В свои двадцать два года Этель была созданием наивным и целомудренным, а все представления о любви черпала из книг, где высшим выражением чувств являлись объятия и поцелуи. Мама тоже не догадалась хоть как-то просветить дочь, да и не знала она, какими словами говорить «об этом». Поэтому первая близость стала для Этель откровением – и откровением неприятным, так что три года брака до рождения дочери дались ей нелегко. В конце концов, она притерпелась, к тому же активность мужа постепенно утихла, а потом и вовсе сошла на нет, хотя они и сделали несколько безуспешных попыток зачать еще одного ребенка в надежде, что получится мальчик. Вениамин был весьма доволен своим выбором, а недостаток любовных страстей прекрасно возмещал на стороне: он был хорош собой, благополучен, значим, а студенток и аспиранток, готовых на любые безумства, вокруг хватало.
Так они и жили, и Этель Леонардовне даже не могло прийти в голову, что ее дочь совершенно иначе относится к сексу – она сама и слова этого никогда не произносила, а в четырнадцать лет интересовалась только книгами и даже потихоньку играла в куклы. Инга же в свои четырнадцать имела богатый опыт отношений с мальчиками, да и выглядела на все восемнадцать: вполне оформившаяся, хотя и худощавая, фигурка, пышная копна волос, нежный румянец на смуглых щеках, пухлые губы, яркие глаза, искрящиеся кокетством. Она знала, что хороша, и пользовалась этим вовсю, умея прикинуться скромницей перед учителями и родителями, которые не знали и половины ее приключений. Мальчишки так и липли к ней, а она вертела ими, как хотела.
Дружила Инга с Лариской Шугаевой, учившейся на класс старше и тоже занимавшейся танцами. Инга выросла дома – под постоянным присмотром матери, поэтому Лариска стала для нее своеобразным окном в мир: детский сад, пионерские лагеря, дворовая компания и наличие двух старших братьев весьма расширили ее кругозор. Именно Лариска рассказала Инге про ежемесячные «женские радости», а потом просвещала по части секса, хотя ее познания в этой области представляли собой дикую смесь предрассудков и заблуждений с реальными фактами. С мамой говорить на эту тему Инга не рисковала – хватило одного разговора, когда девочка решила проверить, правду ли наплела Лариска про менструации.
Лариска встречалась с парнем девятнадцати лет, который казался девчонкам ужасно взрослым. Невинность она пока сохраняла: парень не хотел рисковать, что его девушка забеременеет, и они обходились ласками попроще. Инга так далеко не заходила, но опасливое любопытство разбирало ее сильно, а неловкие мальчишеские объятия и поцелуи только разжигали кровь. Все случилось на ноябрьские праздники: после концерта в Доме пионеров компания танцоров закатилась к Лариске, где гуляли ее братья со своими друзьями – родители уехали к родным в гости. Инга уже пробовала раньше пиво и вино, а тут ей поднесли водки, и она захмелела. Под шумок один из парней – Санёк – завлек Ингу в маленькую комнату и прижал к шкафу. Сначала она и не противилась, радостно отвечая на его настойчивые поцелуи, а когда поняла, что надо сопротивляться, было уже поздно:
– Нет, нет! – лепетала она, толкая его в грудь и пытаясь вывернуться.
– Да не дергайся ты! Сама напросилась, а теперь на попятный? Ты мне динамо не крути!
Когда все закончилось, Инга, заливаясь слезами, сползла на пол. Плакала она не столько по утраченной невинности, сколько потому, что это произошло так неожиданно и так… некрасиво. В ее мечтах первый секс выглядел совсем иначе: зажженные свечи, лепестки роз, долгие ласки. А тут – раз-два и готово! Ничего, кроме боли и унижения, она и не почувствовала.
– Да ладно, не реви, – сказал Санёк. – Сама хотела.
– Козел ты! Ничего такого я не хотела! Я вообще первый раз, чтоб ты знал!
– Так ты целка, что ли?! А я чё-то не врубился… Знал бы, не связывался, блин!
Тут в дверях появилась Лариска, которая сразу все поняла и зашипела на парня, прикрыв дверь:
– Ты что сделал, придурок?! Сесть хочешь? Ей еще и пятнадцати нет!
– Да ладно врать! Пятнадцати ей нет! Или что?! Правда?
– Пра-авда, – шмыгая носом, проныла Инга. – Мне только через месяц пятнадцать…
– Твою ж мать…
И Санёк выскочил из комнаты, потом из квартиры, а потом и из жизни Инги навсегда. Нет, еще один раз они увиделись: Санёк подстерег Ингу в переулке и затащил в подворотню:
– Слушай сюда. Если ты, коза, кому-нибудь скажешь, что это я, тебе мало не покажется! По кругу пущу! Все будут знать, что ты шлюха, все! И дома, и в школе. Так что сиди и не рыпайся. Поняла?
Инга могла только кивнуть. Она надеялась, что обойдется, ведь Лариска, утешая ее, так убеждала, что с первого раза никто не залетает:
– И потом, вы с ним как – стоя же? Ну вот! Стоя точно не залетишь! И ты вымылась сразу.
И Инга верила. Верила до тех пор, пока даже таким дурёхам, как они с Лариской, не стало очевидно, что Инга беременна. Еще пару месяцев Инга промучилась, не зная, что делать. Надо было сказать родителям, но как? И когда она решилась поведать о своем падении, делать аборт было категорически поздно, а то родители, без сомнения, настояли бы. Сама Инга плохо представляла, что ее ждет: будущий ребенок представлялся ей чем-то вроде живой куклы. Скандал вышел чудовищный, отец даже отвесил Инге пощечину – рухнули все планы, которые родители строили на ее счет: приличный институт, хорошая партия для замужества. Инга выслушала претензии родителей, опустив голову: знала, что провинилась. Сама ж потащилась с этим Саньком, никто пинками не гнал! Родителям наврала, что виноват ее одноклассник, родители которого уехали на два года работать на Кубу и увезли сына с собой. Так оно и было на самом деле. Почти.
– Почему же вы, идиоты, не предохранялись?! – кричал отец. – Раз уж так приспичило?
– Мы думали с первого раза ничего не буде-ет… – рыдала Инга.
– Думали они… Каким местом, интересно?
Вениамин Максимилианович еще долго бушевал, но он, в отличие от жены, хотя бы понимал ситуацию, поскольку сам потерял невинность лет в четырнадцать, правда, с девушкой постарше. Этель же слушала дочь в полном недоумении: не похоже, чтобы девочку принуждали силой – тогда почему? Она даже спросила у мужа:
– Вениамин, я не понимаю – Ингу же не изнасиловали, правда? Она сама пошла на это?
– Конечно, сама. Вертихвостка чертова! Горит там у нее, понимаешь ли! А ты что, не могла ее подготовить?
– Я думала, еще рано…
– Какой там – рано! Сама видишь, поздно.
Этель Леонардовна никак не могла постигнуть поведения дочери: у нее нигде никогда не «горело», наоборот, она старалась всячески избегать супружеских объятий. Впрочем, супруг не сильно и настаивал. Этель стала невольно приглядываться к Инге, силясь понять, что же девочка чувствовала, когда решилась на такие отношения с мальчиком. Но девочка пребывала в крайней печали, кляня собственную глупость. Она решила, что больше ни один мужчина не притронется к ней против ее желания.
Инга даже не представляла, на что пришлось пойти родителям, чтобы замять этот позор: сколько взяток было роздано, сколько вранья произнесено! Призналась она в середине марта и смогла проучиться еще месяц: живот был совсем не заметен. Потом мать договорилась со школой, чтобы Инга досрочно сдала все контрольные и получила итоговые оценки на полтора месяца раньше остальных, объясняя это тем, что им с дочерью придется срочно поехать в Верхнюю Пышму – бабушка совсем плоха. Бабушка на самом деле была вполне хороша и приняла провинившуюся внучку гораздо мягче, чем ее родители. Инга доходила свой срок и в середине июля родила здоровенького мальчика, которого записали сыном Этель и Вениамина Нортов. К сентябрю Инга с мамой и маленьким Эвальдом вернулись в Москву, и Инга как ни в чем ни бывало пошла в девятый класс. А через год заявила, что не хочет больше учиться в школе, а будет поступать в Училище циркового и эстрадного искусства. Последовал скандал, который, пожалуй, превзошел предыдущий.
– И кем же ты собираешься быть? – кричал разъяренный отец. – Клоуном?! Дрессировщицей тигров?
– Я поступаю на эстрадное отделение, причем тут тигры? – возражала Инга.
– И что ты будешь делать?
– Танцевать!
– Где? В Большой театр тебя точно не возьмут!
– А есть Театр эстрады! И оперетта!
На самом деле Инга плохо представляла, что именно она будет делать по окончании училища, но не волновалась: учиться-то почти четыре года, будет время определиться. Надо сказать, держалась она стойко, потому что чувствовала свое призвание, а к родительским планам на собственное будущее всегда относилась скептически, не собираясь жить по их указке. Ну да, она совершила ошибку – спасибо, что прикрыли. Но теперь она поумнела и не собирается ни у кого идти на поводу, будь то родители, Лариска или очередной Санёк. Родители, надо сказать, никак не ожидали от Инги такой твердости характера. С тех пор Вениамин Максимилианович, говоря о дочери, заявлял с горечью: «Сплошное разочарование! Мы ее списали». Но Этель Леонардовна еще долго пыталась Ингу переубедить, постоянно ведя с ней воспитательные беседы, совершенно безрезультатные, потому что Инга легко ее переговаривала. Мало того, заставляла задуматься о собственной жизни.
– Мама, скажи, только честно, ты счастлива? – спрашивала Инга, серьезно глядя на Этель Леонардовну. – О такой жизни ты мечтала?
– Конечно, счастлива, – неуверенно отвечала мать, пытаясь вспомнить, о чем она мечтала в ранней юности. Ну да, что-то мерещилось романтичное: Ассоль, Алые паруса, капитан Грей. Все сказки кончались замужеством, а дальше начиналась суровая проза, воплощением которой была Наташа Ростова с запачканными пеленками.
– Но это же скука смертная! – восклицала дочь. – Нет, это не по мне. Я танцевать хочу. Я хочу на сцену! Знаешь, мне иногда это снится. Ты не представляешь, какое это счастье, какое упоение! Я словно лечу! Весь зал у моих ног!
И она, ловко обмотавшись сдернутой с матери шалью, начинала отплясывать, напевая арию Сильвы «Частица черта в нас».