— Я не люблю вторгаться в чужое.
— Но умеете, правда?
— Умею. — Очень серьёзно ответил он.
Именно в этот момент мои интуитивные догадки обрели статус уверенности.
— Можно отгадать, когда вы впервые вторглись в моё?
— Отгадайте. — Андрей повернулся ко мне лицом и закинул руку мне за спину, положив её на спинку скамьи.
Это начинало походить на соревнование двух петушистых подростков.
— В понедельник, — сказала я так, словно озвучивала приговор партнёру по шахматам: «мат». — Когда я сидела вот на этом самом месте.
Он улыбнулся. Мне показалось — удовлетворённо и снисходительно одновременно.
— И в понедельник тоже. Но впервые это произошло гораздо раньше.
— Но мы знакомы только с понедельника… — Я была в замешательстве и не сумела этого скрыть.
— Это вы со мной знакомы с понедельника.
Андрей смотрел на меня с такой открытой улыбкой, словно говорил: ну, полно, хватит, оставим это, я сдаюсь.
Я, не находя, что сказать, молчала и ждала.
— Марина, — сказал он серьёзно. — Когда Сергей передал мне ваш с ним разговор по видеосвязи, я тут же ответил ему: это то, что нужно… — Он осёкся и смущённо извинился: — Вы уж простите за такую формулировку… Дело в том, что мы давно искали воспитателя для Егора… Я присутствовал при всех беседах. А потом вот улетел. Когда появились вы… Ну, короче, я сказал: это она. И не ошибся.
— Это чутьё, опыт или что-то ещё?
— И то, и другое, и третье.
В кармане зазвонил телефон, напоминая о конце занятий Егора. Почти сразу раздался школьный звонок.
Мы поднялись и направились к машине.
— Вы свободны в районе четырёх? Меня босс в офис приглашает.
— Я в курсе. Я отвезу вас, — сказал Андрей.
Без пяти четыре я вошла в приёмную. Секретарь предложил мне присесть и заглянул в кабинет директора.
Сергей Егорович проводил меня к низкому столику с креслами, давая понять, что разговор будет не совсем деловой, и для него требуется более непринуждённая обстановка. Он сел напротив меня, опершись локтями о колени и сцепив пальцы, тем самым вольно или невольно выдав волнение и напряжение.
Он молчал, я ждала.
Вошёл секретарь и поставил перед нами по чашке горячего чая, блюдце с тонко нарезанным лимоном и вазу с конфетами. Я поблагодарила его, а Сергей сказал:
— Виктор, пожалуйста, ни звонков, ни визитов. До семнадцати. И предупреди Сергея, что в семнадцать-пятнадцать мы выезжаем.
— Хорошо, — сказал Виктор и вышел.
М-да, подумала я, час на беседу — это серьёзно.
Сергей бросил кружок лимона в чай и слегка придавил его ложкой. Потом сделал маленький глоток. Поставил чашку и поднял на меня глаза. Он сидел всё в той же позе.
— Марина Андреевна… — Начал он. — Я нервничаю, как вы видите.
— Я тоже, — улыбнулась я. — Может быть, даже больше, чем вы.
Это была уловка.
— Правда? — Усмехнулся он. — Вы-то что? Впрочем, понимаю… босс вызвал в офис, сам сидит, молчит, нервничает…
Перебивка сделала своё дело: Сергей заговорил, хоть и волнуясь, но связно и делово. Иногда он делал долгие паузы — то ли для меня, чтобы я усвоила сказанное, то ли для себя, чтобы собраться.
— Начну с того, что я вам бесконечно благодарен за сына. Вы делаете чудеса… Не перебивайте меня. И не пытайтесь разубедить, результаты вашей работы очевидны. Так вот, мой сын… Он рос без матери, им занимались бабушки-дедушки. Сам я занимался бизнесом. Когда я опомнился, что ребёнок — это не кошка или собака, которых можно отдать в добрые руки, ему было уже девять. Он был порой совершенно неуправляем. Наступали затяжные периоды, по неделе, по две… Тогда казалось, что это навсегда… Все его хорошие и просто редкие качества перечёркивались диким необузданным поведением, дерзостью… А ведь он очень чуток к чужим переживаниям, очень отзывчив и даже жертвенен…
Сергей Егорович говорил, словно по писаному — в том смысле, что все черты характера Егора и его поведение укладывались в классическое описание тех самых, новых детей, которые с конца семидесятых, начала восьмидесятых годов стали появляться на всех континентах. Мы с мужем занимались этим феноменом вдвоём, и его диссертация, так и оставшаяся незащищённой, всё ещё не отпускает меня…
— Я забрал Егора к себе, невзирая на вопли родителей. Аргументов против у них хватало, как вы понимаете… Но у меня уже было крепкое дело, стало быть, деньги, был удобный дом… появилось какое-никакое свободное время. Но нам с Егором не хватало того контакта, который естественен в случае, если ребёнок растёт с отцом. Да, номинально я числился его родителем, но я не знал своего сына. Я, конечно, был в курсе, какое он любит мороженое, какие игрушки, какие одёжки, но не больше. — Сергей замолчал, отпил из чашки и, поставив её на место, откинулся на спинку кресла. — Вы можете спросить: почему я не женился, не привёл в дом женщину, которая смогла бы, если не стать матерью моему сыну, то хотя бы помочь в его воспитании.
Он поднял взгляд, я смотрела на него очень внимательно.
— С вами удивительно легко… — Сергей улыбнулся и продолжил. — Вчера утром, за завтраком, Егор сказал мне вот что. — Он снова помолчал и отпил из чашки. — Егор сказал: папа, женись на Марине Андреевне, я хочу, чтобы она стала моей мамой.
Я опустила глаза и едва сдерживала слёзы. Конечно, ещё до того, как Сергей закончил фразу, я знала, что услышу именно это. Передо мной пролетели события последних дней: не во всем понятное мне тогда поведение, взгляды, вопросы и просьбы Егора — и сложились в цельную картину, финалом и квинтэссенцией которой стали только что произнесённые его отцом слова.
Сергей выждал, когда я справлюсь с собой.
— Я женился бы на вас… — Он осёкся. — Простите!.. Я хочу сказать, что так или иначе я сумел бы… или очень постарался бы сделать всё, чтобы завоевать вашу любовь… Я полюбил бы вас… не по просьбе сына, поверьте, вы восхищаете меня… во всех отношениях… — Он смотрел мне в глаза. — Так вот…
Его волнение стало слишком очевидным. А у меня вдруг возникло давно забытое состояние дежа-вю… Я знала, что сейчас скажет Сергей Егорович… Даже озноб пробежал под кожей…
— Возможно, вас шокирует моё признание… Но мне кажется, вы должны понять… Насколько я вас знаю… Я уверен. — Он сел в прежнюю позу: локти на коленях, пальцы сплетены. — Всё дело в том, что я… я гомосексуален. Да… Единственной — первой и последней — женщиной в моей жизни была мать Егора. Тогда я не вполне осознавал себя другим, хотя испытывал дискомфорт от непонятных мне устремлений. Думал, молодость, желание всё перепробовать… пройдёт… Потом понял, что это не блажь. — Пауза. — Но я жил один. Романов долгих не заводил… Ладно, это моя история, а я сейчас не об этом… — перебил он себя. — Я думал ночь и два дня, что же делать, что же сказать Егору… Первой мне пришла идея фиктивного брака. Впрочем, его не так волновал бы штамп в паспорте, конечно, ему нужно, чтобы мы стали семьёй. Да… ещё ему нужна наша свадьба… красивая, как в кино, сказал он, со множеством гостей. Тогда я бы объявил, говорит, в школе, что Марина Андреевна — моя мама… — Голос Сергея дрогнул. Он снова глотнул чаю. — Егор очень любит вас… и гордится вами… вашей дружбой. Как-то он спросил меня: почему Марина Андреевна живёт отдельно? Я сказал, что так ей удобней. А почему она спит в своей комнате, когда остаётся у нас, а не в твоей спальне? Я сказал, что в одной спальне мужчина и женщина спят, только если они муж и жена… Вот он, видно, думал, думал, и придумал…
Сергей вертел в руках чашку.
Я была не в состоянии что-либо отвечать.
— Но я не могу на это пойти… я имею в виду фиктивный брак. — Продолжил он. — Как минимум, по двум причинам. Во-первых, я не имею права связывать вас, вы же не обязаны бросать свою личную жизнь на алтарь интересов моего ребёнка. И второе… Скорее даже, первое и главное… — Он снова заволновался, сцепил пальцы так сильно, что они хрустнули. После довольно долгой паузы, подняв взгляд, он сказал, глядя мне прямо в глаза. — У меня есть любимый… Мы вместе почти четыре года. И хотим быть вместе. Без лжи… От общества, правда, пока приходится скрывать наши отношения. Вот и от сына тоже… Хотя они знакомы друг с другом. Вы тоже знаете его. Это наш семейный доктор, Герман Романович.
Вот как!.. Я видела его в доме два раза — он приходил осмотреть Егора, когда тот простыл где-то в середине сентября. Я тогда подумала: именно таким должен быть доктор.
— Меня посещала мысль… это ещё до вас… привести моего… — Сергей подбирал слово, — …привести Германа в дом под каким-нибудь предлогом… мол, моему другу негде жить или… или что-нибудь в этом роде. Но это было бы опасной ложью. Ведь когда мы с ним вдвоём, мы ведём себя, как любая нормальная пара: нам хочется порой поцеловаться, приласкать друг друга… выказать свою нежность… Нам пришлось бы контролировать себя… Где-то бы сорвалось, сын что-нибудь случайно увидел бы… С него достаточно трагедий. Я так решил, когда забрал Егора к себе… Кстати, тогда мы и познакомились с Германом.